Опять ты про свою Грецию!

– Круто! – восхищалась я.

Дафна смеялась. Они были влюблены. И потому вечно подначивали друг друга.

Как-то Стелиос предложил мне поехать в Ханью (ого-го, как далеко).

– Но без Лизы, – хитро подмигнул он.

– Почему?

– Ну знаешь, у меня вот немка была, француженка была, хорватка была, норвежка была…

– А русской не было, – оборвала я его.

– Не было, – вздохнул он.

– А я при чем?

– Ну больше русских нет в поселке, только украинки полы моют.

– Не могу тебе ничем помочь, – сказала я миролюбиво.

Стелиос не обиделся, но речь не закончил:

– Знаешь, ты, когда куда-то едешь, к русским и белорусам в машину не садись (как он их отличает?). Это для грека охи значит охи. А у вас не так. У вас охи – это может быть. Это флирт.

Он уехал в свою Ханью, а мы остались с Дафной. Она почему-то знала, что ее муж делал мне пикантное предложение.

– Да, – созналась я. – Так и было. Но охи значит охи.

Мы с ней в тот вечер отлично посидели, обсуждая мужчин. А утром вернувшийся из Ханьи Стелиос потребовал меня к ответу:

– Что там Дафна говорит? Что она придумала? – он злился и заводился, а потом выдал, – Знаешь, я в этом мире люблю только три вещи – море, солнце и Дафну.

– Дафна не вещь, – парировала я, так и не признавшись, о чем мы говорили ночью. Словарного запаса русского и немецкого Стелиоса не хватило выпытать у меня правду.

Мы говорили на странной смеси русского, английского, немецкого с вкраплениями греческого (когда Стелиоса переполняли чувства, он переходил на родной язык). В тот день чувства его просто распирали. И он заявил, что наш пляж это и не пляж вовсе, а так фигня для туристов. И сегодня же мы едем на настоящий пляж. И я увижу настоящий Крит.

Мою дочь и маленькую Антонину запихнули в кабину старенького грузовичка форд, выдали им по апельсину, мы с Дафной забрались в кузов (добрый Стелиос даже растянул над нашими головами брезент), нам тоже дали по апельсину, Дафна предусмотрительно взяла домашнее вино, и мы отлично расположились в кузове. Тронулись по каким-то дорогам без асфальта, через оливковые рощи.

Через час добрались до пустынного пляжа. В море торчали две скалы. Стелиос объяснил, что это спорные острова. Спорили, само собой, с Турцией. Потому там никто не живет. Это был чудесный день. Песок и пустынный пляж.

И день еще не кончился, над пляжем проживали в одиноком доме друзья Стелиоса, и мы пошли к ним обедать. Деревянный стол и лавки во дворе. На столе – жареная рыбешка в сковороде, огромная миска правильного деревенского салата (в правильном помидоры и огурцы нарезаны крупно, фета одним ломтем сверху, а оливки обязательно с косточками, иначе – это греческий салат для туристов), фета, сковорода почти в метр с яичницей на помидорах. Ну и волшебный греческий хлеб. А еще вино. А еще черешня, персики и арбуз толстыми ломтями. Словом, бесконечно вкусный греческий минимализм. Мы лениво беседовали, наслаждаясь теплым вечером, шумом моря и едой. Даже дети притихли.

Стелиос хвалился тем, что мы русские и живем у него. Я рассыпала комплименты волшебной рыбке, которую можно есть с костями и головой.

И тут с горы спустились или свалились два туриста с рюкзаками в мощных армейских почти по колено ботинках. Они хотели есть, мы подвинулись на лавках и они присоединились к нашей трапезе. Ребята оказались американцами из Айовы. Они путешествовали автостопом по Криту. А тут заплутали, и такое счастье, что им подвернулась таверна. Я не поняла, почему все сотрапезники странно переглянулись. И американцы тоже не поняли. Они провозгласили тост за Грецию, которая объединила за одним столом греков, русских и американцев. Это были правильные слова. Внизу шуршало море и стояли спорные острова. Как-то появилась еще одна сковородка с жареной мелкой рыбкой. И все разомлели, не хотелось вставать из-за стола. Но солнце заходило и нам было пора возвращаться, тем более, что малышка Тоня уже заснула на лужайке, рядом с ней уселся кот.

Отчаянно не хотелось уходить, но все поняли, что пора. Наши американские друзья (поверьте, мы за три часа стали друзьями) полезли за бумажниками, чтобы достать драхмы. И тут выяснилось, что они попали не в таверну, а в гости. И как же не накормить путника, если он голоден. Хозяева что-то шумно говорили по-гречески, Дафна переводила на английский, и все более удивленными становились лица наших случайных сотрапезников. Словом, им донесли, что с гостей денег не берут. И тогда наши свежеобретенные друзья стали потрошить свои рюкзаки: мне и Стелиосу досталось по пачке настоящего американского «Мальборо», Антонине – гора леденцов, а хозяевам – горячие объятия.

На этом наши приключения не закончились. Стелиос повез нас в гости к своему университетскому приятелю. Этот чудак, по словам Стелиоса, владел огромным количеством земли на Крите, так сложилась жизнь, он был убежденным коммунистом (и так бывает). На земле возделывали апельсины и стручковое дерево, за этим приглядывал управляющий, а сам хозяин жил в шалаше, сам доил коз и сам делал сыр, питался овощами со своего огорода, яйцами своих кур и рыбой, выловленной в море. Он жил отшельником и читал Маркса. Стелиос привозил ему колониальные товары – чай, кофе. Сахар заменял мед. Греческая земля этого не производила. Хотя почему греческая? Это же Крит. Это особый мир.

Оставив нас в машине, Стелиос один пошел к другу. Он может и не пустить к себе, объяснила мне Дафна, он странный.

– Чем?

– Если пустит, поймешь. А нет, так и незачем говорить.

Узнав, что мы россияне, хозяин милостиво согласился нас пустить. И даже вышел нам навстречу. Это было настоящее шоу: он был одет в жилетку из козьих шкур и домотканые штаны, загадочной конструкции сандалии (он сшил их сам). Это было его кредо: жить только своим трудом. За ним, как собачки, шли две козы. Мы пили чай у костра – самый вкусный чай из горных трав – и говорили о коммунизме. Он утверждал, что он истинный коммунист. Но мне подумалось, что он истинный киник, последователь Антисфена и Диогена, кто призывали к минимализму в потреблении, независимости от общественного мнения и общества, абсолютной личной свободе. Я не стала ему сообщать о своем открытии. Чтобы не нарушать личного пространства абсолютно свободной личности. Мы просто сидели у костра.

Дочь-подросток позже вынесла вердикт: он сумасшедший. Но я не согласилась. А в тот вечер я не помню, как мы вернулись. Домашнее вино имеет свою силу. Особенно летним вечером на Крите. Я была счастлива – домой нас все равно довезут, что же волноваться, когда можно наслаждаться этим днем. Но он еще не кончился.

Стелиос был не остановим. Он хотел показать сразу весь Крит. И потому тормознул свой фордовский грузовичок над обрывом и выскочил собирать сорняки. Букет он вручил мне и стал горячо объяснять, что это отличная критская хорта (по-русски трава). Я опознала в букете только цикорий с синими цветочками. Это вкусно, убеждал меня Стелиос. Но мне пробовать не хотелось. Стелиос расстроился, стал ощипывать листочки и жевать их. Хотя ему тоже было невкусно.

Дафна сердито забрала мой букет, велела заходить к ней завтра вечером. И вечером действительно была изумительная хорта (пюре из трав), томленная в оливковом масле с лимоном. А к ней виноградные улитки. Целая сковорода. Дочь испугалась вида этих почерневших при готовке слизняков. И ей сварили обычные немецкие сосиски, щедро сдобрив их кетчупом. Кажется, все были довольны этой трапезой. А маленькая Антонина сидя на полу радостно ела руками и улиток, и сосиску.

Стелиос стал моим греком Зорба, хотя тогда я еще не видела этот пронзительный фильм с Энтони Куином в главной роли, но всем советую его посмотреть. Стелиос заставил меня влюбиться в Крит и Грецию, хотя по его мнению – Крит это совсем отдельное место, само собой, лучше материка, какое может быть сравнение! Там же совершенно нечего делать.

Одна беда была в нашей стихийной дружбе. Мне никак не удавалось купить сувениры для московских друзей. Стелиос врывался вслед за мной в лавку, кричал на хозяина, я даже уже начала понимать, что ему кажется, что нельзя втюхивать наивным туристам эту фигню, за такие деньги. В итоге блюдо или чашка возвращались на полку, а меня за руку выводили на улицу. Попытка сменить маршрут прогулок не удалась, Стелиос был вездесущ. И только хитроумный старик в черных одеждах с маленькой лохматой белой собачкой преуспел. Он играл на губной гармошке, сидя перед своей лавкой, а собачка танцевала на задних лапах перед временными жителями Агиа Галини. Пройти мимо цирковых трюков песика было невозможно, а по ходу ты покупал у старика открытки, фенечки, неизменный фестосский диск на кожаном шнурке. И наконец этот хитрован пригласил меня к себе в лавку и даже дальше лавки, мы очутились в мастерской, где шили сандалии в греческом стиле и ремни. Для ремня можно было выбрать любую пряжку – Дольче Габана, Монтана, Ливайс, Дизель и далее. Через полчаса ты получал отличный ремень из свиной кожи самой модной марки. Понятно, что я купила и ремень и сандалии, которые правда, развалились у меня в Москве тем же летом (но все же мне удалось пощеголять в них целые три недели по возвращении). Стелиос искренне сокрушался, что я покупаю китайскую фигню, на которой красуется громкое имя – Крит.

Такой он – греческий отель.

И еще немного про Дафну. Отель она открыла, но была совершенно обычным московским разгильдяем. Я даже не знаю, убирали у нас в номере или нет, песок во всяком случае на четвертый день пребывания лежал толстым слоем. Иногда меняли постельное белье, но нечасто и хаотично. И наконец, случилось страшное – у нас перегорела лампочка в ванной. Я сообщила об этом Дафне. И ничего не изменилось, за пять дней не изменилось. Лампочка все еще не горела.

Дочь, дитя нового поколения, считающего, что за свои деньги вы вправе получить услугу и дружба в товарно-денежных отношениях ни при чем, сказала, что надо просто заявить Дафне о своих правах и потребовать исполнения обязательств. И я робко попросила вновь. Дафна ответила:

– Слушай, там у меня в цокольном этаже все есть – полотенца, лампочки, простыни, мыло. Бери, что тебе надо. Только сама. Что меня по ерунде дергать?!

– Дафна, но я не дотягиваюсь до лампочки даже со стула.

– А! Что ж ты сразу не сказала! Стелиос зайдет.

Лампочку поменяли, но Дафна задумалась.

– Слушай, – сказала она мне, когда мы тайно курили у меня на балконе. – У меня там в подвале есть еще и стиральные машины. А ты не стираешь…

– А я в раковине всякую мелочь, остальное в Москве буду стирать.

– Так ты ко мне домой заходи. В моей машинке стирай, заодно кофе попьем.

Дафна снова задумалась:

– Может тебе завтрак нужен? Но сразу говорю, это будет дрянь – тосты, масло, джем, два яйца вкрутую. Ты хочешь?

– Нет, мы уже нашли утреннюю кафешку. Там все очень вкусно и работает она с семи утра.

– Вот и я так думаю. А вот французы вредные – подавай им эту фигню, в смысле континентальный завтрак. Зачем? В кафе же лучше.

Французы у Дафны не останавливались. Только британцы. И мы. С одиноким британцем, соседом по балкону, у нас установились английские отношения. Если его полотенце, сорванное ветром, оказывалось у меня на балконе, то я его просто перебрасывала. Так же он мне однажды вернул купальник. Мы даже не здоровались, а только кивали друг другу. Он не первый раз жил у Дафны. С ней он тоже не очень-то был откровенен. Сообщал, когда приедет и что хотел бы все тот же номер. Ничего не требовал, ни на что не жаловался, хотя сервис у него был такой же разгильдяйский, как и у нас.