Синдром звездочета

– Кажется, помогает!

– А то! Всегда так делаю, – удовлетворенно кивнула я.

– Да? А если то, что происходит, не настолько масштабно, чтобы употреблять это слово?

– Тогда употребляйте другое. – Я предложила вариант помягче.

– А если, наоборот, размах трагедии слишком велик?

Я задумалась. Коллеги ждали ответа.

– Тогда добавляйте к тому слову определение «экзистенциальный», – решила я. – Будет масштабнее некуда.

– Гениально, – прошептала Маргарита. – Большое спасибо вам с Ахматовой. Однажды это может спасти меня от нервного срыва.

– Всегда пожалуйста, – кивнула я и встала из-за стола, чтобы выйти из офиса с затрезвонившим телефоном.

Звонила Ирка, значит, разговор предстоял не деловой, а посвящать новых коллег в свои личные дела я не собиралась. И так уже щедро поделилась с ними самым дорогим, открыв сокровищницу русского графоманского слова.

Я вышла на лестницу, но сообразила, что гулкое эхо в шахте разнесет мой голос по всем этажам, и побежала по ступенькам вниз, бросив в трубку:

– Минутку, я уединюсь.

Подруга терпеливо дождалась окончания долгой барабанной дроби моих шагов, но потом все-таки ворчливо спросила:

– А лифтом ты принципиально не пользуешься? Фигуру бережешь?

– Не сыпь мне соль на все раны разом, – вздохнула я, ныряя в укромную нишу с удобным креслом. – Нет в нашей башне лифта! Нужно ножками, ножками… А поскольку ножками неохота, придется с утра до вечера сидеть на одном месте, что фигуре точно не пойдет на пользу… Зачем звонишь-то?

– Я забыла спросить, как у вас там с кормушками, есть где пообедать? Если нет, я могу тебе что-нибудь доставить, или выскакивай к КПП, я подъеду, сгоняем куда-нибудь.

– Спасибо тебе за заботу, дорогая! – растрогалась я. – Сгонять никуда не успеем, у меня обеденный перерыв всего полчаса, но тут есть столовая и кафетерий, так что от голода не умру.

– А от чего умрешь? – не успокоилась подруга.

– От скуки, – вздохнула я. – Или от переутомления.

– Но-но! Ты держись там! Назвалась груздем, устраивайся в кузове поудобнее! Я ближе к вечеру еще позвоню.

Мы закончили разговор, и я спрятала смартфон в карман, но сначала посмотрела, который час. До обеденного перерыва оставалось всего пятнадцать минут. Я решила, что подниматься в башню нет смысла, и пошла искать, как Ирка выразилась, кормушку.

Это было правильное решение: я успела к раздаче до того, как набежали другие голодные, и раздобыла пропитание без очереди.

Еда мне понравилась, цены – не очень. В мои времена в студенческой столовой можно было поесть за копейки, а теперешний скромный обед обошелся в полтыщи рублей. Дороговато, с учетом невеликой редакторской зарплаты. Придется носить еду с собой в контейнере, как, наверное, делают мои коллеги – никого из них я в красивом кафетерии не увидела.

Обед мой не был плотным и не занял много времени. «Добивая» остаток времени до конца законного перерыва, я прогулялась по первому этажу, изучая обстановку. Утром, боясь опоздать, пролетела сквозь холл, как девочка Элли, подхваченная ураганом, и не успела толком осмотреться.

Иркина утренняя шутка про помесь свечного заводика с мавританским домовладением определенно была оправданна. Изнутри здание тоже выглядело гибридным – отчасти дворец, отчасти выставка достижений народного хозяйства.

Две стены на входе сплошь покрывали плазменные панели, расположенные встык, квадратно-гнездовым способом. На них сменялись красивые картинки – парадные виды Санкт-Петербурга, благостные лица университетских профессоров, открытки с виньетками и текстами поздравлений с личными праздниками и производственными успехами. За видеостенами тянулся гардероб, за ним – кафетерий со стеклянными витринами и кулинарными шедеврами. В холле было шумно, людно, вкусно пахло кофе и выпечкой. Мраморные полы блистали, хрустальные люстры сияли. В огромных зеркалах отражались студенты в джинсах и кроссовках (я им позавидовала). Эклектика!

Геометрия пространства тоже не радовала глаз чистотой линий. В результате объединения изначально разных построек возникли конструктивные дефекты вроде разноуровневого пола и странной формы выступов и ниш, но с помощью зонирования их изобретательно превратили в изюминки помещения.

Глухие аппендиксы стали уютными уголками с книжными полками, журнальными столиками и мягкими креслами. Причем мебель была хорошая, дорогая. Стилистический разнобой позволял догадаться, что она честно отслужила свое в кабинетах высокого руководства, зато гармонировал с нестандартным помещением.

В целом все прекрасно смотрелось бы в столице Кубани, но выглядело слишком «дорого-богато» (читать с мягким фрикативным «г») для старого доброго Санкт-Петербурга – не хватало благородной скромности.

Впрочем, за нужной мне дверью с табличкой «Извините, прохода нет» картина разительно изменилась. Врала табличка – проход там был, а вот интерьерный дизайн отсутствовал напрочь.

Если бы узкая шахта с лестницей была не квадратной, а круглой, я бы подумала, что оказалась внутри водонапорной башни: скучные крашеные стены, старая советская метлахская плитка на полу…

Из красивого тут неожиданно обнаружился джентльмен в прекрасном летнем костюме цвета мокрого песка. Я ощутила его присутствие раньше, чем увидела: к мажорному запаху свежей сырой штукатурки добавилась яркая нота дорогого мужского парфюма – чего-то такого с тонами ветивера и мускуса.

Я подняла голову и увидела сначала нервно притопывающую стопу в легкой туфле из кожи антилопы, а потом, взойдя чуть выше, обозрела джентльмена в полный рост.

Отчаянно диссонируя с окружающей обстановкой, он высился на лестничной площадке ремонтируемого третьего этажа: слева заляпанная побелкой стремянка, справа – башня из пластиковых ведер с краской, посередине – красавец.

Я увидела его со спины, но даже с такого ракурса можно было понять, что джентльмен пребывает в тяжких раздумьях. Как былинный богатырь на распутье: налево пойдешь – под стремянку попадешь, направо пойдешь – ведром по голове получишь…

Вариант «прямо пойдешь» исключала наглухо закрытая дверь. Металлическая – такую разве что тараном или мечом-кладенцом одолеешь, а у красавца в руках ничего из богатырского снаряжения не было: в правой – пачка сигарет, в левой – мобильник. Поднимаясь, я услышала обрывок его разговора. Что-то очень личное – то ли «беда моя», то ли «всегда моя»…

При моем появлении джентльмен очнулся, встрепенулся, оглянулся на шаги, посмотрел на меня сквозь очки в тонюсенькой золотой оправе младенчески-мутными голубыми глазами и почти безнадежно вопросил:

– А где?

– Курилка? – догадалась я.

Даже сильно урезанный, вопрос выдавал в бедолаге приезжего так явно, словно он произнес классическое, бьющее на жалость «сами мы не местные». От коллег я уже знала: еще год назад на третьем этаже помещалась курилка, куда бегали и штатные сотрудники университета, и прибывающие с деловыми визитами гости.

– Увы, ее больше нет, – сказала я с уместным прискорбием – видно же было, что прекрасный джентльмен расстроен. – Там теперь оборудуют телестудию.

– А куда? – спросил джентльмен и нервно подергал себя за ухоженную – будто только что из барбершопа – бородку.

Я осознала, что мне импонирует лаконичность его реплик. После долгих часов работы с велеречивыми многословными текстами – образцами высокого искусства переливания из пустого в порожнее – такая краткость освежала и бодрила.

– Там, – ответила я в том же стиле, указав вниз. И развила тему: – Под лестницей дверь на задний двор, коллеги-курильщики ходят туда.

– Спасибо! – Немногословный джентльмен резво сбежал по ступеням.

– Но там может быть закрыто! – предупредила я, свесив голову в шахту лестницы.

Поздно. Предательское эхо донесло до меня звуки неравной борьбы с запертой дверью и произнесенное сердитым шепотом нехорошее слово.

– Но не экзистенциальный же, – сказала я справедливости ради.

И пошла дальше – к своему рабочему месту на верхнем этаже башни.

Перевалив за середину, рабочий день с ускорением покатился к завершению, и наконец настал светлый миг, который пророчил поэт, который наше все. Ну, вы помните: «Оковы тяжкие падут, Темницы рухнут – и свобода Вас примет радостно у входа, И братья меч вам отдадут». Меч, спасибо, не надо, а вот нож и вилка были бы в самый раз – я успела проголодаться.