Парень для «Sекса»

– Собирайся!

Он взял сразу тысячу экземпляров, вместо изначально оговоренных пятиста, – пятую часть всего тиража. И вот уже целую вечность, я сидела в большой теплой комнате, где когда-то давно, в другой жизни, плясать училась. Сидела, скрючившись, как в корейской чуфалке и подписывала книги.

Время шло, гора на столе росла, но книг в коробках не убывало. Похоже, они там сами себя клонировали. Время давно перевалило за полдень, сгущались сумерки… Контуры маркера навечно впечатались в пальцы. Морщась, я то и дело массировала руку. Сидеть на перед низким столом было так неудобно…

Я больше не была благодарна Диме. Я его ненавидела. И чем сильнее я пыталась подавить неприязнь, тем хуже у меня выходило. В итоге, мне стало казаться, он специально так много книг взял. Чтобы поиздеваться. Логики в этом не было. Лишь слепая уверенность в том, что все, что он делает, якобы для меня, в конечном счете, выходит мне боком.

За дверью слышались голоса.

В дверь офиса то и дело звонили, и я догадывалась, что сегодня будет просмотр. В этом мне виделось особо изощренное издевательство: ведь он же знает, КАК я хочу обратно. Знает и только поэтому не выпускает меня…

Я провела рукой по лицу. Рука, казалось, пропиталась его парфюмом: помогая мне выбраться из кабины высоченного джипа, Дима взял меня за талию и мне пришлось опереться на его плечи. Первые мужские плечи за последние два с половиной года. Широкие и крепкие. Я вздохнула, вспоминая сей волнительный миг. И тот, когда он взял меня за талию так же крепко и еще крепче уложил на диван…

Ненависть снова пошла на убыль. Вот бы он сделал это сейчас… Взглянув на часы, я поднялась и стала собирать подписанные книги в коробку.

В коридоре уже гудело и щебетало. Я высунулась по пояс, чтобы позвать секретаршу, которая как раз бежала к дверям. Но… она распахнула дверь и извиваясь всем телом, взвизгнула радостно:

– Дмитрий Сергеевич!

И Кан улыбнулся ей.

Кан! Ей! Улыбнулся!!! Даже лицо не треснуло. Моя челюсть выпала и разбилась об пол.

Стало грустно и как-то гадко внутри. Быть может, Шеф был прав? Все дело не в нем, во мне! Он только со мной такой. Застывший, как труп в морозильной камере.

«Он всем улыбается, – сказал в голове чей-то голос. Манерный и пафосный. Это была Леночка, мелькнувшая как-то в Южной Корее. – Работа у него такая».

Тогда я ей не поверила, теперь сама наблюдала. Кан улыбался. Всем. Тепло и сердечно. Он так на своей свадьбе невесте не улыбался! Решив, что перенюхала типографской краски, я незаметно ущипнула себя. Сердечный Кан не исчез. Стал еще сердечнее.

– Ой, мамочки! – прошептала маленькая блондинка рядом и отчего-то вцепилась мне в руку. – Какой он красивый, правда?

«Как жопа сивый!» – ревниво подумала я. Но вслух сказала:

– Да, просто пиздец, какой!..

Дима, все еще улыбаясь глазами, повернулся на голос блондиночки и… заметил меня. Это было нетрудно. Я была на голову выше всех остальных. Сердечность смыло волной. Его лицо затвердело, вытянулось, застыло.

– Ты все? – спросил он вежливо и очень официально.

Я молча посмотрела в холодные акульи глаза.

– Только половину.

– Ладно, иди эээ… Толян! – крикнул он в открытую дверь, так и не решив, куда мне идти. – Зайди-ка сюда!

Он как-то странно держал себя. Словно пытался кого-то собой закрыть. Я тут же насторожилась. Чуть отклонилась в корпусе. За Диминым широким плечом торчал какой-то смутно-знакомый «ежик» и низкий лоб. Я отклонилась еще сильнее, как Нео от пуль, и чуть не свалилась на пол.

– Женя!

«Не станем портить твои диваны!»

Женя тоже выглянул из-за Димы и посмотрел на меня.

Равнодушно и холодно, как на стену. Словно борец сумо перед боем: полный, свирепый и напряженный. С блаженной улыбкой дурочки, я помахала ему рукой. Мой маленький корейский пупсик-убийца. Кан чуть ли инеем не подернулся, пытаясь меня презрением заморозить.

– Ну, я! – я смущенно взбила прическу. Мои волосы еще не до конца отмылись от красной краски и были светло-оранжевыми. – Жена твоя. Лина!

Кореец прищурился, потом его лицо расплылось в широкой улыбке. Хлопнув себя по пузу через пальто, он громко расхохотался.

– Жена! Худая – ноу толстая! – кулаком он саданул Диму в предплечье и подмигнул ему. – Жена помню? Проблемная? Хочу – не хочу. Я ноу понимать!

Любовь снова вспыхнула ярким пламенем. Вспомнились обещания постоянно отсутствовать и избегать супружеского секса, Сеул, его дорогие костюмы… Меня перемкнуло.

– Хочу, хочу! – извиваясь, как Димина секретарша, я подскочила к Жене и сама себя поместила в кольцо его коротеньких рук. Женя прижал меня к груди и без напряжения поднял в воздух. Я здорово похудела, что уж там говорить. Девки таращились на меня, как на цирковую артистку. От Кана волнами исходила тьма.

– Слезь с него, – приказал он сухо и чуть ли не за шиворот меня оттащил. – Что за театр?!

– Он – хванасо, – пожаловалась я Жене. Злой.

– Дима? – искренне удивился тот. – Ноу злой! Дима – гуд!

Я только головой покачала.

– Он мне сказать: «Убью!»

Дима показал зубы. Мне. В гримасе, призванной срочно изобразить улыбку. Улыбка вспыхнула и трансформировалась в оскал. Толкнув плечом дверь, через которую я только что вышла, Дима втолкнул меня внутрь, – спасибо, хоть не ногой, – пропустил Женю и запер дверь.

– Че ты опять за херню творишь?! – взорвался он громким шипением.

– И я скучала, любимый, – бесстрашно сказала я и сложила губы, словно для поцелуя.

– Дима качи? – спросил, хитро улыбаясь несостоявшийся муж. – Вместе?

– Нет, – отмахнулась я. – Секс андэ!.. Вези меня назад, к Ю Сынг Джуну.

Это певец такой, знаменитый. Из-за которого я уехала. Женя расхохотался.

– Корея работать хочу?

– Возьмешь меня?

– Утихомирься! – прошипел Кан; как батарею прорвало в горле. Надо мной обои пузырями пошли. – Я те сказал, что ты не поедешь? И ты не поедешь, если я так сказал!

– Почему нет? – спросил Женя. Как-то странно прищурился, затем что-то быстро и резко спросил.

Дима выдохнул, медленно выпуская ярость и так же медленно, глубоко вдохнул, обретая дзен. Затем, заговорил по-корейски.

Я разобрала кучу слов. Чингу – «друг», саранхи «любовь», Хангук – Корея, американец… То ли Кан объяснял, что я корейцам не друг, то ли жаловался, что люблю я американцев. Женя удивленно вскинул бровь. Потом сочувственно потрепал меня по плечу и заглянул в глаза: