На пороге империи

– Что тут сказывать, звал его царь в свое потешное войско, да не пристало Тихону ерундой заниматься, надо семье помогать, деньгу зарабатывать.

– Значит во дворец ходил? Ну вот, все и получилось, налицо самый настоящий заговор.

– Какой же тут заговор? Не пойму тебя, господин дознаватель.

– Знаешь ли ты, что его освободили?

– Выходит справедливость восторжествовала!

– Кто его освободил? А освободили его люди царя Петра из потешного войска. Тоже, наверное, к убийству причастные.

– И где же теперь мой сын?

– Хочу от тебя узнать.

– Но я его не освобождал.

– Иди пока, но учти, когда твоего выродка поймаем, он во всем признается, тогда и тебе не сдобровать.

– Меня-то за что?

– За то, что потакал государственному преступнику.

Первым уехал главный. Нестройными рядами стрельцы выходили на дорогу. Двое из них подошли к Пахому.

– Помнишь нас, Пахом Коробков? – спросил один.

– В засаде у купца Мартынова сидели, – ответил Пахом.

– Сынок ничего нам не передавал?

– Все передал, только пусть ваши подальше уйдут. А то на радостях все вместе погорим.

Бабка Акулина жила одна, домик старенький, покосившийся, но с двором, огороженный частоколом. Скотину бабка не держала. Определить, живет ли у нее кто посторонний, было сложно. Старуха пообещала Нюрке и Слепню обеспечить постояльцу покой, но после их ухода приняла свирепый вид.

Тихон молча развязал узелок, выложил на стол пироги, вареные яйца, потом в некотором отдалении положил серебряный рубль.

– Деньгой меня не удивишь, – пробурчала старуха, но денежку спрятала в карман.

Заговорила только на другой день:

– Ты, милок, к окнам близко не подходи, да на двор старайся выходить по темноте. Слухи ходят, будто дело государево. Когда так, то по всем местам пустят соглядатаев. А они как тараканы, спасения от них не сыщешь.

Тихон, молчавший до этого, наконец, отреагировал:

– Что же мне теперь в твоем доме годами сидеть? Я и один день еле выдержал.

Бабка села спиной к окну, чтобы видеть лицо своего гостя.

– Когда Степан Тимофеевич Разин шибко разгулялся, любил покойник добром разбрасываться, жила я в городе Астрахани. Слышал о таковом?

– И про Разина слыхивал, и город внизу Волги тоже знаю!

Старуха кивнула и продолжила:

– Было мне тогда пятнадцать годков, чуть тебя помоложе. Мой батюшка ходил по морю, струги водил, в деньгах дома был достаток. Но постоянно шумно. Смешение кровей покоя не давало. Мать татарка, отец турок, да и они не чистые, с добавками. Конечно, все сказалось на их детях, то есть на мне тоже. Мало того, что по лицу не разберешь с каких я краев, так еще по натуре страсть неуемная, секунды не могла на месте сидеть.

Тихон упер локти об стол и положил на руки голову, весь обратился во внимание.

– Влюбилась я в одного казачка, звали его Федор. А он правая рука Васьки Уса, которого атаман Разин оставил в Астрахани делать Казацкое государство. Только словили Степана Тимофеевича и привезли в Москву и в июне семидесятого казнили. А Ус Астрахань под собой держал, спуску никому не давал, оборону укреплял. Подошел к городу воевода Милославский и гарантировал всем помилование. В ноябре Астрахань сдали, и воевода сдержал слово, народ воспрял духом, дескать, прощение вышло. Только отозвали князя Милославского, прислали князя Одоевского. Тут все и началось: Федьку моего казнили, я еле ноги унесла. А прошло два года и все забылось, спокойно приехала в Москву и обосновалась в Красном селе. Спрашиваешь к чему я это все говорю?

– Ко мне обращаешь?

– Просто наверху нынче так, а завтра эдак. Сегодня милуют, завтра казнят или наоборот. И ценности по времени перемещаются. Сегодня ты преступник, а завтра никто или герой.

– Хочешь сказать, что мне надо до поры до времени спрятаться?

– Пока шум вокруг тебя не утихнет. Я выгнать тебя не могу, уважаю и Нюрку, и Слепня, но вот свести тебя с такими же людьми, которых ищут и потому они живут по лесам, это я могу. Ты у меня в дому долго не усидишь. Натура у тебя непоседливая.

Глава шестая

Атаман Клычок держал своих людишек в строгости и полной ответственности за каждый шаг. Кто пытался этим пренебрегать подвергался жестоким наказаниям, вплоть до лишения жизни на виду у всех. Свой доход ватага имела от разбоя на Тверском тракте. Специально подготовленные бандиты искали будущую жертву на ярмарках, выясняя ценность продаваемого товара, количество охраны. За ними следили, а потом атаман устраивал на дороге засаду. Каждый раз меняли место нападения, неизменным оставалось перекрытие дорог. После прохода обоза, дорогу перегораживали упавшим деревом сзади. Впереди по ходу разворачивали телегу поперек. Будущая жертва оказывалась в западне. Великую сложность составляло то, что тракт был оживленный, могли попасться встречные, стало быть, бросок за добычей должен быть внезапным и моментальным.

Что связывало Клычка с бабкой Акулиной, не знал никто, но атаман регулярно навещал старуху и передавал ей деньги. В этот раз атаману пришлось возвращаться с навязанным ему парнем, который прятался от властей за совершенное убийство.

Суть воровского промысла парень осознал, прожив три седмицы в лесном лагере татей. Лоскутами, а то и кусками картинка складывалась из разговоров бандитов между собой, из их рассказов о воровских приключениях.

Поступила очередная команда готовиться к выходу, но атаман снова велел Тихону оставаться в лагере и готовить для ватаги похлебку. После третьего отвода Тихон высказал обиду Клычку и получил поддержку ватаги. Только атаман оказался прав. Получив разрешение участвовать в схватке, Тихон по сути оказался обречен. Действительно, ударив дубиной первого попавшегося обозника, Тихон в ответ получил удар кулаком в нос. Потеряв ориентир, парень схватился руками за лицо, а охранник уже замахнулся на него саблей. Оказавшийся рядом Клычок, успел пырнуть кинжалом этого мужика. В том же бою Коробков не заметил другого обозника. И снова выручил случай. Рядом находился свой из ватаги.

Тихон выучил два урока: коли замахнулся на противника, бей со всей силы и, если окажется этого недостаточно, продолжай наносить удары до полной бессознательности противника; второй урок сводился к тому, что коль скоро встрял в схватку, то верти головой на все четыре стороны, не упускай из виду происходящее по бокам и сзади. Тихон оказался способным к бандитским подвигам, за несколько следующих нападений он не только остался жив, но и не получил ни одной царапины. За смелость и ловкость ватага прониклась к нему уважением. Иногда на Тихона наваливался стыд. Гложущие его изнутри чувства, создавали образы матушки и батюшки, возвращавшихся от купца Еремеева с расчетом за проданные пуговицы. Воображение рисовало нападение на них татей, избиение, лишение честно заработанных денег. Часто Тихон видел себя, закованного в кандалы, бредущего под охраной по улицам Москвы и толпу ненавидящих его людей. Слово «душегуб» восстанавливало в памяти лицо Вильгельма Ахена. Парень стал придумывать разные приемы бескровного грабежа. В конце концов он предложил Клычку сшить из войлочных накидок колпаки на голову для каждого вора с прорезями для глаз и рта. Резон он объяснил Клычку так:

– Всех обозников, оставшихся в живых, допрашивают люди воеводы. Прежде спрашивают, как выглядели тати. А у нас в ватаге почти каждый имеет на роже отметины.

– И что? Не возьму в толк твое изобретение!

– Прежде чем дубасить охрану, надобно предлагать отдать ценности добровольно по-хорошему, взамен гарантировать жизнь.

– И что?

– Думаю через два-три случая слух пойдет среди купечества, что лучше Клычку отдать все без боя, чем остаться без добра и здоровья.

– Поговорим с ватагой! А колпаки зачем?

– Так примет наших у розыска не будет.

Царевна Софья Алексеевна слушала доклад думного дьяка о ценах на еду и соль, об отношении к ней купечества, о народных нестроениях. В конце выступления дьяк с извинениями и расшаркиванием попросил разрешения сообщить о необычном предложении дознавателя Разбойного приказа. Софья ленивым кивком дала такое разрешение.

– Смею заверить, что сей подьячий Разбойного приказа служил еще вашему батюшке, благословенной памяти Алексею Михайловичу. Служил верой и правдой.