Пламя моей души

Внутри так и похолодело всё. Зимава замерла, бездумно щупая ненужную ей вовсе рубаху. Кажется, мужскую даже. Оляна тоже уши навострила, поглядывая на неё.

– Да куда ж им, – махнула рукой вторая торговка. – Того и гляди беду какую ещё пуще прежней на люд навлекут.

Зимава улыбнулась сдержанно, как баба уставилась на неё вопросительно. Та и рот уже было открыла – сказать чего, а то и отвадить от прилавка, если ничего брать не собирается, но, окинув взглядом, тут же смягчилась. А подруга её продолжила ворчать:

– Они и тут дел натворили. Княжну забрали, княжича малого… – она вздохнула. – Думаешь, изгонят их теперь?

– Да хоть бы и изгнали – кому от того хуже станет… – торговка снова повернулась к Зимаве. – Приглянулось что?

Оляна её и за локоть тут же схватила да потащила прочь. Наслушались – хватит. Они прошли дальше, пока не скрылись из виду сплетницы. Зимава наконец высвободилась из судорожной хватки подруги и приостановила спешный шаг.

– Что же теперь? – выдохнула, запыхавшись совсем. – Если власти они теперь в Остёрске не имеют, то и Радана не привезут?

Так и сковало всё внутри страхом и разочарованием. Если изгонят их и правда, то что же будет с сыном? Вряд ли тому, кто станет княжить в Остёрске, нужен чужой отпрыск под боком. По телу пробежала холодная дрожь, а после Зимаву и вовсе заколотило, как в лихорадке. Шаг и вовсе сбился, расплылись торговые ряды кругом. Оляна обеспокоенно заглянула ей в лицо, взяла за плечи, легонько встряхивая.

– Всё будет хорошо, слышишь? – донесся её голос глухо, словно Зимава вдруг стала туга на ухо.

– Всё рушится, – только и прошептала та, неподвижно глядя перед собой. – Права была Анисья. Пойдём назад.

Они вернулись к гостинным избам. И ничто уже не могло пробить глухую завесу страха за сына, что заволокла душу. Не радовало щедрое Дажьбожье око, тепло, что струилось между калин, которые и правда в изобилии росли вокруг и едва не в каждом дворе погоста. Не сулило больше ничего хорошего грядущее – всё отправило страшное понимание ошибок собственных и опрометчивости.

Зимава только и укрылась в отведённой для них с Оляной избе, не желая больше показываться на глаза никому. Словно всё вокруг стало вдруг давить булыжником на плечи, стискивать грудь, не давая дышать толком. Подруга собрала вечерю и почти силой заставила поесть. Что Зимава в себя запихнула, и не поняла толком. А после попросила лишь приготовить ей отвар сонный – иначе как уснуть? А сон – не только отдых, но и спасение от тягостных мыслей.

Да только ночь, глухая и тёмная, словно бесконечная глубина колодца Макоши, не принесла облегчения. За топкой, душной мглой пришёл сон, которого и не было бы лучше. Стояла Зимава посреди того овина, где Анисья ей судьбу предсказала. И пусто было кругом: ни хлеба, который просушить надобно, ни души хоть одной, кроме неё. Человеческой. Только в углу тёмном, далёком словно скреблось что-то. Зимава и хотела разглядеть маленькую скрюченную фигурку, что шевелилась там, не выходя под скупой свет то ли луны, то ли затянутого плотным покрывалом облаков светила – ничего нельзя было понять через тонкую, словно нить, полоску приоткрытого волока. И струился сквозь него такой свежий, хоть и ничтожный, ручеёк свежего воздуха, что хотелось припасть к нему немедленно. Чтобы раскрылась будто бы спеленутая грудь и тело вновь жизнь почуяло. Да шаг сделать было страшно, потому как чудилось всё, что тварь эта, которая в углу притаилась, обязательно кинется и худое сотворит.

А босые ступни жгло сквозь половицы огнём, разведённым в ямнике. Словно сам Сварожич решил наказать за всё, воздать. И духом прелой соломы забивало всё нутро. И бежать бы надо отсюда, да с места никак не ступить.

Зазвучала тихая песня-заговор из сенцов, заплескала вода в огромной чаре – и Зимава вновь увидела мутные разводы в ней, которые покачивались, словно обрывки кожи, змеёй скинутой. Они плыли перед взором неспешно, переплетаясь и сматываясь в тугие клубки, а после снова расходились, истончались и утекали, будто дымные нити, куда-то во мглу закопчённых стен овина.

Зимава вглядывалась в затейливые узоры, пытаясь понять, что делать ей дальше, чего ждать от грядущего, перебирала пальцами пряжу судьбы, не ею спрядённую – пойди разберись. Да не ворожея она – читать по разводами на водной глади не умеет. Горели подошвы, словно в угли закопанные, поднимался жар, струился под подол, окутывал ноги, наполнял теплом нутро. И вдруг из сумрака дальнего угла выскочила та тварь неведомая – вцепилась когтями тонкими в плечи, а зубами острыми вонзилась в шею.

Зимава закричать хотела, да забулькала только, хлебнув собственной крови. А в другой миг – проснулась.

И поняла вдруг, что во дворе шумно, словно приехал кто-то. Она вскочила с постели и принялась быстро одеваться: оказалось, что уже полдень почти: светило стояло уж высоко на небосклоне. То и дело выглядывая в открытое окно, Зимава наконец привела себя в порядок: и где Оляна запропастилась? Но не успела она ещё завязать, как надобно, платок, как подруга вошла внутрь, радостно улыбаясь, отчего её округлые щеки аж лоснились.

– Привезли, – она сложила руки у груди. – Привезли всё ж! Иди скорей встречать!

Ловя разлетающиеся концы так и не завязанного повоя, Зимава выскочила во двор. Там толпилось несколько всадников: не больше десятка – а между ними стояла повозка аккуратная, и спрыгивал с неё мальчик, сам, без помощи старших.

– Радан! – окликнула его Зимава.

Он вскинул голову, разметал лёгкий ветерок его русые вихры. Сын припустил тут же к избе, не обращая внимания на оклики кметей, что сопровождали его. И совсем скоро окунулся в раскрытые объятия. Зимава уткнулась лицом в его шею теплую, мягкую, погладила по волосам ласково, не находя уже слов, какие можно было бы сказать. Всё нутро светом как будто наполнилось от встречи с Раданом, от ощущения его маленьких ладошек на плечах, от дыхания его, что путалось в прядях и касалось легонько уха.

– Я так скучала. Так скучала… – Зимава и хотела бы прижать его к себе сильнее, да боялась, что просто раздавит таким усилием.

– Я тоже скучал, матушка. Почему ты со мной не поехала? – Радан отстранился и посмотрел не по-детски серьезно в её глаза.

Как же вырос за эти луны! Вытянулся как будто и лицо его чуть поменялось, стало взрослее. Всего на чуточку – но и это было заметно.

– Я не могу. Не могу, не позволяет мне княжич с тобой быть. Но скоро всё закончится. Всё, слышишь? И мы вместе всегда будем.

– Я хотел бы, чтобы ты в Остёрск ко мне приехала, – улыбнулся мальчик, гладя её по голове поверх сползшего уже на сторону платка.

– Я тоже так хотела… – она осеклась. Горечью пронеслось в груди воспоминание о Чаяне и о том, что не сбылось. И уж теперь не сбудется, верно. – Тебе плохо там одному? Страшно?

Она слегка встряхнула сына за плечи. Но тот покачал головой.

– Без тебя плохо. Но там все хорошие. И учили меня кмети уж побольше, чем наши, – он выпятил губу, выказывая обиду на Велеборских воинов, которые хоть и возились порой с княжичем, да не слишком охотно: мал ещё даже для отрока.

– Не обижали тебя?

– Нет же! – возмутился Радан. – А ещё Елица туда приехала. Красивая такая. Она приехала, а ты не можешь!

Зимава снова его в охапку сгребла, унимая негодование. Кабы могла она объяснить ему всё, что на сердце камнем лежало. Да разве поймёт сейчас, в годы свои малые? Она окинула взглядом двор, где уже собрались и кмети, что с Зимавой приехали, и поняла вдруг, что нет здесь Эрвара и людей его. Неужто разминулись на дороге какой? Ведь должны были Радана встретить и с ним сюда вернуться. Поселилась тут же тревога в душе: как бы ничего дурного не случилось. Но и её теперь застилала радость от того, что Чаян всё ж обещание сдержал, что бы в жизни у него ни творилось. И отступила как будто жгучая на него обида – вновь под натиском сожаления, что не получилось его удержать. Да теперь уж как-то придётся без надежды на его благосклонность жизнь свою устраивать.

Дав наобниматься с Раданом, подошёл кметь из тех, что привезли его сюда. Окинул Зимаву пытливым взглядом, потрепал по макушке мальчика – и сразу видно стало, что и правда никто его не стращает, никто зла причинить не хочет.

– Два дня вам даёт Чаян повидаться, – проговорил он сухо. – После назад поедем. И вот ещё…

Он сунул руку в поясной кошель и вынул оттуда свёрнутый трубочкой листок бересты тонкой. Вложил в ладонь Зимавы и, опустив взгляд на Радана, который смотрел на него едва не с обожанием, подмигнул ему.

Она быстро развернула послание и улыбнулась даже, пробежав взглядом по строчкам, написанным рукой Чаяна. Едва удержалась, чтобы не коснуться.

“Даю срока два дня вам, чтобы вместе побыть. После, уж прости, Радан вернётся в Остёрск. Куда не увела бы меня сейчас недоля, а пока не разрешится всё, жить он будет там. Но ты поняла уж, что слово я своё держу. Потому, коли не станешь больше препоны мне и Елице строить, покушаться на жизнь брата моего, то и сын к тебе вернётся, как срок придёт”.

От каждого слова веяло нестерпимой стужей, будто заставлял он себя писать это, через себя переступал. И мерзостно так стало от понимания, что сама она до того довела. Но когда заметила, что на Елицу Чаян смотрит совсем не так, как хотелось бы, она уж ничего не смогла поделать с ревностью жгучей, которая, словно щёлок, душу разъедала. И толкнула на все поступки, от которых лишь сожаление теперь осталось, оседая липкой копотью на сердце.

Но сейчас она всё ж уверялась, что Чаян и правда её не обманет. Что не попытается вместить на сыне её ту злобу и обиду, которую на Зимаву затаил. И оттого казался замысел, вместе с Эрваром составленный да оговоренный десяток раз, теперь неоправданным и слишком жестоким. Ведь прольётся снова кровь тех, кто ничего не знал толком и ни в чём не был виноват. Да хоть кметь этот молодой, серьёзный, который стоял сейчас рядом, наблюдая, как Зимава раз за разом перечитывает послание Чаяна.

– Спасибо, – она снова сложила лист.

Взяла было Радана за руку, чтобы увести с собой, но воин остановил её, перехватил ладошку мальчика – а тот и шагнул за ним послушно.

– Он останется с нами, под присмотром, – сказал дружинник веско. – Ходить где будете, гулять – тоже под надзором, и жить он станет в нашей избе.

Зимава скомкала бересту жёсткую в пальцах, едва удерживая резкие слова, что жгли горло. И шагу теперь с сыном не сделать без соглядатаев! Но остыла быстро – пусть так. Теперь бы дождаться возвращения Эрвара и сказать, что весь их уговор, вся придумка с тем, чтобы княжича отбить у остёрцев, останется только в словах. Пусть. Так ей спокойнее житься будет. А там, глядишь, всё разрешится и Радан вернётся к ней по воле Чаяна.

Но прошёл день до вечера самого, красноватого, залитого ответами багряного заката, что протягивал по небу своё полупрозрачное полотнище едва не до другого края. А Эрвар с дружиной своей так и не приехал. Зимава отвлеклась на сына, забылась в хлопотах и возне, совсем обычной, какая была раньше в Велеборске. И потому очнулась лишь перед сном самым, когда уж косы расплела и гребнем редким расчесала волосы, сидя на краю своей лавки. Она повернулась к Оляне, которая складывала рушник после того, как протёрла им миски.

– А Эрвар так и не возвращался сегодня? – подумала, может, что просто не довелось встретиться.

Подруга посмотрела на неё, приподняв бровь и плечом дёрнула недовольно.

– Уж не знаю, куда ты его отправила и где он запропастился, но нынче не приезжал.

Зимава так и руки опустила на колени, а после провела ладонью по груди, которую словно тисками сдавило. Что ж такое творится? Если одно налаживается, так обязательно в другом приходится худо.

Оляна скоро улеглась, а Зимава ещё полночи прислушивалась к звукам во дворе, надеясь вот-вот услышать топот копыт и голоса варягов, что дали бы понять, что все тревоги были пустыми. Но всё ж сморила и её усталость после суматошного дня, хоть она и хотела бы ещё отодвинуть утро, наслаждаясь мыслью о том, что у них с сыном есть ещё целый день впереди.