«Русская верность, честь и отвага» Джона Элфинстона: Повествование о службе Екатерине II и об Архипелагской экспедиции Российского флота

На следующий вечер мы увидели остров Готланд.

То ли из?за последних неприятностей с кораблем, то ли из?за плохо прикрепленной медной обшивки кирпичная кладка [печи] рассыпалась, так что бедные люди, промокшие и голодные, не могли получить горячего.

18 [октября] «Надежда» и транспорт «Providence & Nancy» присоединились к нам при Фальстербу, и 20?го мы встали на якорь на рейде Эльсинора. Я послал своего секретаря в Копенгаген с письмами к графу Панину и генерал-майору Философову[343 - Философов Михаил Михайлович (1732–1811), служил в армии в Семилетнюю войну, затем выполнял отдельные дипломатические поручения Н. И. Панина в Европе; в 1766 г. возглавил Сухопутный шляхетский корпус. В 1768 г. направлен посланником в Данию. Пользовался расположением датского премьер-министра графа Бернсторфа, по после отставки Бернсторфа в 1770 г. вернулся в Россию. С 1774 по 1796 г. в отставке, жил уединенно. В конце 1796 г. Павел I произвел М. М. Философова в генералы от инфантерии и назначил его военным губернатором смоленским и псковским.], посланнику Ee величества при датском дворе. Письмо Философову было только повторением того, что описано выше с того момента, как я покинул Кронштадт[344 - Это письмо с рейда Эльсинора, датированное 21 октября/1 ноября 1769 г., сохранилось (АВПРИ. Ф. Копенгагенская миссия. Оп. 54/1. Д. 214. 2 л.).], но его сиятельству графу Панину я написал следующее:

«Не Тронь Меня». Эльсинор, 19/30 октября 1769 г.

Его сиятельству графу Панину[345 - Письмо опубликовано, но с сокращениями и разночтениями (МИРФ. Ч. 11. С. 413–414). Здесь публикуется перевод текста, приведенного в «Повествовании» Д. Элфинстона.]

Monseigneur,

Я льстил себя надеждой, что я прибуду сюда с небольшой эскадрой кораблей Ее императорского величества под моим командованием, но с сожалением сообщаю, что при мне в настоящее время только «Саратов», «Надежда» и английский транспорт. «Африка» и «Чичагов» разлучились с нами 11?го ночью к западу от Гогланда при попутном ветре и хорошей ясной погоде. Было замечено, что «Чичагов» шел так же, как и «Не Тронь Меня», который шел всего лишь со взятыми рифами марселей.

Я, не меняя курса, ожидал их на следующий день до полудня, но не увидел их, не увидел я и никаких следов «Святослава». Я имел переговоры с новым кораблем Ее императорского величества № 1 из Архангельска и приказал его капитану высматривать «Святослав» и потерявшиеся корабли моей эскадры, и сообщить их капитанам, когда и где с нами встретиться. На следующий день вблизи Финского залива мы говорили с другим кораблем Ее императорского величества «Архангел» и дали ему те же приказы. Поскольку ветер был попутный, я думаю, они вскоре нагонят нас. Мы встретили сильный ветер от WSW, и после того, как у «Не Тронь Меня», судя по рапорту капитана, открылась течь, я отправился в 2 часа пополудни с флотом, но к девяти часам той же ночью уменьшилась вода до 30 дюймов. Ветер вскоре после этого переменился на крепкий северный, я направился к острову Готланд, чтобы продолжать плавание, но с этого времени я не видел ни «Тверь», ни «Св. Павел», однако предполагаю, что они не могут сильно отстать, так как шли хорошо и казались в хорошем состоянии.

Я как можно скорее хочу осмотреть «Не Тронь Меня» и заделать швы, чтобы привести его в состояние продолжить плавание, как только остальные суда смогут присоединиться ко мне, но из?за того, что я должен взять «Святослав» под мое командование, я не знаю, как мне быть, если я буду вынужден его ожидать, если остальные суда моей эскадры присоединятся ко мне и я буду готов к отбытию. Как Ваше сиятельство мне говорили, если я встречу «Святослав», то должен только позаботиться о нем, но этот корабль не должен стать для меня никакой помехой. В этом случае я отважусь не ожидать его, если буду готов к отходу.

Я прошу дозволения обратить внимание Вашего сиятельства на то, что из?за ветров и непогоды, которые были в течение нашего плавания, я не вижу никакой причины отставшим судам входить в порт. Мы при попутном ветре ожидали при Драго лоцманов и разрешения на заход в Копенгаген 36 часов[346 - В изданном в МИРФ тексте предложение продолжено: «В этот промежуток времени суда могли бы сделать 60 немецких миль».].

Я не могу не выразить удивления поведением моего капитана и главных офицеров «Не Тронь Меня», которые постоянно жалуются на то, что корабль прогнил и ветхий. Я имею честь передать Вашему сиятельству донесение от капитанов кораблей, которые находятся при мне, если следовать этому донесению, то этого было бы достаточно, чтобы положить конец всей экспедиции. Я также приложил мои собственные замечания против этого донесения[347 - Донесение капитана С. Хметевского и Замечания на него изд.: МИРФ. Ч. 11. С. 410–411.], которые, как я надеюсь, только докажут различие в наших желаниях: моем – двигаться вперед, а их – зимовать здесь.

Что-то действительно может быть отнесено на счет погоды и времени года, с которыми офицеры и матросы никогда не были знакомы* ([на поле приписано:] *они только заняты в крейсировании в разгар лета в течение месяца, и то в основном вынуждены стоять на якоре или приводя новые корабли из Архангельска, но тоже только в эту пору года, если ничего не произойдет, как случилось в этом году, и им только разрешают участвовать в четырех кампаниях*). Они испытывают большую нужду в плотниках для морских судов, чтобы следить за всеми частями корабля, особенно пушечными портами в плохую погоду, а это и было причиной течи и такого количества воды [в трюме]. Здесь же Ваше сиятельство получит отчет о состоянии кораблей Ее императорского величества, находящихся при мне.

Я прошу сделать мне честь заверить императрицу в том, что я буду выполнять ее приказы с величайшей быстротой и сделаю все, что в моих силах[348 - Ответом на это стала записка императрицы графу Панину: «Напишите Элфинстону, что он может ожидать „Африку“ и „Святослава“, но что его любезный „Чичагов“ погиб, а „Тверь“ вернулся в Ревель, за что командир будет примерно наказан, что за поздним временем он придет к нему только весною, что, если он чувствует себя очень слабым, то посоветуйте ему приискивать, где только возможно, арматоров, и что граф Орлов имеет мои приказания относительно патентов» (МИРФ. Ч. 11. С. 417).].

Имею честь быть

Д. Э.

Господин Философов обратился к датскому министру за конопатчиками, и мастер-строитель и конопатчики были присланы в Эльсинор осмотреть корабли моей эскадры; они были англичанами[349 - В Дании большая помощь незадолго до того уже была оказана эскадре Спиридова. О приеме эскадры Спиридова в Копенгагене см.: Гребенщикова Г. А. Балтийский флот. С. 216–219.]. Они доложили мне с изумлением, что течь на «Не Тронь Меня» происходила потому, что носовая часть корабля не была законопачена, что многие швы были покрыты смолой совсем без пакли и один новый кусок доски в 2 фута длиной был положен в носовую часть, но никогда не был законопачен.

Пока были наняты конопатчики, я дал указание на все корабли, которые следовали со мной, налиться водой и установить две дополнительные ручные помпы в носовом люке.

26 октября[350 - В шканечных журналах стоит дата 27 октября.] к нам присоединился Ее императорского величества транспортный пинк «Св. Павел», но не привез никаких сведений о потерявшихся судах. В тот же день я удостоился чести принимать нашего посланника его превосходительство господина Философова. Он почел своей обязанностью сделать выговор капитанам и офицерам за их малодушие. Никогда в жизни я не видел людей столь покорных, он говорил с ними в таком тоне, который их унижал, а они шутили, будто я не мог обходиться с ними так, как это бы делали их командиры[351 - М. М. Философов, вероятно весьма удрученный состоянием, в котором пришла в сентябре эскадра Спиридова, в своем донесении от 24 октября/4 ноября 1769 г. расхваливал Элфинстона и сообщал о том, как по согласию с Элфинстоном он делал выговор капитанам: «Из поездки моей в Гелсинор вчерась возвратился. Нашол контр адмирала Элфинстона эскадры находящиеся при нем карабли генерально говоря в исправном состоянии, служба исправляется с порядком и точностию, и руския пословицы ну как нибудь и через пень колоду валить, кажется, что уже в команде ево истребляются, словом сказать <…> от сей эскадры е. и. в. успехов ожидать, конечно, может, а та полезность уже и очевидна, что наши офицеры и матрозы прямо морскую службу узнают, и что не гораздо авантажных в теснении в пользу наших морских знаний и разрядов, произведенныя проходом и пребыванием здесь прежней эскадры, полезнейший переворот в разгласке публики получают. Дацкие лучшие морские офицеры уверяют, что сия эскадра в таком исправном состоянии, что они никогда лучшего в своих ожидать не могут. Проворство в переворотах судов, легкость в плавании, а особливо оснастку весьма хвалят, чистота на судах и все меры к збережению здоровья людей строго наблюдают, больных почти нет, и все в том устройстве, что всегда готово к бою. А те суда, которыя или курс не по порядку держат, или медлительно испущением сигналами повеленное отправляют, наказываются выстрелом по ним ядром, что сперва казалось многим из наших удивительно, однако, наконец, из того польза службы роптания пресечением послужила. По несчастию, наши мореплаватели в таком невежестве и в таком ослабном порядке отправлять своя службы приобвыкли быть, что контр адмирал весьма большия трудности в негодованиях, роптаниях и в беспрестанных ссылках от офицеров на Регламент находит, а больше всего с огорчением видит, что желание большей части офицеров к возврату, а не к продолжению экспедиции клонится, и что безпрестанно делается ему в том представлении аб непрочности судов и тому подобном, единственно из сего приметы произходят, а из того тот большей вред следует, что нижние служители и весь екипаж теряют бодрственную надежность, столь нужную при столь трудной експедиции. К отвращению сего по общему совету с контр-адмиралом я за нужно признал, собрав капитанов, им от имени е. и. в. строгое увещевание зделать и притом объявил, что Ея и. в. в полную власть контр-адмирала препоручила их без вскаго суда не только отрешать <…>, но и чинов лишать, а напротиву и всякое такое награждение за отличную ревность к службе, которое им от контр адмирала обещано будет, от них действительно признаваемо бывало, как буде бы и оное из собственных уст ея получали. А как из всех капитанов господин Хметевской с сей стороны наибольше погрешил, то и весь вид к его точному разжалованию зделан, и по усмотрению в нем большаго о том устрашения и раскаяния, он на прежднее восстановлен» (АВПРИ. Ф. Копенгагенская миссия. Оп. 54/1. Д. 152. Л. 179–179 об.).]. Я воспользовался возможностью написать графу Панину, обратившись к посланнику, чтобы он отправил письмо:

Его сиятельству графу Панину[352 - Опубликовано: МИРФ. Ч. 11. С. 414–415.]

«Не Тронь Меня». Эльсинор 26 октября 1769 г.

Monseigneur,

С тех пор как я имел честь писать 19?го числа настоящего месяца, мы были заняты конопаченьем «Не Тронь Меня», у которого некоторые носовые части вовсе не были законопачены перед тем, как он вышел из Кронштадта, как о том заявил датский мастер в присутствии г. Философова. Господин Философов по прибытии моем удостоил меня посещением и оказал огромную услугу, справедливо укоряя в особенности моего капитана.

Что касается плохого качества конопаченья всех кораблей или отсутствия его, я очень опасался это обнаружить, так как все, что было сделано с «Не Тронь Меня», было сделано плохо или вовсе в некоторых местах корабль не был конопачен, потому что все делалось кое-как и переделывалось, чтобы затянуть с нашим отправлением так, чтобы стало совсем поздно уходить, что почти и удалось.

Теперь капитаны говорят, что, когда они жаловались на дурное состояние или недостаток чего-либо, адмиралы Мордвинов и Назимов имели обыкновение угрожать им понижением по службе, что было слабым извинением, если оно было правдивым, так как они состояли под моим началом и я приказывал давать мне знать, как только они сталкиваются с препятствиями в исполнении их обязанностей.

Хотя я приказал, чтобы суда были снабжены провизией для известного числа людей на 6 месяцев, и определил число людей для каждого судна, однако на «Не Тронь Меня» людей больше, чем на «Саратове», на 50 человек, которые должны были войти в комплект корабля, именно в число 512 человек. Этот излишек притом на флагманском корабле с двойным количеством офицеров заставляет нас очень тесниться[353 - Здесь, вероятно, намеренно Элфинстон выпустил все технические детали, которые между тем имеются в опубликованном послании (см.: там же).].

Уже 9 дней, как мы стоим у Драго, не имея никаких сведений об остальных кораблях, а ввиду незначительности моих сил нельзя многого ожидать, уйдя без них. Если же они придут после моего ухода, то никогда отсюда не выйдут. Поэтому я рассуждаю, что лучше всего ждать до того, как я получу о них достоверные сведения.

Я с удовлетворением сообщаю Вашему сиятельству, что капитан «Надежды» нашел способы без посторонней помощи остановить свою предполагаемую течь, ему намекнули, что я не захочу, чтобы он рисковал жизнью, и если он изберет это, я позволю ему вернуться по суше и поставлю другого капитана, но он был в неуверенности, с каким приемом столкнется.

Имею честь оставаться и проч.

Д. Э.

Организовав все работы по экипировке и наливанию кораблей водой, я отправился в Копенгаген ожидать прибытия отставших кораблей или достоверных сведений о них[354 - Всего в Копенгагене были проведены работы на сумму 2058.38 ? Dannish current Rix dollars (ригсдаллеров). Отчет о проведенных работах см.: РГА ВМФ. Ф. 189. Оп. 1. Д. 1. Л. 25–25 об.]. Я был принят его превосходительством [Философовым], предоставившим мне с величайшей вежливостью и гостеприимством свой дом, лошадей, карету и слуг, чем я и мои сыновья воспользовались со всей душой, и он искал любого случая, чтобы наше время протекало наилучшим образом[355 - 31 октября/11 ноября 1769 г. М. М. Философов писал в Петербург: «Вчерась на куртаге представлен был от меня королю контр адмирал [Элфинстон], и принят от Его величества и от всего здешняго двора с отличностию» (АВПРИ. Ф. Копенгагенская миссия. Оп. 54/1. Д. 152. Л. 181). Ранее в своих сентябрьских посланиях Философов также отмечал, что во время пребывания в Дании эскадры Спиридова «Елманов и командующия кораблями капитаны были на куртаге представлены их дацким величествам и, как от короля, так и от королевы весьма милостиво приняты, и от всего здешняго двора весма учтиво обласканы», но адмирал Спиридов «за болезнию» королю так и не был представлен и, кажется, на берег не сходил (Там же. Л. 91 об.). Британский посол в Копенгагене Роберт Ганнинг cообщал 11 ноября 1769 г. в реляции о прибытии Элфинстона и о милостивом приеме, оказанном ему при дворе («Admiral Elphinston being obliged to wait for the remaining part of his squadron, came here a few days ago from Elseneur. He was yesterday presented at Court, and has received the highest Marks of attention from every body here» – TNA. SP. 75/122. Fol. 236).]. Я был представлен королю[356 - Кристиан VII (дат. Christian VII; 1749–1808), король Дании и Норвегии с 14 января 1766 г., официально до смерти в 1808 г. Когда он взошел на трон, обнаружилась его психическая нестабильность. В 1770 г. была совершена первая попытка переворота и Кристиана отстранили от власти, по сути с 1770 по 1772 г. страной управлял доктор Йохан Фридрих Струенсе. – Oakley S. P. Christian VII // Dictionary of Scandinavian History / ed. Byron J. Nordstrom. Westport, CT: Greenwood Press, 1986. P. 69–70, 562–564.], который принял меня и моих сыновей очень милостиво. Там нет обычая целовать руки. Камергер Его величества подошел ко мне и от имени короля пригласил к обеду, и когда дворцовый прием закончился, король, вдовствующая королева и принц[357 - Вдовствующая королева София Магдалена Бранденбург-Кульмбахская (1700–1770), жена Кристиана VI, бабушка Кристиана VII. Принцем, очевидно, Элфинстон называет Фредерика, сына короля Фредерика V и его второй супруги Юлианы Марии. Впрочем, к этому времени у Кристиана VII и его супруги Каролины Матильды уже родился сын Фредерик, который в 1808 г., после смерти его отца, стал королем Дании Фредериком VI.] удалились в большую комнату, где стоял подковообразный стол, накрытый на 30 кувертов. Знать и прочие, кто был при дворе, последовали за королевской семьей и оставались до тех пор, пока резчик мяса (carver) помогал королю, затем все поклонились и удалились, а те, кто был приглашен или имел право обедать за гофмейстерским столом, последовали в большой зал, где стоял стол, накрытый примерно на 60 кувертов для зарубежных министров, 50 вельмож и прочих. Такое происходит только по четвергам, которые считаются Приемными днями (Public Days)[358 - Как сообщал другой очевидец политических интриг в Дании, вдовствующая королева появлялась при Дворе только в так называемые Public Days (Consett M. A Tour Through Sweden, Swedish-Lapland, Finland and Denmark In a Series of Letters. London: J. Johnson, 1789. P. 141).].

Ее величество была нездорова и не присутствовала на официальном приеме, но она так пожелала увидеть своего «соотечественника»[359 - Каролина Матильда Великобританская (англ. Caroline Matilda of Great Britain, дат. Caroline Mathilde; 22 июля 1751, Лондон – 10 мая 1775, Целле), сестра британского короля Георга III, супруга датского короля Кристиана VII и мать короля Фредерика VI. Действительно, судя по депешам Роберта Ганнинга и другим свидетельствам, в это время Каролина Матильда серьезно болела.] (если использовать выражение ее гофмейстера), что я и мои сыновья имели честь быть представленными королеве по ее приказу в 8 часов вечера. Когда она всемилостивейше приняла нас и мы имели честь поцеловать ее руку, она с удовольствием задала мне несколько вопросов о российском дворе; мы удалились через 10 или 15 минут.

В то время, пока был в Копенгагене, я вновь получил отменные знаки королевской благосклонности и имел честь танцевать на балу с фрейлиной третьей парой за королем и королевой. Бал был дан в честь дня рождения вдовствующей королевы[360 - София Магдалена Бранденбург-Кульмбахская родилась 28 ноября 1700 г. В депеше Роберта Ганнинга из Копенгагена 28 ноября 1769 г. сообщается: «This being the Birth Day of the Queen Mother who enters into her 70th Year, it is to be observed as usual at Court» (TNA. SP 75/122. Fol. 246).], и после бала я ужинал за одним столом с королевской семьей. Везде я имел военные почести, которые мне оказывали как главнокомандующему, но я не мог не заметить большого различия в великолепии дворов России и Дании, первый значительно превосходил по величию.

«Святослав» наконец прибыл, но лоцманы заявили, что ему нельзя идти дальше, так как не хватало глубины, чтобы провести его за буй. Настали морозы и вокруг было много льда, так что ситуация со «Святославом» действительно вызывала беспокойство, поскольку он находился в месте небезопасном. Вследствие этого через господина Философова я обратился за шлюпками, на которые можно было бы выгрузить с корабля бочки, облегчить корабль и привести его к такой осадке, какой требовали лоцманы. Это было разрешено. Я должен признаться, что они [т. е. датчане] никогда не отказывали в какой-либо помощи или в необходимых припасах, когда я об этом просил. Затем я написал графу Панину:

Копенгаген. 9/20 ноября 1769 г.[361 - Ср. с переводом Джонсона Ньюмана (РГА ВМФ. Ф. 179. Оп. 1. Д. 148. Л. 421–428 с датой «21 ноября 1769 г.»; МИРФ. Ч. 11. С. 419–421).]

Monseigneur,

Я не имею того удовлетворения, с которым должен был бы донесть Вашему сиятельству о прибытии сюда «Святослава» и «Африки», если бы нашел, что первый в состоянии продолжить со мной поход. Но по нынешнему состоянию «Святослава» и по рапортам капитана я не могу подумать, чтобы подвергнуть жизни 700 человек подданных Ее императорского величества и столь преизрядный корабль опасности потопления; я того ж нахожусь мнения, о котором и представлял, когда я сначала помянутый корабль в Кронштадте видел, что на оном нет ни одного такого офицера, который бы был моряком, да и корма с оного не сбавлена, как я советовал, когда императрица сделала мне честь послать за мной в Царское Село, но корма и верхняя галерея корабля остаются столь же высоки, как и были, они только сняли верхнюю каюту[362 - В оригинале: «round house сabin»; переведено Ньюманом как «капитанский кают». В сентябре – ноябре 1769 г. к обсуждению работ на «Святославе» Адмиралтейств-коллегия возвращалась неоднократно; адмирал Нагаев предлагал «снять гютъ и борты во все шканцы и мачты убавить фута на четыре или как коллегия разсудит» (РГА ВМФ. Ф. 212. Оп. 4. Д. 57. Л. 276–277); после того как были произведены «снятие гюта и бортов во все шканцы и убавление мачт и протчия поправления учинены, фор и грот руст опущена ниже на пять фут», Адмиралтейств-коллегия 5/16 ноября 1769 г. постановила, что «преждебывшая в том корабле валкость истреблена» (РГА ВМФ. Ф. 212. Оп. 4. Д. 57. Л. 276–277 и др.). Однако, как покажет дальше повествование Элфинстона, проблемы с кораблем все еще оставались, и их пришлось вновь решать в Портсмуте.], что никакой перемены не делает в высоте корабля, и между многими другими жалобами командор [Барш] предъявляет, что адмирал Нагаев заставил его отправиться с сотней пустых бочек, не дав возможности остаться, чтобы их наполнить водой, и отнюдь не хотел принимать от него никаких жалоб[363 - Подготовка «Святослава» в Ревеле не напрасно вызывала беспокойство Адмиралтейств-коллегии. 21 сентября/2 октября 1769 г. в Ревель был отправлен курьер и строжайше приказано «Святослав» к 1 октября вывести (л. 254); 25 сентября Адмиралтейств-коллегия рассматривала рапорт адмирала Нагаева о том, что все, кто должен был работать на «Святославе», начиная с Ламбе Ямеса до командиров Барша и Степанова, «сказались больны», и Адмиралтейств-коллегия приказывает заменить Барша и Степанова, если они больны, а корабль скорейшим образом все-таки закончить; 28 сентября последовал новый приказ: закончить «Святослав» и выходить с Элфинстоном, а если Барш и Степанов все еще «больны», назначить на корабль командиром капитана Мусина-Пушкина, а Барша и Степанова прислать в Санкт-Петербург в коллегию; напомню, что выше указывалось, что у Барша на борту возник конфликт с офицерами (РГА ВМФ. Ф. 212. Оп. 4. Д. 57. Л. 254, 261, 276–277, 282). Словом, корабль, без сомнения, выходил из Ревеля в большой спешке!]. Что касается до такелажа, которого не хватает; бакштаги, которые держат стеньги, не больше, чем у английского фрегата; пушки на его средней и нижней палубах стоят так высоко, что ежели корабль будет раскачиваться, то из них будет невозможно ударить по врагу. Короче говоря, никогда не было корабля так плохо оснащенного: ни такелаж, ни паруса не подходят для корабля этого класса и величины, и также у меня есть основания предполагать, что на корабле слишком много чугунного балласта, который был положен бездумно. Как скоро помянутый корабль до 23 футов воды привесть можно будет[364 - Т. е. корабль будет разгружен и его осадка станет не более 23 футов. О том же доносил в Петербург из Копенгагена М. М. Философов 14/25 ноября: «Корабль Святослав, будучи уравнен на 23 фута глубины, еще до здешней рейды доведен быть не может за противными и крепкими ветрами да силными течениями и болшим убавлением воды»; российский посланник также добавлял, что на «бригадира Баржа никакой надежности полагать не можно», да и весь «экипаж» корабля доведен «в робость» (АВПРИ. Ф. Копенгагенская миссия. Оп. 54/1. Д. 152. Л. 182).], то лоцманы обещают провести его в Эльсинор. Тогда я поднимусь на борт и испробую, можно ли будет с ним что-нибудь сделать, чтобы и его не оставлять позади, но и не рисковать моим плаванием с остальной частью эскадры.

[Фрегат] «Африка» потерял два якоря и 2 каната, его капитан рапортует, что новые канаты гнилы. Это обстоятельство меня встревожило в отношении всех кораблей*. [На поле приписано:] *Кабели были в большинстве сделаны по контракту, и таких не было на берегу, но русские кабели такелажа в целом хорошо сделаны*. Я прикажу дать на «Африку» один канат и один якорь с «Надежды». Потерю «Чичагова» не могу я чему-либо другому приписать, как крайнему небрежению, так как они наверняка видели курс, по которому мы шли, а если нет, то они видели Гогланд, или, если бы они непрестанно глубину свинцом измеряли, как и было должно, то и не могли бы сесть на мель у берега, с которого был ветер.

Его превосходительство господин Философов сообщил Вам о полученных им из Швеции известиях, что «Тверь» находится в бедствии у Гогланда. С самого начала нашего похода этот корабль всегда держался от нас на большой дистанции, а также не принимал во внимание мои сигналы, однажды я вынужден был даже дважды выстрелить в его сторону*, но так как он был вне досягаемости и наступала ночь, они не обратили на это внимания. [На поле приписано:] *Капитан не стерпел бы, чтобы стреляли по своему кораблю, пока я сам этого не сделал, и они все всплеснули руками, поразившись и крестясь, что я мог палить по их собственному кораблю*.

Я весьма расстроен из?за положения со «Святославом» и позора, который российские военно-морские силы могут иметь в иноземном порту. Если я оставлю «Святослав» здесь, то, как сказал мне командор, когда поднимался вчера на борт, он будет протестовать против того, чтобы отправляться самостоятельно. Если бы время года позволяло ему вернуться, я бы не колебался ни минуты и дал бы ему приказ возвращаться в Ревель, однако я не могу и подумать потерять первую благоприятную возможность отправиться с теми кораблями, что при мне, или отдаться на волю случая и быть остановленным льдами, если «Святослав» потребует много времени для налития водой и оснащения. На нем нужно заполнить 300 бочек водой, и я оставлю на нем толкового лоцмана с таким приказанием, чтобы он следовал за мной к Портсмуту или Плимуту и привел бы к тому порту в Великобритании, о котором услышат, что я в этом британском порту. Но если нет [т. е. если сведений о пребывании Элфинстона в Британии командор Барш не получит], то продолжит следование до Гибралтара для получения дальнейших приказов.

Имею честь оставаться с величайшим почтением

Д. Э.

Пока на «Святославе» были заняты разгрузкой, чтобы привести корабль к требуемой осадке, командор [Барш], недовольный выговором о плохом состоянии корабля и его неготовности следовать далее в поход, отправил мне рапорт и длинный список необходимых снастей и припасов, часть которых, в особенности грот, нельзя было не доставить. Я был удивлен, что новый корабль был отправлен в море без хороших парусов, особенно из страны, где делают лучшую парусину. Я предполагаю, что императрицу, как и всех других правителей, обманывали, утверждая, что у них ничего нет в запасе ни в Кронштадте, ни в Ревеле. Времени, чтобы достать хорошие паруса, сшитые на датских верфях, не было. А потому я нашел нижние прямые паруса 90-пушечного корабля и уменьшил их до размеров, пригодных для «Святослава», но после того, как он был облегчен до нужной осадки, ветер не позволял ему пройти к Эльсинору до 23 ноября/4 декабря.

У меня было 300 водяных бочек для того, чтобы погрузить на «Святослав» его припасы и прочее; все нужно было переместить, и в этом мне очень помогли датчане.

Пока я был в Копенгагене, моя эскадра благополучно перенесла крепкий ветер, но я получил сообщение, что «Не Тронь Меня» 14 раз ударился в это время о грунт, что он сорвался с одного якоря и на нем разбили другой. Теперь я думал, что я напрасно боролся с судьбой и что экспедиция закончится [или задержится] по меньшей мере до весны. У меня уже не было иных мыслей, только бы зазимовать в Эльсиноре и поставить «Не Тронь Меня» со временем в док.

В соответствии с этим я просил через его превосходительство господина Философова разрешения поставить «Не Тронь Меня» в док, а остальную часть моей эскадры – ввести внутрь боновых заграждений, где стояли датские военные корабли, чтобы защититься ото льда. На это мне не только было дано разрешение, но были назначены даже казармы для размещения корабельных команд, так как на судах нельзя было организовать для них камбузов, пока они находились внутри бассейна с боновыми заграждениями. Когда все это было улажено, я поспешил в Эльсинор и тем самым спас якорный трос, который был спущен. Я приказал выдать запасной якорь. Русские всегда возят в трюме запасной становой якорь и на один канат больше, чем англичане или, возможно, любая другая нация. Они в этом действительно нуждаются, так как если бывает крепкий ветер или во время приливов и отливов никогда не снимают свои реи и стеньги или не опускают брам-реи. Они готовы потерять все свои якоря и совершенно незнакомы с принципами безопасной швартовки кораблей. Вода не поднимается и не опускается в их морях.

Мой капитан и офицеры, а также мой секретарь пришли ко мне с вытянутыми лицами и, крестясь, молили Бога ради, чтобы я не рисковал жизнями стольких людей, так как было невозможно безопасно продолжать путь, пока днище корабля не будет осмотрено, а это можно было сделать только в доке. Находя, что корабль не стал ничуть слабее, чем он был до галса [до ветра и волнения], я заподозрил, что это был их обычный трюк, но в то же время и мой секретарь объявил, что его [от ударов корабля днищем о грунт] дважды сбрасывало со стула. Я мог прекратить их жалобы и подавить их страхи, только убедив, что, если я доверяю кораблю свою жизнь и жизни двоих моих сыновей, они не имеют причин бояться. Это уменьшило их страх, так как они предполагали, что я пойду на другом корабле, однако они меня не убедили в том, что корабль действительно ударился о грунт[365 - Капитан «Не Тронь Меня» С. П. Хметевский оставил скупой рассказ об этом случае: «16?го числа великим NW крепким ветром и волнением корабль, стоя на глубине 5 сажень <…> доставал рулем до земли, да и килем весьма чувствительно, лишней воды в корабль от тех ударов не прибавилось, для чего, выпустя один канат с якорем, отошли ближе Ельцыннорскаго берега, на глубине 9 сажень легли на якорь» (Россия в Средиземноморье. С. 575).], так как он стоял на глубине большей на 11 футов, чем он имел осадку, у него был глухой кормовой подзор и он имел очень низкую осадку по корме, поэтому я подумал, что море било по его подзору. Когда сильно ударяет волна, то корабль сотрясается и возникает ощущение, как будто судно ударяется о дно, ибо, если бы корабль ударился о дно, его руль бы повредился или разрушился из?за большого веса и лет, прошедших в переходах по Балтике[366 - «Не Тронь Меня» был спущен на воду в 1763 г., т. е. кораблю было всего шесть лет. Корабль до конца был на плаву в Архипелагской экспедиции, только в 1775 г. его за ветхостью продали на слом в Ливорно.]. Я утвердился в своем мнении, когда ветер поменялся и большая волна захлестнула корабль с кормы, как это было, когда он и раньше стоял на якоре. Лица всех на квартердеке казались бледными, и шкипер (master) тотчас бросил за борт диплот [свинец на лотлине]. Я спросил, зачем они бросили лот, ибо никогда не слышал о каком-либо промере глубин, производимом в этой части гавани. Они ответили, что это потому, что корабль ударился о дно. Затем я спросил, был ли этот удар такой же, как они почувствовали при Эльсиноре, они подтвердили, что удар был похож, однако они были убеждены, что теперь они не ударились. Для меня это стало удачным обстоятельством, так как я намеревался на основании сказанного обследовать дно корабля, когда мы доберемся до Англии.

Корабли были набиты людьми. Естественная медлительность и невежество людей, не привыкших к сырости, привели к тому, что на большинстве кораблей, особенно на «Саратове» и «Святославе», стали распространяться болезни. Я рассудил, что причиной болезней было то, что люди пили свою норму водки, не смешивая водку с водой, а мешать воду со столь плохим и жгучим спиртом они не хотели. Их паек состоит из трех глотков (drams) в день, то есть около чарки каждому. Первый раз им дают выпить рано утром, остальное в полдень и вечером. Также у них нет хороших лекарей, а те, что есть, в большинстве своем немцы, не приспособленные к морю, лекарств на судах совсем мало. С самого начала, как мы пришли в Эльсинор, я сделал так, чтобы людей обеспечивали свежим мясом, которое давали в похлебках, и купил много рома, заплатив меньше, чем три с половиной золотых [гульдена].

Ром я распределил на каждый корабль, приказав смешивать его с водой в той же пропорции, как на английском флоте, и чтобы пили его перед обедом и вечером. Они приняли это не без труда, да и то поначалу только больные, здоровые же настаивали на своем глотке утром. Для того чтобы усмирить их и заставить их полюбить английский грог, я приказал, чтобы они получали свой глоток утром в дополнение к грогу, но только те, кто выполнял свои обязанности[367 - Приказ Джона Элфинстона от 26 ноября 1769 г. гласил, в частности: «приказать болным поносом страждущим отпустить каждому человеку всякой день по две чарки рома смешено с осми чарками воды, а все здоровыми всякаго чина служителям, порцыонных денег не получаемым, отпустить по одной чарки рома смешено с четырьмя чарками воды, а сию выдачу учинить им перед обедом, сверх того им, здоровым (а отнюдь не больным), велеть вам отпустить всякой день по одной чарке рускаго вина, как скоро, что все руское вино издержено будет, тогда выдавать всем вышеписанным здоровым так, как болным всякой день по две чарки рома, смешено с осми чарками воды. А сие питье им выдавать уже смешено, а отнюдь не разделно, ниже, чтоб они сами смесь сей составляли» (РГА ВМФ. Ф. 189. Оп. 1. Д. 9. Л. 19–19 об.).].

У меня еще были помехи, которые нужно было устранить, – жалобы всех английских лоцманов. Они заявили, что не возьмутся за управление кораблем, если не будут предприняты меры, чтобы заставить русских офицеров слушаться их приказов и, когда необходимо, ставить и уменьшать паруса, так как они не хотят отвечать за последствия. Чтобы объяснить это – а русские не обращают никакого внимания на дисциплину, когда кораблю и их жизням что-то угрожает, а вахтенный офицер ночью не сделает даже малейшей перемены и добавления парусов, не сообщив капитан-лейтенанту, которому полагалось дожидаться сигналов и обо всем давать отчет капитану, отправляя каждое утро письменный рапорт, – я приказал дать сигнал [съехаться] всем капитанам и объяснил им суть навигации. Им следовало принимать с величайшим вниманием все, чего требуют лоцманы, и немедленно это исполнять; что лоцманы несут ответственность за корабли и на них ложится вся вина в случае беды, но эту ответственность они на себя не возьмут, если их требования не будут исполняться наискорейшим образом.

[Приказ, касающийся исполнения требований лоцманов][368 - Текст приводится по: РГА ВМФ. Ф. 189. Оп. 1. Д. 9. Л. 20.]: