В руках Ирбиса

– Это мы можем узнать только от неё. Больше я хочу знать, почему она ни разу об этом не спрашивала, никогда не упоминала о том, что ей известно.

– Думаю, что это мы тоже можем узнать только от неё.

– А я думаю, что она не должна узнать больше, чем знает сейчас.

– Царь, даже если Ника продолжит копать, Ирбис чист, мы уничтожили все доказательства, указывавшие на него.

– Проверь всё ещё раз. У Ники не должно остаться сомнений, что Кирилл был непричастен к изнасилованию. Не должно остаться ничего.

– Людей, которые всё знают тоже?

– Клим, ты меня понял.

Голоса стихли, телефон погас, оставив меня в темноте. Я сопротивляюсь тому что услышала, отказываясь понимать, пока затвердевшее осознание не обрушилось на меня, раскалывая основу созданного моей больной головой образа. Долго не могла пошевелиться и задышать, пока не почувствовала, как скатываются слёзы по щекам. С трудом протолкнула в себя воздух, сжала до боли кулаки, чтобы убедиться что не сплю, что услышала этот разговор наяву. Чуть придя в себя схватила телефон и набрала Ирбиса, поддавшись самому первому порыву выговориться, чтобы избавиться от ненависти к чувствам внутри себя, которые так долго оправдывала. Следующей волной меня накрыл гнев, потому что его телефон был выключен, а когда гнев прогорел, осталась удушающая опустошённость. Не чувствуя тела сползла с кровати и направилась прочь из комнаты.

Ночным воздухом дышать было легче. Я села на ступеньки у входа и долго смотрела в пустоту перед собой. Так продолжалось, пока я не почувствовала как меня накрывает знакомая уверенность в том, что он не виноват. Странное, непонятное, ничем не подкреплённое чувство, идущее откуда-то изнутри, причём оно стало ещё сильнее со дня, когда я услышала в первый раз в чём когда-то обвиняли Кирилла.

– Это невыносимо. – Услышала свой сдавленный голос, не понимая, что со мной происходит. Даже с учётом того, что с психикой у меня не всё в порядке, подобное уже слишком, запредельно неадекватно.

– Что ты делаешь на холодных ступеньках?

Вздрогнула, услышав голос Виктора, хриплый ото сна. Он спустился по ступенькам и встал напротив меня. Я почему-то была уверена, что его нет дома, что он сейчас где-то вместе с Климом и то, что я услышала из телефона было чем-то вроде трансляции, но Виктор явно только что поднялся с кровати и даже толком не проснулся: волосы взъерошены, майка кое-как заправлена в спортивные штаны, лицо помятое.

– Очередной кошмар.

– Расскажешь?

– Как всегда нет.

– Я думал, что тебе стало лучше. – Виктор заметил, что я не собираюсь отвечать, чтобы не развивать эту тему, продолжив говорить после глубоко вздоха. – Кирилл возвращается на днях. – Произнёс будто чтобы приободрить тем, что на самом деле не одобряет, всматриваясь в мою реакцию на свои слова. Но мне не до реакций, я смотрю на Виктора и не понимаю, почему не могу спросить напрямую о том, что только что услышала, швырнуть в него мерзкими фактами и хлестать ими пока не почувствую облечение внутри, спрашивать пока не отрезвею, пока не отделаюсь от спасавшей меня привязанности к нему, зависимости от его мнения. – Я решил, что ему пора вернуться домой. Ты готова жить с ним под одной крышей?

Несколько часов назад моя съехавшая крыша была готова на гораздо большее. Впрочем, с того момента почти ничего не изменилось, ни намерения, ни желания.

– Ты прав, ему действительно пора вернуться домой.

– Тогда займись подготовкой комнаты для него, отдай все необходимые распоряжения Ольге и Олесе, предупреди Марину. – Говорит обыденно, а сам всматривается в мою реакцию, напрасно пытаясь понять – я сама себя не понимаю.

– Какую из комнат подготовить?

– Тебе решать. – Произнёс так, будто мой выбор станет определяющим. – Не засиживайся, Настя не любит сонных грызунов наук.

Виктор будто специально не стал затаскивать меня в дом, как обычно это делает, а оставил наедине со своими мыслями и сказанными им словами. Сегодня это стало его ошибкой, потому что достаточно остынув я поняла, что может окончательно привести меня в себя.

Остаток ночи и утром по дороге на работу, я мучила телефон, пытаясь найти на нём запись разговора. Хотела ещё раз услышать каждое слово, каждое пропустить через себя, чтобы накрутить до нужной степени бесповоротности, но ничего не нашла. Догадка о том, кто мог прислать запись на мой телефон, а затем удалить её, лишь встревожила – зверь, взорвавший машину Кирилла. Слишком подозрительно и навязчиво мне преподнесли компромат на Ирбиса. Почему именно сейчас? Почему именно этот разговор? Какую он преследует цель? Если хочет открыть мне глаза, почему именно таким способом?

В итоге собралась, угомонила эмоции, решив основываться на результатах принятого мной решения. Я сколько угодно могу накручивать себя, строить предположения, пытаться разобраться в происходящем, но без фактов, бесспорных, достоверных, сухих, продолжу лишь тратить время и нервы. И успеть я должна до возвращения Кирилла.

Из материалов дела, с которым ознакомилась благодаря Клаве, я запомнила три имени: Ирина Багова, Дарина Юферова, Юлия Затейникова – три жертвы, три варианта ответа на мой вопрос. Одна из них десять лет назад обвинила Ирбиса в изнасиловании, и я хочу услышать от неё то, что было усердно уничтожено. Тогда у меня не останется ни оправданий, ни надежд.

Эти три имени я искала пока Настя была на операции с её компьютера, которым она разрешает мне пользоваться и на котором, благодаря Виктору, у неё есть доступ к базам данных всех больниц. Закончив, я уже собиралась уйти, но вспомнила ещё одно имя которое не даёт мне покоя. Вместо ожидаемой пустоты перед моими глазами появилось медицинское заключение с причинами и датой смерти Киссы Викторовны Абрамовой.

Глава 62

– Почему ты не мог испортить мне жизнь просто трахнув меня? Ты мог получить меня обманом, заставить спать с тобой… изнасиловать. Какая разница каким образом я бы легла под тебя, с желанием или без, тебе же было всё равно. Неужели ты не понял, что перед тобой тупая овца, до которой так и не дошло, что, загнав, её сожрут. Теперь ты должен быть счастлив, наблюдая как я ненавижу себя за то, что отказывала тебе. Наслаждайся, твоя радость будет недолгой. Сегодня я поняла, что способна на жестокость, самую безжалостную, отвратительную, мерзкую, такую же как ты. Мысль об этом была такой чёткой, чистой, ярко-красной, разгоняющей застывшую от ужаса в венах кровь. Ничего подобного я не испытывала раньше и мне страшно от самой себя, от намерений, которые не пугают и не вызывают отторжения и отвращения. На какие-то мгновения я забыла, что человеческая жизнь священна, почувствовала что мне ничего не стоит уничтожить твоего брата. Я знаю как это сделать своими руками или чужими, за мгновение или растянуть его мучения. И если то, что я сегодня узнала окажется правдой, сдамся и растерзаю Ирбиса самым беспощадным и гнусным образом. И, кажется, мне всё равно на последствия, я хочу чтобы ты почувствовал то же, что я сегодня, за то, что мой племянник, твой сын, умер не сделав и вдоха, а сестра истекла кровью.

Вместо надгробной плиты Василия Кирилловича Барского перед глазами поплыли отрывки из медицинского заключения, читая которое я будто перенеслась в операционную небольшой больницы, где в новогоднюю ночь не стало Киссы и ребёнка в результате осложнений во время родов. Я ясно увидела как сестра мучилась, как ей было больно, как до последнего она верила, что малыш не умер и она услышит первый детский крик, но операционной завладела мёртвая тишина.

– Последний шанс братьев Барских – моя призрачная надежда. Я не верю, что их нет, что я больше никогда не увижу сестру, не подержу на руках племянника. Я не могу признать, что всё, что я натворила ради их спасения было напрасно. Столько времени я жила надеждой, что всё наладится и мы воссоединимся, что наши общие мечты воплотятся в жизнь, что мы снова станем семьёй.

Вспомнила, как несколько часов назад перечитывала заключение снова и снова, начиная задыхаться от осознания реальности того, что узнала, и невозможности всё изменить. Меня душило сильнее и сильнее, пока буквы перед глазами не расплылись. Хотела открыть окно в кабинете, но из-за парализовавшего меня шока сил хватило только чтобы сползти с кресла на пол. Тряска в теле постепенно ослабевала, отдавая меня следующей стадии – забвению. Поддаться манящему покоем состоянию не позволило отрицание произошедшего. Немоментальный вывод, который был похож на удар током. Сконцентрировав внимание на ярком свете ламп на потолке, постепенно привела в норму дыхание, цепляясь за единственную мысль – то, что я прочитала, не может быть правдой. Когда вышла из кабинета, надеясь, что никто не заметит что меня мотает, поднялась на крышу больницы, где заставила себя очухаться и начать соображать. Перед глазами перестали мелькать отрывки из заключения, картинки со взглядом сестры, застывшем на неподвижном маленьком теле в пелёнке, осталось лишь эхо сквозящей в голове мёртвой тишины. Мне нужно было хоть за что-то зацепиться, чтобы не поддаться страшному и бесконтрольному порыву найти виновного и выплеснуть на него свою боль.

– Меня сдерживает только одно, – продолжила свою беседу с мраморным камнем так же монотонно, почти равнодушно, как начала, слишком опасно поддаваться новым чувствам, которые я пока отвергла, – я больше не хочу ошибаться, а затем расплачиваться за свои же ошибки, ещё больше не хочу, чтобы пострадали невиновные. Если смерть Киссы и ребёнка окажется правдой, я уничтожу Ирбиса за то, что когда-то заставил мою сестру бояться, за то, что меня не было с ней рядом, за моё наивное стремление простить его. Даже уже знаю как. Ты будешь восхищён изощрённостью моих грехов. Когда я поверю, что терять мне больше нечего, что мне не за что бороться, я сделаю то, что невозможно будет исправить. Пока я верю в другое и буду цепляться за это до последнего. И здесь я не ради тебя, не ради твоего брата. Я держусь ради вашего отца, который не должен расплачиваться за ваши грехи. Этот шанс не для вас, а для него и меня никогда не узнать, что такое настоящая боль.

– Здравствуй, девочка. – Чуть не подскочила, услышав рядом голос, забыв, что именно ради его обладателя приехала на кладбище почти ночью, и Шмеля с собой притащила, который всю дорогу матерился, не понимая зачем мне это надо, а я не придумала вразумительного оправдания, ещё и в машине его сидеть оставила, пообещав, что снова разрешу общаться с Кусей, если он просто понаблюдает со стороны и не будет задавать вопросов. – А я-то думаю, кто здесь всех всполошил. – Осмотрелась по сторонам – никого, только мы и Шмель, нарушивший слово дождаться в машине и проявивший неосторожность выдать своё присутствие показавшись из-за одного из памятников, увидев, что ко мне кто-то подошёл.

– Здравствуйте, Иван Николаевич, – поднялась со скамейки, пытаясь понять узнал ли он меня, надеясь, что помнит, – извините, я не заметила, что громко говорю.

– Местным всё равно громко ты говоришь или тихо. Они на то что от человека исходит откликаются. – Посмотрела на могилу Барса, надеясь, что если это правда, он действительно всё прочувствовал. – Не трать жизнь впустую, нет его здесь. – Вернул моё внимание на себя своим проницательным голосом, обрывая в очередной раз скручивающий меня приступ злости, вернув мои мысли к истинной причине появления здесь.

– Я не к нему, к вам приехала. Вы помните меня?

– Помню, отложилась в памяти наша встреча.

– А встреча с девушкой, о которой вы мне рассказали, отдавшей вам куклу, тоже отложилась?

– Помню, будто это было вчера.

Значит я не зря приехала на кладбище почти ночью. К моменту их встречи живот у моей сестры должен был быть приличный, данные из медицинского заключения это подтверждают, согласно ему ребёнок был крупный, что и привело к осложнениям во время родов. Если смотритель действительно видел Киссу, пусть даже без живота, тогда в достоверности заключения можно смело сомневаться. Иван Николаевич сказал, что не заметил большого живота под шубой, но это не значит, что его не было, только это и не значит, что он видел Киссу. Я не спросила тогда, как выглядела девушка, была ли похожа на меня, до сих пор не отвыкла, что все сами постоянно это упоминали, а он нет. Сейчас самое время спросить.

– А её лицо вы запомнили? Она была похожа на меня?

– Совсем не похожа, ничего общего. – Помотал головой. Он ответил быстро и уверенно, не подозревая, что только что раскромсал мою последнюю надежду. – Внешность у неё экзотическая, немного на китаянку похожа.

– Она не называла своё имя? – Спрашивала уже по инерции, ещё один из заготовленных заранее вопросов, осознавая его бессмысленность.

– Нет. Но мужчина, с которым она приехала, обращался к ней Лапа.

– На чью могилу она хотела положить куклу? Вы сказали, что игрушка предназначалась мужчине.

– Этого не знаю, я только часть разговора случайно услышал, когда девушка на колени упала, а сопровождавший её мужчина опередил меня, помог ей встать и к себе прижал. Лапа убивалась сильно, плакала, бормотала постоянно, что хочет чтобы покойный забрал её к себе, что должна принадлежать ему, чтобы он перестал её наказывать. Когда ей совсем плохо стало, я ушёл в дом за водой, а когда вернулся она уже успокоилась. Куклу мне в благодарность за помощь отдала, только ленту с именем с пояса отвязала и мужчине в руку вложила.

– А какое имя было на ленте?

– Я же говорил – Киса.

– Сколько «с» на ней было вышито?

– Две.