Первобытные

Мой топор остер.

– Я хочу тобой
Сам владеть! Один!..
– Мне над головой
Небо – Господин.

– Ты брюхата… я
Пощажу мальца!..
– Я ему – семья.
Нет ему – отца.

Успокойся. Ты
Не отец ему.
Знаю я черты,
Что ушли во Тьму.

– Не Горбун?!
– Попал
Пальцем в небо, Хэш.
Он – во Тьме пропал
Двух миров промеж.

– Не Охотник?!
– Нет.
Он – Костер Небес.
Он – Огромный Свет,
Жгущий дол и лес.

Он – Горящий Шар,
Жгущий чрево мне…
Мой живот – пожар.
Моя грудь – в огне.

Я брюхата – сын
Выйдет из огня!..
Среди звезд, один,
Вспомнит про меня…
Шар его возьмет!
Жар его вберет!
Наш пещерный род
Вместе с ним умрет.

Мой родильный рот
Свяжет звездный крик…
Прочь ты, кашалот,
Прочь, седой старик!

Вот – моя земля.
Вот – мои глаза.
Вот – моя петля:
Рыжая коса.

***

– Волоките… Волоките его сюда, ближе, к яме… Его теперь не узнать – раны, порезы без числа, весь разорван, весь красен…

– Кладите осторожней… Анеле, не гляди!.. Что ты городила про Небесного Ребенка, про то, как он в небе пляшет?! Если ты тяжела – тебе на смерть глядеть нельзя, ибо неживого родишь!..

По коже моей бегут тысячи острых искр. Волосы встают дыбом. Я вижу Горбуна – распростертого. Это страшнее всего, что я видела в жизни своей.

– Я не тяжела, – плачу я. – Это предчувствие. Знаю, что Огонь с неба сойдет. Знаю, что плод во мне запляшет. Времена развернулись индюшачьим хвостом. Было это? Или будет?.. Или уже – совершилось?.. Фанио, приложи ухо к моему животу – может, совершилось уже!..

Фанио гладит меня по плечам, пальцы ее дрожат, седые космы трясутся в рыдании.

– Ты сама не знаешь, что сказала ты. Небо не обмануло тебя. Есть Небесный Огонь. Он прилетит к тебе. Ты зачуяла его издалека. Но сперва накрой погребальной шкурою того, кто здесь был так дорог тебе, что на щеках твоих пролегли пустынные дороги слез. Проводи его во Тьму. Ты имеешь на это больше прав, чем все мы, люди Племени. И сам Хэш тебе слова не скажет.

Фанио притискивает мою голову к своей груди, а охотники все роют и роют яму, и из-под их скрюченных пальцев и крепких пяток черными фонтанами летит и летит холодная земля.

Первое погребение

…Вы согните его, будто плод в материнской утробе.
Вы колите над ямой разверстой мычащих быков,
Чтобы кровь пролилась,
запылала малиной в сугробе —
На излучинах бивней слоновьих, кабаньих клыков.
Эти мамонта зубы ему по бокам положите —
Отбиваться он будет на том берегу Черной Тьмы
От чудовищ… еще предстоят ему кровопролитья —
Ибо взял он страданье земное для Неба взаймы.
Вы укройте его рыжей, в крапинах, шкурой оленя…
Дай, о жрица, укрою сама своего Горбуна!..
Я топор ему в руки кладу, я целую колени,
Я однажды была у костра ему ночью – жена…
Расплетал он и плел мои буйные рыжие косы…
Я кладу оберег костяной на иссохшую грудь.
А жена вместе с мужем уходит, глотая не слезы,
А дожди, что, косые, летят на посмертный наш путь…
А жена вместе с мужем уходит во землю сырую,
В мерзлоту, во снега, во тяжелые грозные льды…
Я целую ступни, я пронзенные руки целую,
Пламя кос на них лью, пламя жизни твоей и беды…
Припадаю к тебе! Обвиваю твой горб волосами!
А ребенок брыкается, бешено пляшет во мне…
За тобой не пойду – обмывать его буду слезами,
Обжигать, чтобы рос невредимым, на страшном огне!
Он не твой, о Горбун!
Как я ночью зачатья клеймёна…
В родах – сотнею шкур забросают старухи меня,
Чтоб не слышало Племя, как воплем буравит мне лоно