Ветер

Я ухожу, смеясь, в широкий мир.
Кайлом и стиркой руки облуплю.
Продута ветром грудь моя до дыр!
Да ветер больше жизни я люблю.

II.

В горьких трущобах со сводами тюрем,
В норах казарменной кладки,
В острых дымах наркотических курев —
Живо, наружу, ребятки!

Сладкие роды. Сопливые бабы.
Молот и серп – над локтями.
Сдерните эти нашивки хотя бы —
Рвите зубами, когтями!

Очередь улиц на детоубийство,
Бабы, занять опоздали.
Черной поденкой вы плод погубили,
Праздником – вновь нагуляли.

Праздник-душа: демонстрация, флаги,
Радио, зельц да вишневка,
Да из бумаги навертим, бедняги,
Красных гвоздик под «Каховку»!

С этих дождей-кумачей забрюхатев,
Выносив четкие сроки,
В горьких трущобах рожаю дитятю,
Жилисто вытянув ноги:

Ну же, беги, несмышленый бубенчик,
В Гарлем лабазов и складов,
В ночи разъездов, где винный путейщик
Перебирает наряды

Белых метелей, в дымы новостроек —
Брызнули ржавые крепи!
Режь головенкой солдатскою, стоек,
Сцепки, и спайки, и цепи!

Мать – обрекаю тебя я на голод,
На изучение грамот,
Где иероглифы – МОЛОТ И ХОЛОД —
Спят в заколоченных рамах.

Мать – я толкаю тебя из утробы:
В нежном вине ты там плавал!.. —
В гарь полустанков, в тугие сугробы,
В ветра белесую лаву.

Я изработалась?.. – Факел подхватишь.
Быстро обучишься делу.
…Картой Луны – потолок над кроватью.
Мучась, ломается тело.

Все я запомню. Сырую известку.
Содранную штукатурку.
И акушерку, что матерно-хлестко
Боль отдирала, как шкурку.

Вышит на шапочке – крест ли багряный?..
Серп-ли-наш-молот?.. – не вижу.
Выскользнул сын из меня, окаянной.
Ветер нутро мое лижет.

Ветер, ломяся до сердца упрямо,
Злые пустоты остудит.
Здравствуй, лисенок мой. Я твоя мама.
Пусть будет с нами, что будет.

КОЛЕСО

…Ты эту девку взял, хоть крепко руками цеплялась
За колесо. Спину – хлесь! – выгнула плетью она.
Ты ей колени коленом прижал. Змеей извивалась,
Синим эвксинским ужом, что плавает вместо вина
В козьем седом бурдюке. Как, глотку расширив, орала!
Ты ее крик ухватил мохнатым, распяленным ртом —
Да и выпил до дна. А пятками землю вскопала —
Ноги когда раздвигал, налегал когда животом.
Экая девка сподобилась! Хуже родимой волчицы,
Капитолийской, с двенадцатью парами злобных сосцов.
Как изо рта ее – всласть! – надобно жизни напиться.
Как во нутро ее – всклень! – влить влагу первых отцов.
Может, волчата пойдут. Слепые кутята, щенята.
Словно борщевник – ладонь, зубы разрежут восток.

Девка, не бейся, пригвождена,
пред ветхой телегой распята;
Снег на дерюге горит; кровь утекает в песок.

И, пока хнычешь, меня, римлянского дядьку, целуя,
Чтобы я золота дал, чтоб не излился в меха, —
Я прижимаю босою ногой рыбку, пятку босую, —
Пот любви – кипятком – как обдаст! И глуха,
Девка, хотя, ты к любви, телица, ревица, белуга,
Ты, на остроге моей бьющаяся колесом! —