Апостолы Революции. Книга первая. Лицедеи

– Обещаешь? – с нажимом спросил Давид.

– Угу, – буркнул Барер и быстро зашагал по коридору.

Давид еле поспевал за ним.

– Это серьезно, мне нужно твое слово! – не унимался он.

– Я же сказал, что не скажу, – раздраженно бросил Барер.

– Поклянись! – потребовал живописец, схватив его за рукав сюртука и заставив остановиться. – А я поклянусь, что не проговорюсь о твоей заинтересованности гражданкой Плесси.

«Ого, смахивает на шантаж», – мелькнуло в голове Барера.

– При чем здесь Плесси? – его голос прозвучал резко, грубо, с вызовом.

– Ну… – замялся Давид. – Комитет общественного спасения просто так никого арестовывать бы не стал… Значит, за ней что-то есть… что-то серьезное, я имею в виду…

– И?

– Ну… – Давид с интересом разглядывал носки туфель. – Ты интересуешься подозрительной…

«Хватит! Пора кончать это лицедейство!» – приказал себе Барер.

– Ты сам не понимаешь, о чем говоришь, – сказал он тихо и твердо, чеканя каждое слово. – Ты видел ее досье, оно пусто. Это простое недоразумение, которое я исправлю сегодня же. Что до твоего праздника, то я уже забыл о нем.

Давиду этого оказалось достаточно. Он выпустил рукав Барера, который нервно сжимал все это время, и с явным облегчением произнес:

– Вот и прекрасно! Забудем!

Барер коротко кивнул и продолжил свой путь к залу заседаний Национального конвента, поздравив себя с тем, что так ловко избавился от назойливости Давида, ничего ему, в общем-то, не пообещав. Таинственный праздник никак не выходил у него из головы, и он не оставлял намерения поделиться этой информацией с кем-то из коллег. Правда, пока не решил, с кем именно.

6 вантоза II года республики (24 февраля 1794 г.)

К полудню в Зеленой комнате стало тише. Делегации из департаментов отправились на заседание Конвента, секретари и редакторы разошлись исполнять поручения. Карно работал в Военном бюро, Ленде – в Продовольственной комиссии. Колло и Бийо ушли обедать, так что в ближайшие два часа на них можно было не рассчитывать. Барер, как всегда, был в Конвенте. Собственно, этого затишья Сен-Жюст и ждал, чтобы, наконец-то, заняться делом, ради которого он пренебрег обязанностями председателя Конвента.

Вызвав секретаря, он отправил его в Комитет общей безопасности с запиской, в которой просил передать ему для ознакомления дела заключенных, которые должны были предстать перед судом Революционного трибунала через два дня, 8 вантоза. Справедливо рассудив, что в это время члены Комитета безопасности, подобно своим коллегам из Комитета спасения, на рабочем месте отсутствуют, Сен-Жюст надеялся, что это требование – впрочем, вполне законное – не вызовет лишних вопросов у рядовых служащих полицейского управления.

Через двадцать минут секретарь внес пару десятков разной толщины папок и положил их на стол перед Сен-Жюстом.

– Кто передал тебе дела? – спросил тот, открывая верхнюю папку.

– Гражданин Леба, – отрапортовал секретарь.

Сен-Жюст довольно кивнул: член Комитета безопасности Филипп Леба был его другом и неизменным спутником по армейским миссиям. Этот не станет задавать вопросов: если Сен-Жюст запросил дела, значит, они ему понадобились, а для чего именно, не его дело.

– Можешь идти, – отпустил он секретаря и погрузился в изучение содержания папок.

Банковский клерк… торговец вином… священник… бывший офицер… слуга… негоциант… женщина без определенных занятий… бывший аристократ… торговец сукном… бывший поставщик королевского двора… служанка… сапожник… жена сапожника… бывшая аристократка…

Он задержал взгляд на тоненьком досье, раскрыл его на первой странице, где содержались основные сведения о заключенной. Бывшая фрейлина бывшей королевы. Лучшего и желать нельзя! Она, как никто другой, подойдет для той роли, кандидата на которую он искал.

Уже несколько дней Сен-Жюсту не давали покоя размышления о королевских драгоценностях, которые мирно покоились на дне выдвижного ящика вместе с перчатками и носовыми платками. Его агент был прав: чем раньше он избавится от камней, тем лучше. Однако ни на чью помощь в этом щекотливом деле Сен-Жюст рассчитывать не мог. Лишние свидетели, даже из числа доверенных лиц, ему не нужны. Но понимал он и то, что без посторонней помощи не обойтись. И прошлой ночью он, наконец, придумал, как отправить камни прямиком в республиканскую казну. План не отличался особой изобретательностью и был на редкость прост в исполнении, в чем и заключалась его сила. Кроме того, в молчании своего предполагаемого соучастника Сен-Жюст был уверен, как в своем собственном. Оставалось решить лишь один, самый важный, вопрос: кому приписать хранение королевских драгоценностей? Но даже он разрешился с куда большей легкостью, чем рассчитывал депутат. Поистине, сама судьба благоволила ему!

Пробежав глазами собранные в папке листки, Сен-Жюст сделал на бумаге несколько пометок: Мария Аделаида Жанна де Бомон, аристократка, состояла на службе при Марии Антуанетте, 43 года, жена эмигранта Жана Франсуа де Бомон, задержана при попытке пересечения границы Франции, содержится в Консьержери. Все, большего ему и не нужно. Он захлопнул папку и положил ее между остальными. Снова вызвав секретаря, Сен-Жюст велел отнести досье обратно в Комитет общей безопасности. Все дело заняло не более получаса.

Теперь он был готов к встрече с Элеонорой Плесси, к их последней встрече. Но это подождет до завтра, сейчас есть дела поважнее.

Барер же ждать не собирался. Как только закончилось заседание, продолжавшееся до трех часов дня и не содержавшее никаких интересных дебатов, член Комитета общественного спасения помчался в Консьержери. Предстоящее свидание с Элеонорой занимало все его мысли. Он горел желанием ее увидеть и не мог освободиться от беспокойства в преддверии встречи с возлюбленной, привыкшей к роскоши и комфорту, после нескольких дней заключения. Впрочем, уже то, что она жива, принесло необыкновенное облегчение. Но главное, теперь он сможет получить ответы на два мучивших его вопроса: кто подписал приказ об ее аресте и какие отношения связывают Элеонору с Огюстеном Робеспьером?

Путь от Тюильри до Консьержери, занимавший обычно более четверти часа, Барер преодолел за десять минут.

– Вызови мне гражданку Плесси. Срочно, – скомандовал он привратнику, и на предложение проводить его в комнату для допросов, ответил: – Пятая свободна? Прекрасно, я знаю дорогу, – и уверенно зашагал по коридорам.

Не то чтобы Барер часто переступал порог главной политической тюрьмы республики, но пары визитов было достаточно, чтобы понять расположение камер и сориентироваться в лабиринте узких коридоров и лестниц этого пристанища полупокойников.

Войдя в холодную комнату, скудно освещенную даже в солнечный день, вся обстановка которой состояла из стола и двух стульев, Барер поежился. Не от сырости и запаха плесени, наполнявшего плохо отапливамое помещение, а от смешанного чувства тревоги и стыда, накрывшего его. Увидеть Элеонору в этой комнатенке, разговаривать с ней в стенах, которые на протяжении четырехсот лет были свидетелями лишь сухих допросов, показалось ему кощунством. Не проще ли было сперва освободить ее, а затем триумфально появиться в уютном особняке на острове Сен-Луи? Но нетерпение, владевшее Барером с тех пор, как Давид сообщил ему местонахождение Элеоноры, жаждало немедленного удовлетворения. К тому же, он надеялся принести ей утешение, пообещать, что не бросит ее, выступить в роли героя-освободителя.

Так и не сняв плаща, Барер расхаживал по пустой комнате, и звук его шагов гулко отражался от вековых стен. Услышав шум за дверью, он замер, однако вместо Элеоноры на пороге появился тюремщик.

– Заключенная Плесси доставлена, гражданин Барер, – отрапортовал он.

– Введи ее и подожди за дверью, – нервно проговорил Барер. Вот, сейчас! Он даже дышать перестал.

Элеонора, одетая в темное шерстяное платье, перехваченное на поясе белым шарфом, и в светлом чепце на голове, из-под которого выбивались непослушные светло-каштановые пряди, обрамлявшие лоб с двумя четко обозначившимися горизонтальными морщинками, появилась на пороге с игривой улыбкой на устах и тут же остановилась в недоумении, словно ожидала увидеть совсем другого человека. Захлопнувшаяся за ней дверь заставила ее вздрогнуть.

– Бертран?.. – настороженно спросила она и слегка покачала головой, словно не доверяя своему зрению.

– Боже мой, милая! – Барер бросился к ней и с силой заключил в объятья. Она не пошевелилась, лишь слегка отстранила голову, стараясь избежать поцелуя.

– Не так быстро, дорогой, – проговорила молодая женщина. – Сначала уведи меня отсюда, и немедленно.

Барер ослабил объятья и, взяв ее лицо в свои руки, посмотрел прямо в ее глаза.

– Обещаю, клянусь, что через каких-то три-четыре дня… – страстно начал он, но Элеонора со всей силой, на какую была способна, оттолкнула его.

– Три-четыре дня?! – закричала она. – Ты в своем уме?! За это время я или сойду с ума, или заболею чахоткой! Немедленно, Бертран, немедленно! Садись и пиши приказ об освобождении!

Барер грустно улыбнулся ее наивности.

– Это не так просто, родная, – попытался урезонить он ее. – Я сделаю все возможное и даю тебе мое слово, что…

– Плевать мне на твое слово! – она набросилась на него, как тигрица на ягненка. – Ты обещал защищать меня, клялся, что со мной никогда ничего не случится. И что же? Заявляются трое членов какого-то драного революционного комитета, суют мне под нос приказ об аресте – и вот я здесь! А где ты? Где твоя хваленая защита? Мало того, что тебе понадобилось четыре дня, чтобы явиться сюда, так теперь тебе надо еще столько же, чтобы написать одну строчку?! Не делай из меня идиотку, Бертран! Мне слишком хорошо известно, что при желании тебе хватило бы минуты, чтобы вытащить меня отсюда. Только вот желания этого у тебя нет. Хотелось бы знать, почему?

Разговор пошел совсем не так, как того ожидал Барер. Впрочем, на что он рассчитывал? Что она кинется в его объятья после четырех дней заключения? Что согласится ждать еще столько же? Элеонора никогда не отличалась терпением, требуя всего немедленно и категорично. С какой стати она станет делать исключение, когда речь идет о ее свободе? Но у Барера были свои соображения. Его репутация – прежде всего! В том, что касалось освобождения из тюрьмы, не оставляя ни малейших следов своего участия, он был профессионалом. Только как объяснить это разъяренной женщине, разочарованной в своем любовнике, которого она считала всемогущим?

– Я пришел сразу же, как узнал, где тебя содержат, – проговорил он как можно спокойнее. – Я понятия не имею, почему и, главное, кто тебя арестовал. Если бы ты могла сказать мне, чья подпись была на приказе об аресте… – он замялся.

Она молчала.