Сестра милосердия

сейчас… скоро… опять…
А победим – вернусь за тобой…
будем на свадьбе гулять…
В атаку пойду… убью врага…
во имя твоё, сестра…
Люблю тебя… ты мне дорога…
мне в бой… сейчас… до утра…
А ты на меня глядела так,
будто я умер уже,
А ты была мой Родины флаг
на дымовом рубеже,
А ты слышишь, помнишь, как я умирал,
я просто так оживал,
Я просто так тебя обнимал,
так тебя целовал,
Сестра, ты ниже ко мне наклонись
всем инеем зимних трав,
Сестра, да ты вся моя жизнь,
пустой гимнастёрки рукав,
На кровотеченье немые жгуты,
наложенные стократ…
Сестра, да, это ты… Поцелуй. Губы горят.

«Все мы, все до войны жили в мире…»

Все мы, все до войны жили в мире.
И я тоже, я тихо жила.
Кошки тёплые в тихой квартире.
Письма старые – в печке – дотла.

О войне мы не думали думу.
Умотаюсь я – сон не идёт.
Время движется мощно, угрюмо.
Годы-месяцы наперечёт.

И когда утром радио резко,
Лютым взрывом, рвануло в зенит,
Я откинула вдаль занавеску,
Я услышала: сердце звенит.

И стояла я с мокрым, солёным,
Вмиг ослепшим от горя лицом,
И катил на меня с небосклона
Ураган, весь прошитый свинцом,

И на Мiръ, как на старое платье,
Я, прощаясь, глядела в окно —
Медсестра в опалённой палате,
В лазарете, забытом давно.

Саур-могила

Здесь, под этим выгибом холма, женским Саур-животом,
Здесь все предки мои, не сойти с ума;
здесь мой Саур-дом.
Дом, что брошен был века назад. Я далёко ушла.
Дом, букварём твердимый стократ: на краю стола
Каша, масло, галушки, борщ… Я шахтёрская дочь.
Я отсюда ушла, будущим тяжела,
прямо в ночь.

Дождь встаёт стеной. Дождь один со мной.
Даждь нам днесь
Наш насущный хлеб, Господи, ситный снег,
Пасхальную взвесь.
Ветер, он почти разрыв, ещё немного – снаряд…
Ветер, он на войне ещё жив, а про нас что говорят?

Рано я ушла. Мне кричали: эй! Вернись домой!
А передо мной – простор, косогор, хоровод, костёр,
бесноватый немой.
Хатка, чугунки, рушники… не могу, реву от тоски…
по Украйне в плацкартном вагоне трястись —
плакать не с руки, здесь вот похоронены беляки,
здесь – красные пареньки,
здесь Павло Наливайко скакал на коне,
здесь Тарас Бульба горел в огне,
родив нашу жизнь.

Я шахтёрская дочь. Я далёко ушла. До Расеи дошла.
До Сибири, молясь, добрела.
Только уголь с лица забыла стереть, со скуластой щеки —
Ни Байкал не смыл, ни Амур не плеснул, на скуле
так и осталась мгла,
Саур-мгла, Саур-ветла, Саур-полынь,
и сжаты мои Саур-кулаки.

Я видала, откуда в иные века течёт Герой-река.
Гуляй-поле откуда растёт.
Подопригора и Перебейнос любили меня до слёз,
а слёзы ножами резали рот.