Человек из дома напротив

Курейко – звонить два раза».

Бабушка Любы Сенцовой, худая седая старуха на голову выше его, провела Макара в комнату, где на стенах висели морские пейзажи.

– Это писала я, – с грустной улыбкой пояснила она. – И Любу учила, у нее были способности к рисованию. Мы с ней ездили в Крым… Это Симеиз, да-да, картина, на которую вы смотрите. Присаживайтесь. Две минутки, с вашего позволения… Вы не торопитесь?

Она вышла и вскоре вернулась с заварочным чайником. Старую треснутую чашку поставила себе, новую, явно купленную для гостей, – Макару.

– Мы много ездили с Любой, когда она была маленькой. Мой сын, Любин папа, умер очень рано, и ее мама оставила Любу мне.

– Где она сейчас? – спросил Макар.

– Не знаю. Уехала сразу после похорон, и больше мы ее не видели. Так что свободолюбие у моей внучки в крови. – Она грустно улыбнулась. – Любу нельзя было принудить к тому, чего она не желала. Только убедить! – Старуха подняла палец. – И мне пришлось договариваться, представьте себе, много лет подряд решать все дипломатическими путями. У этой девочки имелось свое мнение по каждому вопросу.

Макар никак не мог связать между собой безбровую девицу с этой интеллигентной старой женщиной, с картинами, с чайником в прозрачных голубых незабудках, с густо цветущими фиалками на подоконнике, – со всем, что он видел вокруг.

– Примите мои соболезнования, Ольга Викторовна. Смерть Любы стала неожиданностью для всех нас…

– О, что вы! Я не сомневалась, что все закончится именно так.

Илюшин уставился на старуху.

– Поймите, единственное, что ей нравилось в жизни по-настоящему, – это рисковать. Если Любе удавалось забраться на крышу, она ходила по самому краю. Как только замерзало озеро, она испытывала лед на прочность не у берега, а на глубине. Я пыталась, руководствуясь максимой «Если не можешь победить, возглавь», направить этот поток в осмысленное русло. Скалолазание, водное поло, бокс, наконец… Все оказалось бесполезно. Ей требовался адреналин в его естественных, так сказать, формах, а не выданный по заказу.

Она усмехнулась, заметив выражение его лица.

– Я уже в том возрасте, юноша, когда о смерти нужно либо говорить спокойно, либо вовсе молчать. В другое время, в другом месте она стала бы героем. Для таких натур требуется война, катаклизмы, слом мироустройства… Вот тогда они проявляют себя так, как задумано природой. Минуточку, кажется, кто-то стучится…

Героем бы стала, значит, думал Макар, дожидаясь возвращения хозяйки. Пятнадцать ножевых… а, впрочем, одно другого не исключает. Поставь какого-нибудь героя в ситуацию, где не дают возможности проявить распирающий его героизм, – может, и схватится за нож от избытка пассионарности.

В коридоре послышалось шарканье.

– Соседка со своими глупостями.

Но ведь она умна, думал Макар, пристально глядя на старуху, умна и знает человеческую натуру, – откуда же эта романтизация образа внучки? Бабкин твердит, что девчонка замешана минимум в одном убийстве, а ему веры больше, чем песням о натуре, не приспособленной к мирной жизни.

– Ольга Викторовна, вы сказали, Любин папа рано умер…

– Нелепейшая смерть. – Углы ее рта скорбно опустились. – И жизнь нелепейшая, а ведь столько таланта отпустил Господь, столько внутренней силы! Но – зависимость, от которой я пыталась избавить его много лет и которая в конце концов его и погубила. Я надеялась, его жена сможет что-то изменить… Так утопающий хватается за соломинку.

– Алкоголь?

– С этой напастью еще можно было бы побороться. С наркотиками бороться бессмысленно. Никого нельзя ни осчастливить принудительно, ни спасти. Я понимаю это умом, но не сердцем. Столько лет прошло со дня его смерти, а от чувства вины мне не избавиться ни на день. Боже мой, я скатилась к исповеди! – Она поднялась, сокрушенно всплеснула руками. – Простите, милый мой! Могу я исправить положение, если угощу вас хорошим шоколадом?

«Я и забыл, что существует два вида слепцов: «человек любящий» и «человек виноватый», – думал Илюшин, глядя вслед старухе. – Должно быть, девочка была очень похожа на отца. Ребенок растет, и бабушка испытывает вину уже перед ним – потому что тот же высокий лоб, и близко посаженные глаза, и ротик складывается в такую же гримаску, и все повторяется заново».

Когда Ольга Викторовна вернулась, Макар расспросил ее о студенческих друзьях внучки и услышал то, что ожидал услышать. Была теплая компания, – Люба и несколько юношей («детка с двух лет предпочитала играть с мальчишками»), – а потом отчего-то все перестали поддерживать отношения. Ссора? Нет, она не думает, что ребята ссорились. Просто так получилось само собой.

Илюшин был уверен, что никакого «само собой» со студенческой компанией не бывает. Они могли разбежаться после окончания учебы, но не на третьем курсе.

– Как вы думаете, ее убийцей мог быть кто-то из знакомых? – спросил Макар.

– Никогда, – твердо ответила старуха. – Люба не крутила романов, никому не переходила дорогу. В сущности, она была исключительно безобидным человеком. Ей встретился случайный мерзавец. Он не просто зарезал ее, но и изуродовал лицо до неузнаваемости. Должно быть, моя девочка задирала его. Мне хочется думать, что со свойственным ей бесстрашием Люба пыталась предотвратить какое-то преступление… Если это и удалось, то ценой ее жизни.

Макар поставил чашку на стол.

– Преступника тогда не нашли. Вы хотели бы знать, кто он, Ольга Викторовна?

Старуха решительно качнула головой:

– Какая разница! Это зло, зло в чистом виде. Не имеет ни малейшего значения, чье именно обличье оно приняло.

3

Пока Макар занимался родственниками погибших, Бабкин взялся за однокурсников.

«Группы Вконтакте мне в помощь».

На его просьбу откликнулись девушка и парень.

Сергей видел в соцсетях их студенческие фотографии и при встрече с изумлением осознал, что эти двое ни капли не изменились с тех пор. Он вспомнил собственный выпуск. Ни у кого не повернулся бы язык назвать его бывших сокурсников пареньками. А в кафе перед ним сидел именно паренек – в деловом костюме и с синими дредами.

– Сенцова была крутая, – рассказывал парень, качая ногой. – Я с ней в тесный контакт не входил, так, шапочное знакомство. Они тусили с Матусевичем… «Тусили с Матусевичем», – повторил он с нескрываемым удовольствием и засмеялся. – Аллитерация, круто. Он – душа нараспашку. Звезда. Обаяние – восьмидесятый левел. Если начистоту, материальный статус тоже способствовал. Я слышал, Артему отец ни в чем не отказывает. У него тачки менялись раз в год, и не на «Ладе Калине» он рассекал. Его мать организовала частный детский сад и сама там работала. Я племяшку хотел туда пристроить по просьбе сестры. Но не вышло: по деньгам не потянули. А, чуть не забыл: предки у Матусевича были в разводе. При Артеме и Любе терся Эмиль Осин, тихоня, но перспективный. Дико обидно, что они, ну, это… умерли. Интересно было бы посмотреть, что из них выйдет со временем. Эксперимент! Было – стало.

«Даешь практичный подход», – про себя усмехнулся Бабкин.

– Хотя по-человечески тоже жаль, – исправился парень.

– А Никиту Сафонова помнишь?

– Конечно! Норм чувак. Вроде скромный, на первый взгляд скучноватый даже, но когда я с ним ближе познакомился, понял, что он занятный. Мы с ним вместе ходили на семинары по гражданскому праву. Некоторые люди похожи на мотыльков. По сравнению с бабочками вроде тусклые, невзрачные, а потом приглядишься – мать моя! Там одного только бежевого – миллион оттенков, разглядывать и разглядывать. Он все время искал подработку, потому что семья небогатая. На четвертом курсе Никита взял академ. Может, понял, что экзамены завалит и вовремя подсуетился. Я не спрашивал.

– А Борис Лобан?

– Лобан, Лобан… – Он нахмурился. – Нет, не помню такого. Он не играл в «Диком Шекспире».

– Где?

– Я тебе не сказал? Эмиль, Люба и Артем ставили спектакли. Я, кстати, все посмотрел. Вроде фигня, но что-то в этом было. Жаль, что театр распался в декабре.

– Причину не знаешь?

– Нет. Никто не знает. Вроде бы они и не ссорились, но все заглохло. Потом возник новый, с другой труппой, но это было уже не то. Кураж пропал, то ли у меня, то ли у них. Ты пойми: Осин, Сенцова и Матусевич – те люди, которых всегда будут вспоминать первыми, если речь зайдет о нашем потоке. Рядом с ними все казались блеклыми. Это в лучшем случае! Вот ты на мои дреды пялишься – не, не надо, я же вижу, что пялишься. А я знаешь почему в синий покрасился? Хотел быть тупо ярче. Вот прям тупо! Потому что Матусевич был в моей группе и я чувствовал себя пустым местом.

– До сих пор чувствуешь?

– Не! – Парень от души рассмеялся. – Жене моей нравится. Она на меня обратила внимание из-за дредов, а теперь не разрешает вернуться к нормальной прическе, говорит: разлюблю. Пришлось договариваться с начальником. Ничего, вроде быстро привыкли. Видишь? Я даже женой своей обязан Матусевичу. Клевый был чувак, светлая ему память.

4