История одного злодея

Всё покупается и продаётся,

И жизнь откровенно над нами смеётся.

Мы негодуем, мы возмущаемся,

Но продаёмся и покупаемся.[4 - Омар Хайям]

Когда-то они вместе с Бабой смеялись над правдивостью таких старых строк. Баба… Как жаль, что он так рано умер. Все хорошие люди умирают слишком рано, так нам по крайней мере кажется. Люци был привязан к духовному наставнику как к отцу, которого у него никогда не было, как к господину Али, который после похорон дочери так и не смог посмотреть ему в лицо. Как его осуждать? Даже сам Люци не в состояние был себя видеть.

Пугин принял эту трагедию, как свою личную, поэтому вместе с Клавой они долго распускали узелки сложного клубка этого преступления. Полиция в то время решала мало, они всё чаще отмалчивались, дела сыпались на их головы как скинутый снег с ржавой крыши. И всё привело к логичному стечению обстоятельств. Братва не прощает. Француз окольными путями нанял людей, которые отомстили за него. Ах, сам он умер мучительной смертью, поскольку Пугин позволил Люци выпустить свой гнев, надеясь, что тот сможет хотя бы немного прийти в себя. Но это не принесло ему облегчения, как обед без аппетита.

Господин Али с семьёй уехал в Марокко, так и не сумев встретиться с зятем. Он не мог простить себе недосмотра за дочерью, что он позволил выкрасть её, что впустил в дом чужака. Даже Пугин не пытался переубедить его, потому что подозревал, что кто бы не простил Люци его грехи, сам он никогда себя не простит.

Баба потратил годы, чтобы примерить чувство вины Люци, заставить его вспомнить, что его жизнь продолжается, что он ещё может обрести счастье. И молодой человек бросил наркоту, алкоголь, бросил всё и уехал с Бабой в Индию. Однако ашрамы остановили кровотечение, но не убрали шрамы. Люци не хотел забывать о случившемся, не хотел забывать Далию и то, что из-за него не стала её и их долгожданного ребёнка. Нельзя исцелить того, кто хочет быть безнадёжно больным. Поэтому он научился врать Бабе, которого уважал настолько, что не мог признаться ему в тщетности спасения. Знал ли старик об этом? Даже если и так, он продолжал свою терапию, пытаясь найти новые дороги к заблудшей душе. После его смерти, лёгкой и неожиданной, Люци вернулся в криминальный мир, который не позволил ему уйти. Говорят, что зверь намного страшнее, когда ранен, ведь ему уже нечего терять. Так Люци потерял голову.

Теперь это всё стало ненужными воспоминаниями, к которым он не возвращался. Его сознание оставило только то, что он всё ещё любил, и что помогало ему просыпаться по утрам.

Улочки Москвы, пёстрые от всевозможных украшений, радовали глаз. Не так часто Люци приходилось по утру отправляться в город, да и ночь была совершенно бессонной. Однако то, что ему предстояло увидеть стоило того.

Они свернули в один скверный дворик, такой обшарпанный, что по началу он казался заброшенным. По сути, нога нормального человека не вступала туда приличное количество лет. Дурной дом, дурная слава.

Худосочные тела у подъезда жались друг к другу в наркотической ломке. Их было не больше трёх, если не присматриваться, чего Люци не собирался делать. Невозможно было угадать, где тут мужчины, где женщины, и можно ли вообще считать человеческим видом этих потерянных.

Машина остановилась возле небольшой постройки, одноэтажной. Люци в своём очаровательном кремовом костюме перешагнул обломки досок и направился к входу, кивнув своему парню у двери. Внутри было помещение, квадратов 60 на вид, заброшенное, как и всё вокруг этого здания. Внутри находились приближённые Люци, 10 отменных бойцов с увесистым оружием, на случай наркоманского любопытства или ментовской проверки.

Виктория Шилова на холодном железном столе, абсолютно голая и обессиленная после лечения и ночных инъекций, ногтями с осколками лака царапала поверхность, как будто это могло хоть что-то исправить.

– Доброе утро, принцесса!

Она повернула голову на голос. Люци расплывался в её глазах, но она точно знала, что это он. Запах его духов, едва уловимый, как подобает хорошему вкусу, достиг её ноздрей, и она перестала царапать стол.

– Веселишься?

То, как он над ней насмехался вовсе не причиняло вреда. Она так долго ненавидела свою жизнь, что ещё один неприятный инцидент мог лишь позабавить. Интересно, её убьют? Хорошо бы. Всё лучше, чем остаться в лечебнице, где любое твоё слово – подтверждение сумасшествия. Ах нет, депрессия. «У вас затяжная депрессия, на фоне которой развился алкоголизм. Разум пытается найти обезболивающее от ваших страданий. И когда вы не можете справиться самостоятельно, он находит отход от реальности. Кто-то слушает музыку, кто-то читает, играет в компьютерные игры, пьёт. Совершенно разные средства направлены лишь на одно – спасение». Так сказал её психиатр, мальчишка с уродливым носом и хорошим маникюром. Что он вообще может знать о страдании?

– Послушай, я тут приготовил для тебя целый спектр удовольствий. Насилие, насилие, насилие… Тебе явно понравится. А потом мы оставим тебя здесь, накаченную наркотиками, естественно. Врачи заберут тебя к вечеру. Ты же сбежала. Как только не стыдно!

– Ах… – её сухие губы жаждали влаги, но просить воду у этих людей было бесполезно, и Виктория знала это. Её мысли были почти ясными, но язык поворачивался нехотя.

– Если тебе интересно, твоя дочь не так глупа, как мать. Бегает от разъярённого Асмодея, потому что умудрилась застрелить его любимчика. Подумай только, она всё ещё жива! Мне уже самому нетерпится увидеть, чем закончатся их кошки-мышки. Я в это не лезу. Подумал, что, если глава карательного отряда считает личным долгом попытать девицу, куда уж мне со своей кровной враждой. Правда?

– Воды…

– Дайте ей попить, ребята. Не будем извергами. Я бы не хотел, чтобы наша гостья умерла от обезвоживания. Что ты ей вколол? – он обернулся к лысому мужчине в очках.

– Сыворотку правды и немного препаратов, которые блокируют ранее введенные успокоительные. В этой клинике лошадиными дозами пичкают.

– Слышала? – Люци улыбнулся, поднося бокал к её побелевшим губам. Он приподнял ей голову и дал воды, как сиделка умирающему. – Поиграем в правду или ложь.

Люци надеялся, что это глупое развлечение хоть как-то его развлечёт. Но чем ближе он был к этому месту, тем яснее понимал, что всё это пустая трата времени. Вся эта семейка – сплошная трата времени.

– Наказываешь всех, кого видел в тот день?

– Нет, – он поставил стакан и повернулся к ней лицом. – Только тех, кто помешал мне быть дома вовремя.

– Значит, тебе Шилов встал поперёк горла? – она издала сдавленный смешок и снова повернулась лицом к Люци. – Ваша встреча была запланирована.

– Это не имеет значение. Он задержал меня, потому что ты звонила как сумасшедшая. Я должен был вернуться раньше.

– Он тут не при чём, глупый поросёнок, – она закинула голову и посмотрела на лампу, обжигающий свет, искусственный свет. – Я влюбилась в тебя, как только увидела рядом с этой замотанной ханжой. Такой уверенный, статный. Мы хорошо подходили друг другу.

– Это вряд ли.

– Ты поэтому неохотно соглашался на наши вечерние посиделки, так ведь? – Люци кивнул, но его напряжённое лицо всё ещё впивалось в голое тело на столе. Вике не нужно было смотреть, чтобы знать его ответ. – Но твоя жена, эта глупая курица, была не способна разглядеть что-то за шторами своего узкого мышления. Ей казалось, что все её любят и желают ей добра. Она не была хорошим выбором.

– Ты только что заработала себе групповое изнасилование.

Люци не двигался с места. Возможность поговорить про то, что ему дорого, пусть даже болезненно, заставляла его встрепенуться. Он оживал.

– Насрать, – она повернула свою голову к нему. – Если бы ты только ответил мне взаимностью.

– Я никогда не питал слабости к оборванным кошкам.

– Ха, – она дёрнула губами. Это было подобие улыбки.

Десять человек стояли молча, ожидая, когда Люци насладиться происходящим и уедет, позволив им развлечься по-своему.

– Знаешь, Француз боялся тебя, потому что считал своим прямым конкурентом. И ведь не зря.

– Я отошёл от дел к тому времени.

– Нет, – она пыталась размыть затекшие ноги, но ремни крепко прижимали её к столу. – Тебе так казалось. Но ты уже знал, что деньги можно получить легко. Рано или поздно, ты бы вернулся в строй. Голодным и жадным.

– Вы с ним общались? – Люци знал ответ.

– Ты и сам знаешь.

Её отец оказался не таким уж чистым и порядочным, как думала Виктория. Но об этом она узнала после замужества, иначе обязательно бы встретила Люци раньше этой вещевой башни.

– Почему сейчас? Стал забывать её?

– Не говори глупостей.

– Да, это написано на твоём лице. Рана начала затягиваться, и ты решил поковырять то, что зажило, – он молчал. – Я помогу тебе, – она вздохнула, снимая с души камень, который всегда считала оправданным. – Я любила тебя. Я думала, мы сможем быть вместе, – его смутившееся лицо предало ей смелости. – Теперь это, конечно, неважно. Вместе мы не будем, годы это подтвердили. Но если бы я не сказала Французу про вашу встречу с Шиловым, ты бы мог быть счастливым.

– Что?

Вдруг Люци затошнило. Он опёрся на одного из своих людей и под вопросы присел на корточки. Столько лет. Столько лет она жила обычной жизнью, пока Далия лежала в земле, пожираемая червями. Столько лет ещё один причастный свободно дышал, а Люци был настолько глуп, что поверил в простую удачу людей Француза. Он мог бы заплакать, если бы это было кино, но зияющая пустота от сказанного подкосила его и без того хрупкое благородство.