Хранительница: в мире нерассказанных историй

Так вот, никакой радости я при возвращении домой не испытывала. Даже старалась задержаться подольше, надеясь, что когда приду, родители будут уже спать. Ни в одном из детских домов тоже не возникало чувства дома. Конечно, издалека они казались тихой гаванью, здесь была крыша над головой, еда, одежда, и, чтобы там не говорили, нас не били, а местами даже жалели. Хотя такие люди, как Варвара, если они на самом деле люди, встречались не так уж редко. Чаще в отношении нас было две позиции: либо "ой, бедные, несчастные, сиротки", либо "извините, от осинки не родятся апельсинки". К тому же из всех углов несло казёнщиной: режим, общая столовая, спальня, в которую мог зайти, кто угодно, забор, отделявший то ли нас от мира, то ли мир от нас – всё это бесило, и никакой радости от возвращения в ТАКИЕ родные стены я не испытывала.

Сейчас же, стоя на пороге чудовищно захламлённой комнаты, я почувствовала, как внутри меня разливается тепло. Наверно, я просто замёрзла от шатаний по улице, но странное чувство, словно я просто заблудилась и забыла дорогу к дому, но, несмотря на это, всё же смогла в него вернуться, возникло внутри меня.

Я даже фыркнула, когда поняла, о чём думаю. Дом! Ну-ну!

Послышались шаги, и Теофилус вновь вынырнул из-за шкафов и, как мне показалось, ничуть не удивился.

– А, Катерина! Правильно? Проходите! Я знал, чувствовал, что вы придёте! Рад вас видеть!

Таких слов мне точно никто не говорил, поэтому моё приветствие получилось скомканным:

– З-здравствуйте. Мне можно? Зайти?

– Ну, конечно! Нужно! У меня, знаете ли, совсем нет времени, а уборка стоит! Если пожелаете, можете помочь, а я … как это … в долгу не останусь! Вам снова доклад нужен?

– Да нет. Я просто зашла.

С этими словами я всё-таки решила осмотреться и двинулась вдоль шкафов, разглядывая их.

– Вот и хорошо! Я сейчас напою вас чаем, а потом…

Его голос превратился в невнятное бурчание. Скорее всего, он вышел в соседнюю комнату – я заметила дверь за его столом ещё в первый свой визит.

Честно говоря, меня сейчас не особо интересовало, что он там бормочет. Я шла между шкафами, осторожно прикасаясь к книгам, вдыхая их неповторимый аромат и впервые за долгое время чувствуя радость. В эту секунду я забыла обо всех утренних неприятностях, смятение и хандра прошли, и я готова была остаться в непонятном месте навсегда!

Конечно, при ближайшем рассмотрении оказалось, что всё здесь в печальном состоянии. Книги стояли пыльные, на полках и по углам кое-где скопилась паутина, старые книжки лежали вперемешку с новыми, тут и там валялись стопки каких-то бумажек и стояли цветочные горшки с сухими палками вместо цветов. Странный человек! Сказал, что книги для него – это вся жизнь, а сам здесь всё так запустил!

Я бродила до тех пор, пока Теофилус (ну и имя!) не вернулся с расписанным красными и золотыми цветами чайником, от которого исходил аромат каких-то ягод. Я вдохнула его и с удовольствием позволила хозяину налить мне чай в такую же красивую чашку.

Теофилус уселся напротив меня, и я растерялась, понимая, что меня сейчас ждут расспросы. Излишней деликатностью я никогда не отличалась, поэтому, глотнув на всякий случай сладкого ароматного горячего чая, сказала:

– Послушайте, можно я сразу скажу? Я просто помогу вам здесь убраться, ладно? Не надо меня ни о чём спрашивать! Я просто живу тут недалеко… Мне … несложно. Всё равно делать нечего.

Теофилус улыбнулся и ответил:

– Да я, признаться, и не собирался! Вы очень меня выручите, Катя! К тому же, скорее всего, мне снова придётся отлучиться! Так что, чем быстрее мы управимся, тем лучше!

–Вы что, уезжаете?

–Пока не знаю. Но всё возможно! Пейте, Катя, пейте и … приступим! Ох, как же тут всё захламилось!

В этом он был абсолютно прав!

Трудно даже представить, сколько времени понадобилось, чтобы собрать в одном месте такое количество книг! И если бы только книг! Подсвечники, охапки каких-то трав, которые мне не разрешили выбросить, старые чернильницы и перья, непонятные штуки из дерева и металла, свитки, свёрнутые в рулоны карты (наверно, очень старые, потому что ни одной страны, обозначенной на них, я не знала), клетка с птичьими перьями, глиняные таблички, плошки – вот неполный перечень того, что я смогла заметить только в первый день!

Когда я спросила Теофилуса, откуда столько всего, он сказал:

–Я много путешествую, Катя. И люблю собирать всякие редкости. Вот эту вазу я привёз из … даже не помню, откуда, признаться. Но она очень старая! Смотри! Видно?

По краю вазы, действительно, шли какие-то надписи на непонятном языке. Я пожала плечами и отстала от него. Любит так любит!

Конечно, нечего было и думать о том, чтобы убраться за пару дней! Только на то, чтобы немного расчистить пространство, протереть окна, подмести полы мне понадобилась неделя. Всё это время я даже не приближалась к шкафам, но каждый свободный момент, который удавалось выгадать в детском доме, я теперь проводила здесь.

За первое отсутствие мне, конечно, крепко влетело, но я даже не огрызнулась ни разу – боялась, что больше за ворота меня не отпустят.

Спустя пару дней, когда всё затихло, я подошла к воспитательнице и отпросилась в библиотеку, при этом сделав максимально честное лицо. Ольга Викторовна долго думала, но отпустила, предупредив, что если я ещё раз её подведу, такого больше не повторится!

Подводить я её не собиралась, потому что планировала бегать в библиотеку при каждом удобном случае. К тому же, это значительно сокращало то время, когда я могла попасться на глаза Варваре или Ритке с Артёмом. По его взгляду я сразу поняла, что он не простил той бумажки в лицо, и быть с ним поблизости побаивалась. Одно дело – действовать в запале, а другое – нарочно пытаться спровоцировать человека, который итак тебя терпеть не может!

Медленно, но верно я всё же подбиралась к шкафам. Тут меня поджидал сюрприз, потому что многие оказались закрыты, и Теофилус категорически отказывался их открывать.

Вообще, временами он был очень вредным и привередливым. Постоянно просил быть осторожнее, ничего не сломать ненароком, не выкинуть, не потерять. Зато, когда я спросила, сколько книг в его библиотеке, он с виноватым видом ретировался за свой стол и принялся что-то там делать. К столу он, понятное дело, меня не подпускал.

К концу недели в библиотеке стало чуть светлее, со шкафов (я даже не старалась посчитать, сколько их было!) я смахнула пыль и протёрла все найденные подсвечники. Я никогда не видела, чтобы хозяин библиотеки их зажигал, но их красота давно птерялась под свечным воском.

С Теофилусом за эту неделю мы говорили очень мало. Я не собиралась откровенничать, и даже то, что из интерната, постаралась скрыть. У многих людей, случайно встреченных мною, было своё отношение к "интернатовским", так что я, наученная опытом, не спешила с признаниями. С другой стороны, его жизнь меня тоже не слишком интересовала. Тем более большую часть времени он проводил за своим столом, постоянно переписывая что-то. Иногда меня это даже бесило, потому что помощи от него в уборке я не заметила. В такие моменты я чувствовала себя Золушкой и начинала злиться, обещая себе, что больше не приду!

Но напрасно! Каждый вечер наступал какой-то удивительный момент, когда Теофилус отрывался от своих бумажек и книжек, садился в старое кресло с выцветшим пледом и начинал рассказывать. Всё равно что. Иногда он просто читала, причём было ощущение, что он знал, какое у меня настроение, и книжку выбирал ему под стать. Иногда это было что-то смешное, иногда трогательное, в нескольких моментах я с трудом подавила слёзы, опустив голову и притворившись, что рассматриваю узор на чашке. Временами это были сказки, вроде бы знакомые с детства, но в его исполнении звучавшие как-то по-особенному, а бывало и что-то серьёзное, но преподнесенное не так нудно и вычурно, как обычно бывает у взрослых, пытающихся поговорить с детьми о чём-то важном. Всё это сопровождалось неизменным чаем, каждый раз новым: иногда он пах клубникой и мятой, в другой раз – какими-то душистыми травами (тут я даже радовалась, что не выкинула их на помойку), или апельсином, или корицей, и так, мне кажется, до бесконечности!

Такие вечера я очень любила, хотя говорить об этом Теофилусу не собиралась.

Иногда он напоминал мне, что вскоре может уехать, и в такие моменты я думала о том, что лучше бы мне больше не приходить – привыкнуть к хорошему просто, а вот, что дальше?

Но даже, несмотря на такие мысли, это были лучшие дни моей жизни!

На улице постепенно холодало, дорога к библиотеке покрывалась ковром из разноцветных листьев, и Малыш весело шуршал ими, сопровождая меня – мне не хотелось, чтобы он проводил всё время в холодном подвале, куда я проделала ход, как только зарядили дожди, и я часто брала его с собой.

У меня, наконец, дошли руки и до многочисленных книг. Работы тут было, наверно, на полжизни, но это не пугало. Напротив, я не торопилась. У меня было ощущение, что как только я закончу работу, больше не будет повода приходить сюда, а за это время библиотека потихоньку превратилась для меня в особое место.

Я уже знала, что травы, испускающие нежный лимонный аромат, – это вербена, а пахнущие горьковато-терпко – полынь; что дверцы у красного шкафчика закрыты на ключ, а у другого, стоящего рядом, скрипят и открываются при каждом движении; что у столика, на который Теофилус обычно ставил чайник, вот-вот сломается ножка, а сами чайники у него всегда разные, от обычных глиняных до тонких, сделанных из фарфора, расписанных разными узорами или цветами.

И, конечно, книги! О, сколько их было! Толстые и тонкие, в переплётах из кожи и из ткани, написанные на разных языках, с картинками и без, со страницами, пожелтевшими от времени, или, напротив, такие новые, что ещё чувствовался запах типографской краски! Они манили меня, и иногда большую часть времени я проводила не за уборкой, а за чтением.

Я старательно вытаскивала их из шкафов, протирала полки, убирала паутину и ставила назад, смахнув пыль и с них тоже. Мне приходилось залазить на стремянку, найденную в углу, что было не так просто из-за хромоты, но я делала это с удовольствием, уже предвкушая момент, когда, наконец, все шкафы будут приведены в порядок.

С Теофилусом мы тоже стали общаться чаще. Меня то и дело интересовала то одна, то другая книга. Он подробно рассказывал мне о них, иногда спокойно, иногда меряя шагами библиотеку и даже подпрыгивая от восхищения. Меня забавляли такие моменты, потому что его отношение к книгам было таким же, как у меня в детстве. Они казались мне живыми, нуждающимися в заботе и ласке, друзьями, у которых ищешь совета в трудную минуту. Конечно, об этом я Теофилусу сказать постеснялась, так же, как и о том, сколько раз в детстве представляла себя героиней сказок!

Как-то, переставляя в очередной раз толстые тома, я спросила, почему он так любит книги, что посвятил им всю жизнь.

– Не книги, Катя! Истории, заключённые в них! Ты хоть представляешь, что это такое! Представь себе, твои далёкие предки сидели вокруг костров, а рядом с ними кипела и бурлила жизнь! – приговаривал он одним вечером, разливая дымящийся, пахнувший чем-то пряным чай.– Она была непонятной и пугающей, она убивала порой быстрее, чем человек успевал понять и осознать свою смерть, она была сложной и отчаянной, и нужно было учиться всему очень быстро! В то время слова, истории были необходимы, чтобы выжить! Люди рассказывали друг другу сказки о чудовищах, обитающих в чаще леса, о мощи воды и огня, о страшных небесных знамениях, в коих видели гнев первых богов, – и так учились жить. Они передавали эти знания из поколения в поколение! И так долго-долго, до тех пор, пока не научились писать! А когда научились.... О! Сколько невероятного, прекрасного, волшебного было создано! И каждая из этих историй меняла людей. Некоторые обладали способностью менять всё человечество. Вся история этого мира – это история магии слова!

На этом моменте я хмыкнула. Магия! Как же!

Теофилус заметил мою реакцию и спросил:

–Ты мне не веришь?

–Да нет. Просто вы … – мне очень хотелось сказать, что он отстал от жизни, но я не решилась. – Просто сейчас мало кто любит читать. Только взрослые, и то не все. Вон наши воспитательницы только сериалы и смотрят! Нас читать заставляют, а сами давно забыли, когда книжки в руках держали. А дети … Наши только в интернете сидят. Никто сейчас не читает, Теофилус!