Две тысячи журавлей

Так значит, Сироиси-сан до того меня любит, что дерзнул обратиться к могущественной богине, клянча для меня новое чудо!

Я упал на колени, взмолился:

– О, благая богиня! Не сердись на моего духа-предка, не наказывай его! Мне хватило и одного дня. Он и один был прекрасен, да и хорошего должно быть мало: если бы Сироиси-сан подарил мне хорошее зрение на всю жизнь, я бы рано или поздно охладел к его подарку, перестал радоваться, смотря на мир! Боюсь, мог из жадности потребовать что-нибудь ещё, если не все блага сразу! А так я целый день смотрел на окружающее меня пространство и ликовал. Это был самый сладкий, самый лучший день из всех, которые мне выпадали!

Каннон долго молчала, тихо перебирая струны, и лютня её играла мелодию грустную и трогающую душу. Наконец богиня заговорила:

– Многое из того, что могло бы принадлежать тебе, досталось другим. Только нет у тех той драгоценности, которая есть у тебя. Потому, не имея ничего, ты можешь обрести всё. Не сердись на жизнь, что родился таким, Юуки.

– Не буду. Только вы, пожалуйста, не гневайтесь на Сироиси-сан! Он не хотел вас сердить, просто хотел подарить мне побольше.

Женщина рассмеялась. Смех её звоном сотен металлических колокольчиков рассыпался по равнине и зеркальному озеру около неё.

– Прав был Сироиси-кун. А, впрочем, тебе не обязательно это знать.

В её свободной руке появился лотос: белоснежный, чистый, благоухающий. Смотря на него, трудно было поверить, что этот цветок вылез из мрака, из грязного ила и родился таким прекрасным и сильным, что достиг света и кажется теперь небесным цветком. А потом лотос засверкал столь ослепительно, что я невольно зажмурился, не в силах выносить это сияние.

***

– Нет, вы только посмотрите на этого сопляка! – задребезжал у меня над головой смутно знакомый голос. – Дрыхнет, как ни в чём ни бывало! Если я ещё с час прожду, пока он наконец глаза продерёт, сдохну с голода!

Широко распахнув глаза, увидел склонившегося надо мной барсука.

– Ну, ты проснулся, значит, на тебя никто исподтишка теперь не нападёт, – зверь вмиг повеселел. – Значит, я теперь могу спокойно найти уютное местечко и поесть.

Почему-то первым у меня проснулся желудок, а не голова. Дождавшись, пока недвусмысленный звук, шедший из глубины моего тела, ненадолго стихнет, попросил:

– Дай мне ещё немного риса, пожалуйста! Дома мне сразу и поесть не дадут: наверняка мама всё ещё на меня злится.

– Вот ещё чего! – рассердился оборотень. – Если я буду со всякими делиться, то до зимы не дотяну!

Теперь разозлился и я.

– А кто тебя вытащил из ловушки с магическим талисманом? Благодаря кому ты смог ночью наесться риса?

– Я их надул, слышишь ты? Я! – барсук поднялся на задние лапы, угрожающе навис надо мной. – Иначе бы и рису никакого у меня не было! А ты должен быть мне благодарен, что я тебе такую прорву еды столь милосердно отвалил!

Вскакиваю на ноги, ору:

– Тебя следовало бы назвать Жадиной, а не Злодеем!

– Это не жадность: это рассудительность и бережливость! – прошипел зверь.

– Да у тебя ж ещё целый мешок!

Акутоо поспешно спрятал упомянутый мной предмет за спину. Впрочем, мне короткого взгляда хватило, чтобы понять: мешок по-прежнему был пухлым от наполнявшего его рисового зерна.

Угрюмо отвернулся от скряги. И замер растерянно, не понимая, что же случилось с миром: окружающее меня пространство заметно изменилось. Запоздало понял: круг, в котором я ещё мог худо-бедно видеть, расширился. Ещё на десять-двадцать шагов: с непривычки так сразу и не высчитать. Тогда подошёл к барсуку вплотную – тот поспешно поднял мешок над головой, чтобы мне было не дотянуться – и развернулся к зверю спиной, отступил от него на пять широких шагов. Сзади послышался вопль. Резко развернулся: скряга не удержал рис – и мешок плюхнулся ему на голову, распластав по земле. Теперь из-под мешка торчали только лапы и голова Акутоо. Подбежал к пострадавшему другу, схватился было за мешок, дабы стащить в сторону, помогая барсуку освободиться.

– Убери руку, а то загрызу! – прохрипел полузадавленный оборотень, которому дороже собственной жизни и здоровья оказался большой мешок с едой.

Отступил от него на десять шагов и насмешливо крикнул ему:

– Был бы умным – и обратился бы во что-то большое.

Акутоо помедлил мгновение, потом превратился в большого чёрного медведя, столкнул с себя мешок, поднялся на задние лапы, прижал к себе свою драгоценность:

– Мой рис никому не отдам!

Полюбовался на яростно сверкавшие глаза друга, на белоснежные клыки, открывшиеся в оскале. Отступил ещё на пять шагов. Ничего не изменилось. Отступил ещё настолько же: медведь помутнел. Приблизился на четыре шага. Отступил на три. Приблизился на два. И радостно подсчитал в уме: мне теперь чётко видно окружающее пространство примерно на семнадцать шагов! Значит, милосердная Каннон, тронутая горячей мольбой Сироиси-сана, тоже сделала мне подарок. Только не понятно, насколько часов или дней. А впрочем, не важно!

Я радостно подпрыгнул и заорал во всю глотку.

– Свихнулся от голода, – задумчиво произнёс Акутоо, но спасать меня при помощи еды не торопился.

Может быть, он не такой плохой, каким кажется. Кто знает? Возможно, единственное, с чем барсук не в силах расстаться – это еда. Он лишь немного накормил своего спасителя, но это же может говорить не только о его жадности, а о том, что иногда, в особых случаях, Акутоо способен расстаться с чем-то дорогим ради кого-то. Только не каждому выпадет честь отведать угощение этого оборотня, так что мне полагается гордиться. И вообще, пора бы мне вернуться, а то, родители, брат и сёстры уже волнуются.

Отец очень холодно взглянул на меня, когда я пришёл к родному дому. Мать и вовсе побила. Про насмешки Такэру, которые тот бросал мне исподтишка, пока я покорно стоял у двери, не смея войти внутрь, молчу. Жаль, что моей милой Асахикари досталось из-за меня: младшая из сестёр пыталась накормить меня едой, припрятанной утром.

Мама только к вечеру смилостивилась, наложила мне немного овощей в миску и выставила еду на улицу. Ещё пару ночей я спал вне дома, не смея нарушить запрет моей родительницы. А потом всё наладилось. Не сказать, чтобы дети, прежде донимавшие меня, перестали издеваться надо мной. Нет, они вели себя как раньше, только теперь, с даром доброй богини, я мог разглядеть мучителей прежде, чем они приблизятся ко мне, так что временами успевал спрятаться или сбежать. Да и возможность увидеть большую часть мира, чем ту, которую мог разглядеть прежде, наполнила мою жизнь новыми красками.

О подарке Каннон я умолчал. Во-первых, теперь у меня было преимущество перед неосведомлёнными об этом ребятами, во-вторых, если бы я рассказал, то рано или поздно мой счастливый рассказ перешёл бы в хвастовство. Быть может, тогда бы потерял этот дар, а этого мне не хотелось.

Спустя несколько дней после ссоры с Акутоо – тот до сих пор так и не вернулся – я рано утром брёл по деревне. И увидел избитого барсука, привязанного к старой сливе. Сердце моё испуганно сжалось. Уж как ни злился на жадного оборотня, а гибели ему не желал. Потому бросился к измученному побоями зверю, стал развязывать державшую его верёвку. Прежде, чем распутал последний узел, понял, что барсук не тот: уж слишком большой, старый, но не остановился. Не хорошо дарить надежду, а потом отбирать. Это как поклясться своей честью, а потом унизить себя, запятнать невыполнением обещания.

Полностью развязать пленника не успел: вернулся крестьянин, поймавший его. Барсук сумел сбежать, волоча за собой верёвку, которую я не успел отвязать от его левой задней лапы. Охотник до того разозлился, что бросился на меня, а не вслед за добычей. Если бы на мои крики и брань мужчины не прибежала Аса-тян, если бы сестрёнка не рванулась ко мне, не накрыла своим телом, приняв на себя сильный удар, кто знает, может, меня бы в тот день забили до смерти.

– Беги, Юуки! – отчаянно закричала сестра, что есть силы вцепившись в ногу взрослого и сильного мужчины. – Беги, меня он не тронет!

С трудом оторвал малышку от разъярившегося крестьянина:

– Дурочка, он же тебя до смерти забьёт!

– Нет, он меня не тронет! – Асахикари заплакала. – А тебя убьёт! – вывернулась из моих слабых рук, заслонила меня своим маленьким худеньким тельцем. – Брата убивать не дам! Убейте лучше меня!

Я заплакал, потрясённый её смелостью и любовью ко мне, никчёмному болезненному мальчишке, который ничего кроме бед ей до сих пор не принёс. Даже чудо себе присвоил, а о ней ни Сироиси, ни Каннон не заикнулся. И пусть меня убьют, мерзавца эдакого!

Умоляюще посмотрел на охотника, попросил:

– Если вы мужчина – накажите виноватого. И не смейте прикасаться к моей сестре! А то я вас зарежу!

– Да ты от десятка моих ударов загнёшься! – усмехнулся мужчина.

Закричал:

– Если вы посмеете тронуть мою сестру, то после смерти я стану призраком и буду следовать за вами, пока не сведу вас с ума!

Охотник растерянно посмотрел на меня, потом расхохотался. И ушёл. Мы с Аса-тян ещё долго стояли, прижавшись друг к другу и дрожа.