Не ищите песок в Антарктиде

– Ты страдаешь от несчастной любви. Юлия оставила тебя из—за того, что ты в свою очередь не хотел бросить друга—наркомана, которого, в отличие от любимой девушки, знаешь всю жизнь. Пообещав ей не общаться с ним, ты продолжал, и однажды она это узнала. Ты понимаешь стремление Юлии оградиться от подобных людей, но также осознаёшь, что у твоего Миши нет никого, кроме тебя. И малодушно надеешься, что он скоро умрёт, и ты сможешь вернуть Юлию. Так?

Меня всего скрючило изнутри, будто у мыслей и ощущений тоже бывают судороги. Ответить я не смог, только сглотнул. Тряпочный архангел Димитрий, или кто он там на самом деле, подождал немного и продолжил:

– А еще ты гонишь от себя мысль, что, если бы Юлия любила тебя так же сильно, как ты ее, она бы не ставила условия. Да?

– Да, – ответил я, но звука собственного голоса не услышал.

– Ты приписываешь случайным событиям важный смысл и в неудачах на работе винишь в первую очередь себя, хотя прекрасно знаешь, что вытворяет Зотов, и как он получает новые проекты. Этот снежный ком растёт, его тяжесть скоро станет для тебя неподъемна и останется только два варианта.

– Ка… какие? – просипел я с трудом.

– Смерть немедленная или отложенная. В качестве немедленной ты придумаешь высотку, на крыше которой вы с Юлей впервые поцеловались. Тебе помешают, тогда ты присоединишься к Мише и сгоришь от некачественного героина за три месяца.

– Что… что же мне делать?

– Вот. Это и есть моя работа. Будем предотвращать. Готов?

Мне вспомнился улыбчивый стоматолог из далекого детства. Тогда мы с Мишкой, семилетние оболтусы, вдвоем отбили бездомного щенка у своры пацанов из соседнего двора. В результате собаку спасли, но я очутился в зубной клинике. Так вот, тот врач сначала долго хвалил меня за человеческий поступок, отвлекал от предстоящего процесса, а потом спросил, готов ли я. Не знаю, почему, я ответил этому Димитрию так же, как тому врачу:

– Если будет не больно, то готов.

– Не больно только мертвым. Но потом отпустит. Поверь.

Пока я думал, что возразить, он встал, взял с пола мой смартфон и быстро—быстро забегал по нему длинными пальцами. Потом отдал мне гаджет и вежливо так отвернулся, как банковский служащий, когда ты вводишь пин—код в банкомате. Мне трижды пришлось перечитать то, что я увидел на экране, пока дошло, что он хакнул все Юлькины аккаунты. Я отбросил смартфон, будто обжегся. Димитрий вздохнул, продолжая смотреть в стену:

– Читай, так нужно.

Я и сам понял, что не могу удержаться. Есть что—то мазохистское в чтении, не предназначенном для тебя. Я прыгал между мессенджерами ее подруг и мужчин, наливаясь то злостью, то отвращением, то обидой, то недоумением, то даже грязным возбуждением. Внутренний вопль, что это ошибка или подстава, быстро заглох. Я слишком хорошо знал ее любимые словечки, желания и позы. И, как оказалось, совсем не знал ее саму. Когда я уронил гаджет на пол, Димитрий, всё это время сидевший без движения, прошептал:

– Мне жаль.

Я не ответил. Голова была занята простой мыслью. Сколько минут мне осталось жить до обширного инфаркта, инсульта, или чего там случается с людьми при таком раскладе. Потом всё-таки я выдавил:

– Что ты там говорил про немедленную смерть?

– О, этого уже не случится, – оживился он. – Ты вряд ли теперь захочешь посетить место вашего первого поцелуя. И насколько я могу судить, ты пересмотрел ценность ваших отношений.

Я попытался соединить половинки головы, которые, казалось, разъезжаются в стороны. И ради неё я совсем недавно думал о Мишкиной смерти! Этот архангел ни черта не смыслит – только я кругом виноват!

– Э, нет! Так мы не договаривались, – он решительно встал, будто услышал мои мысли. – Собирайся!

– Куда? Ночь на дворе!

– Вообще-то не совсем.

Димитрий распахнул шторы, и я зашипел – до того больно стало глазам от пронзительного света. Обалдеть! Минимум полдень! Это ж как такое возможно?

Потом я второй раз обалдел, когда понял, что архангел мой пропускает солнечные лучи. А ведь он стал для меня почти реальным.

– Я условно реальный, скажем так, – он снова ответил на мои мысли. – Запомни, это не сон и не белая горячка. Это важное событие для тебя и для меня. Одевайся.

– Куда?

– К Мише. Сейчас тебе позвонят.

– С чего ты… – я не договорил. Смартфон закурлыкал и высветил Мишкину аватарку, фотку далёких времен, когда тот просто бухал после каждой проданной картины.

– Миха, я уже на пути к тебе! – на всякий я приврал. Мишка, когда ему было плохо, истерично требовал мгновенного моего приезда.

– Это не Миша. Это Ира, – хлюпнула трубка незнакомым девичьим голосом.

– Какая Ира?

– Мишина сестра двоюродная из Мурманска, ты меня помнишь, Дим?

– Э… ну да. Что случилось, где Мишка?

– Дим, приезжай скорее, ему плохо! Я тут одна, приходил какой—то неприятный парень, напугал меня… а Миша лежит и дышит нехорошо. Скорая как узнала адрес, сказала в полицию звонить, мол, они замучились в этот притон выезжаааааать… – она разрыдалась уже основательно.

– Так, прекращай, я сейчас!

Не глядя больше на Димитрия, я схватил первые попавшиеся шмотки, бумажник и ключ от машины. Вернее, хотел схватить. Потому что архангел мой меня опередил и накрыл ключ ладонью:

– Ты пил. Езжай на такси.

– Какое такси! Там Мишка может умирает, отдай!

– Такси. Успеешь. – его рука была как у бронзовой скульптуры, не сдвинуть.

Я выругался и метнулся к двери, но и тут он меня задержал. Встал между мной и дверью и протянул фотографию:

– Возьми. Я не могу идти с тобой, но должен быть рядом. Ты будешь слышать меня.

Я на автомате сунул фотку в карман и выскочил за дверь. Такси подъехало быстро, и меньше, чем через полчаса я уже ломился в мишкину квартиру. Открыла Ира и я ее еле узнал. Сколько помню, она была всегда плотной такой обаятельной веселушкой, сдобная булочка с чрезмерно синими глазами. Теперь передо мной стояла худющая полупрозрачная девица с отёкшим лицом.

– И ты туда же! – не удержался я в ответ на ее хлипкий «привет».

– Куда? – она застыла на пороге и мне пришлось отодвинуть ее к стене.

– Ну не знаю. Дуешь, ширяешься, как там у вас оно называется.

Всё это я проговорил по пути в комнату и не расслышал возмущенный шелест Ириного голоса. Я очень не любил тут бывать. В крайнем случае, когда Мишка не мог встать с постели, я приезжал и привозил ему еду или лекарства. Раньше, когда он еще был вменяемым, я привозил краски, чтобы он писал и хоть как—то удерживался по нашу сторону реальности, но потом он стал и их продавать. Мебели у Мишки почти не было. Диван, кривой журнальный столик, табуретка и мольберт. Встроенный шкаф оказался в выигрыше – его нельзя было продать или обменять на дозу.

Мишка лежал, запрокинув голову, и смотрел в потолок. Кадык его казался застрявшим в горле куском, от которого можно задохнуться и умереть. Впалая грудь не двигалась, и я в приступе паники заорал:

– Миха!

– Чо орёшь? – его блёклые глаза по—прежнему смотрели на что—то, мне не видимое.