Забытые всеми

– В какое время прибыть прикажете?

– С утра, часам к десяти.

– Что же приду, обязательно.

Иволгин ткнул пальцем в мужчину, который выглядел среди соседей в ряду совсем молодым.

– Похоже, Иван, ты не узнал меня?

Иволгин присмотрелся, оказался однокашник по Михайловскому училищу.

– Ты ли, Живилов Семен Борисович? Ох, не узнал!

– Ты тоже не помолодел. Да еще шрамами украсился. Кого из наших видел? Может слышал чего?

– Как говорят после драки кулаками не машут. Как вышло, так вышло. Нас с тобой точно не спросили.

– Смотрю, Иван, ты нашел теплое местечко. Поди сыт, пьян и нос в табаке? Тихо и спокойно?

Иволгин отвечать не стал. Подумал про подставу еще одного соглядатая. Проявил осторожность, взял и назначил Живилову встречу в том самом кабинете на следующий день на два часа.

В зал вошла молодая женщина в сопровождении хозяйки галереи. Одета модно. Морель подвела незнакомку к только что освободившемуся после Живилова стулу, посадила перед Иволгиным.

– Моя подруга княгиня Замятнина Марфа. Помогите, Иван Алексеевич. Прошу вас для начала выслушать Мари внимательно.

– Не сомневайтесь, Катрин, ваше слово для меня закон. Так Марфа или Мария, – первое о чем спросил посетительницу Иволгин.

– Называйте, как будет угодно. Моя история обыкновенная. Родители: отец войсковой старшина; мать преподаватель математики, приехали в Феодосию вместе со мной в ноябре 1920 года. Мне тогда исполнилось только два годика. Но нас в списке отъезжающих не оказалось. Сообщили, что наш список направили в Севастополь. Что нас эвакуировать будут оттуда. Отец поспешил в какой-то штаб прояснять ситуацию. Матушка его не дождалась и пошла на поиски. Но тут объявили посадку. Я оказалась на руках друзей моих родителей, и они меня забрали с собой. Семья Келлеров из обрусевших немцев. Маркус – военный инженер, Амалия занималась мной.

– И все что вы рассказали теперь со слов вашей приемной матери – Амалии Келлер? – уточнил Иволгин.

– Все так и есть.

– Теперь, повзрослев, вы хотите разыскать своих настоящих родителей.

– Прошу помочь мне в этом.

– С кем вы и на что живете в Париже?

– Дело в том, что мы сразу оказались в Германии. У Амалии и Маркуса нашлись родственники. По их совету мне дали фамилию Келлер. Я закончила школу, в доме говорили и на русском, и на немецком. Все было очень хорошо. Но с приходом Гитлера к власти Маркуса призвали в армию. Накануне оккупации Франции его перевели в Париж. Сегодня я живу с Амалией в большом доме, а Маркус на войне.

– Какие ваши предположения о месте нахождения ваших родителей?

– Можно я объясню потом, когда мы окажемся в более камерной обстановке, – Марфу явно смущала галдящая толпа.

– Хорошо, когда люди разойдутся, мы с вами переговорим.

К большому сожалению, интерес из оставшихся посетителей представляла только одна женщина – госпожа Васьянова Надежда Сергеевна, сотрудница молодежного сектора журнала «Родина» Российского Общевоинского Союза. До эмиграции она преподавала химию в гимназии города Смоленска. Вслед за мужем, офицером в звании капитана, поехала на Дон. В армии Деникина работала санитаркой. Оказавшись в эмиграции, через два года переехали в Париж. В 1932 году ее муж был отправлен в СССР с особой миссией. Назад он не вернулся. Васьянову интересовала судьба ее мужа.

– Я слышала про ваши ограничения в работе по России, но вдруг поможете советом. Уже обращалась письмами в посольство и в МИД России, ответов не поступило.

– Попробуем еще раз обратиться от имени Красного креста к Советскому правительству.

– Даже, если он уличен во враждебной деятельности против СССР и расстрелян, то хотя бы узнать, где и когда упокоен, – заявила Васьянова, передавая лист с полными данными на своего мужа.

– Сделаем так, как я обещал. Скажите, а журнал «Родина» разве еще издается?

– Со времени оккупации Франции не вышло ни одного номера.

– Что включала ваша работа в молодежной секции?

– Мы не приветствовали политизацию молодежи. Были против участия в каких-либо партиях. Призывали к образованности, к физическому совершенству, проводил конкурсы для расширения кругозора.

– Многих вы охватили своей работой?

– Не ошибусь, если скажу, что с 1929 года через секцию прошло 15–20 тысяч молодых людей. Конечно, капля в море, но иногда и капля имеет значение.

– Получается, что теперь вы оказались без работы? – спросил Иволгин и пригласил Васьянову на другой день в свой кабинет к 17 часам.

Само собой интерес к встречи стал угасать. Люди потихоньку расходились. Кто в гордом одиночестве, но большинство образовывало группки по три и более человек и погружались в свои понятные только им проблемы. Подошла мадам Морель, поблагодарила за встречу и пригласила гостей в свой кабинет на чашку чая. Иволгин согласился машинально, правила хорошего тона обязывали. Бессонная ночь и напряжение в ходе встречи сильно утомили его. Иволгин надеялся, что там, в кабинете мадам, его ожидает Марфа для продолжения разговора. В тесной каморке оказались вчетвером. Прислуживал полковник Акчурин. Катрин определяла темы разговора, при этом Кондратьев похоже положил глаз на привлекательную русскую француженку, и наоборот, мадам масляные взгляды бывшего поручика были глубоко безразличны.

– Надеюсь, вы поняли и убедились в том, какая происходит в людях трансформация, когда им обрезают корни, – сказала Катрин.

– Мне очень жаль, но исчезнувшее не вернуть. Очень хорошо, что на свете есть такие люди, как вы, Катрин.

– Таких, как я, много. Правда до оккупации их было еще больше. Но какая тут война? Настоящая бойня происходит там, на русском фронте. А здесь только лишь ограничения в еде, сигаретах, одежде. Сильнее всех страдают женщины. Дошло до того, что платья, юбки и жакеты шьют из занавесок и скатертей. На примитивные ботинки, других не купить, пришивают бантики, рюшечки. Немцы не знают ограничений в бензине и другом топливе, а мы ездим на паровых двигателях, по сути, на угле и дровах.

– Могу позволить нескромный вопрос? – начал Иволгин, – вы родились во Франции?

– Матушка задолго до окаянных дней вышла замуж за француза. Я ношу фамилию мужа, а мой отец в свое время слыл финансовой знаменитостью. Я родилась тут во Франции, но в душе русская. И считаю разговор обо мне следует прекратить. Лучше скажите, вы сможете хоть как-то помочь сегодняшним просителям?

– Хоть как-то поможем, – уклончиво ответил Иволгин.

По возвращении Хартманн потребовал немедленного отчета. Иволгин сообщил, что движение ожидается на следующий день в ходе бесед с тремя приглашенными личностями.

Несмотря на жуткую усталость, Иволгин долго не мог заснуть. На фоне судеб соотечественников, впечатлившись атмосферой эмиграции, Иван Алексеевич как бы со стороны посмотрел на свою жизнь. Офицер-фронтовик, он оказался чужим на родной земле. Тогда, в ночь перед расстрелом, внутри его души пролегла грань до и после. Окончательное разделение произошло после драки в поезде. Дрались не люди, дралась людская злоба за все то, что произошло с их страной. Целых три года он находился в стороне от событий. Обстоятельства выкинули его прочь, и он объективно сделать ничего не мог. Выжил, окреп и восстановился только благодаря заботе и любви славной доброй женщине Антонине Скворцовой. Не окажись ее рядом, скорее всего сдох бы под забором или вонючей яме с отбросами. Еще в его память врезались глаза есаула: пьяные, горевшие ненавистью ко всему живому. И еще ствол пистолета, упертый в его лоб. На воспоминаниях о строительстве Углической ГЭС Иволгин уснул.

Заводчика Дедюлина дежурный привел в кабинет к Иволгину в 10 часов 3 минуты.

– Обращение в Красный крест Болгарии и Румынии в отношении вашей сестры Переверзевой Серафимы Лукьяновны я уже подготовил. Ответ вам перешлю через военную комендатуру. Таков порядок.

– Понимаю, понимаю. Но вы зачем-то меня позвали к себе? Хотите задать вопросы?

– Хочу. Из Ирана получили обращение того самого Воропаева, которого мы вчера с вами коснулись, в отношении детей, – Иволгин понимал, что его разговор прослушивают. В противном случае в кабинете уже торчал бы Кондратьев.

– Люди говорили, Воропаев попал в ЧК, а оттуда только вперед ногами, – удивился Дедюлин.

– Сбежал из ЧК наш заводчик и сразу махнул за границу. Там уж точно его никто доставать не станет, а вот время прошло и он о своих детях вспомнил.