Закованные в броню

– Вы меня разыгрываете! – вскричал Карл.

Он взъерошил рукой тщательно уложенные пряди своей прически и тоже рассмеялся вместе со всеми.

Со своего места за столом за ним осуждающе, но с некоторой долей зависти, следил торунский комтур Иоганн фон Остероде, глава делегации магистра, сидевший в одиночестве и чувствовавший себя за княжеским столом христианским миссионером, вынужденным делить трапезу с язычниками. Это выражение было ясно написано на его лице. Княгиня Александра проследила за его взглядом, увидела веселую польско-литовско-немецкоязычную компанию, усмехнулась, поняв причину угрюмости тевтонского рыцаря, и немного погодя, воспользовавшись предлогом, устроила так, что в разговор за княжеским столом включились все из ее людей, свободно владеющие немецким, особенно, хорошо знакомый рыцарям князь Острожский. Посол Ордена заметно взбодрился, но все же, несмотря на явное желание придворных княгини, получивших строгие инструкции быть как можно вежливее с людьми магистра, речь его время от времени начинала дышать сдержанным ядом по отношению к его собеседникам, которым он вполне ощутимо старался выказать, насколько они необразованны и провинциальны.

Торунский комтур был несправедлив, и сам знал это. Двор мазовецкого князя Земовита IV и княгини Александры по праву считался одним из лучших среди соседних королевств Польши, Венгрии, Чехии и Литвы. Сам мазовецкий князь, богатый, могущественный и по тем временам весьма образованный человек, по праву своего рождения и политического авторитета двадцать лет назад претендовал на польский престол. Будучи по происхождению из древнего польского королевского рода Пястов, славившихся недюжинной физической силой, он в свои неполные шестьдесят лет все еще без усилий ломал пальцами подковы и выжимал, зажав в кулаке ветку березы, из нее сок. Высокий, с красивыми волнистыми каштановыми волосами, тронутыми сединой, и приятным славянским лицом, следующий в своей одежде своеобразному смешению стилей последней европейской моды и традиционной одежды предков, он казался живым олицетворением европейского государя, спокойного, мудрого, невозмутимого, как сфинкс, осторожного и велеречивого, подобного папским легатам.

Княгиня Александра была полной противоположностью своего супруга. Тоже высокая, как все литовские князья, темноволосая, темноглазая, со смуглым цветом кожи, она так и искрилась еле сдерживаемой энергией, которая, казалось, была готова выплеснуться наружу в любую секунду. Глаза ее, темные, выразительные, большие, как вишни, видели и замечали все, и очень немногие могли скрыть от проницательной плоцкой княгини то, что она хотела от них узнать. Она приехала ко двору мазовецкого князя тридцать лет назад одиннадцатилетней девчонкой из глухой провинциальной Литвы, хорошо умея стрелять из лука, объезжать норовистых лошадей и вести большое хозяйство, но совсем не зная европейского придворного этикета. За последующие тридцать лет княгиня Александра совершила невероятное – ее имя стали упоминать рядом с именем королевы Ядвиги, выросшей и получившей образование при блестящем дворе отца, венгерского короля Людовика Анжуйского. После смерти Ядвиги именно к ней перешла пальма первенства и звание самой изящной, образованной и культурной женщины западнославянского мира. Знание немецкого языка и явная симпатия плоцкой княгини ко всему европейскому, ее восприимчивость к кодексу куртуазности, введенному ею при дворе князя Земовита, способствовали тому, что магистр Тевтонского Ордена, оценив по достоинству такие качества княгини Александры, как податливость лести и ее влияние на своего нерешительного и вспыльчивого брата, польского короля, объявил ее лучшим и преданным другом Ордена. Княгиню довольно часто приглашали на рыцарские турниры и празднества в замок Мальборг, из подвалов которого, узнав о ее пристрастии к хорошему вину, сам великий магистр присылал ей каждый месяц лучшие и отборные вина Европы.

Среди напитков, подававшихся к столу, Карл сразу же и безошибочно узнал монастырское вино из личных запасов Конрада фон Юнгингена, которое ему не раз приходилось пробовать за столом великого магистра во время официальных обедов в Большой трапезной Высокого замка.

К его удивлению, прекрасная литвинка не пила. В ее бокал, как успел заметить Карл, наливали странный янтарно-коричневый напиток, называемый квасом. После прекрасного выдержанного вина крестоносцев эти питие показалось любопытному барону, тотчас же попросившему обслуживающего его виночерпия налить бокал и ему, просто отвратительным пойлом, типа того огуречного рассола, который ему предлагали как лекарство от похмелья в польском кабаке. Он недоверчиво посмотрел на улыбавшуюся при виде его растерянного лица Эльжбету, краем глаза заметил беглую усмешку Острожского, а затем снова попробовал напиток на вкус.

– Квас! – повторил он, приподнимая брови и стараясь не морщиться от отвращения.

Несдержанный пан Доманский не выдержал и захохотал.

В это время княгиня Александра несколько раз хлопнула в ладоши и в трапезной зале постепенно установилась тишина. По знаку княгини в дверях появился менестрель. Карл скривился от досады, когда тот запел слащавую балладу о благородном рыцаре, уходящем в крестовый поход и оставившем на родине верную невесту, которая умерла от горя в тот самый момент, когда сердце благородного рыцаря поразил кривым мечом кровожадный язычник-сарацин. Но прекрасная литвинка внимательно прислушивалась к пению менестреля, который, как скрепя сердце честно должен был признаться себе Карл, обладал замечательным высоким и чистым голосом подростка. От нечего делать, Карл принялся рассматривать певца. Ему было лет пятнадцать, не больше. Бледный, тонкий, с огромными синими глазами и льняными кудрями, ниспадающими до плеч, оп производил впечатление церковного херувима, а его немецкий был выше всяких похвал. Оглядевшись по сторонам, Карл заметил, что торунский комтур, глава рыцарской миссии, выглядел умиротворенным пением молодого менестреля. С другой стороны стола он заметил быстрый выразительный взгляд, которым обменялись мазовецкие супруги, причем, в темных больших глазах княгини Александры, устремленных на тевтонского посла, светилась нескрываемая циничная насмешка.

В следующий момент Карл почувствовал, что княгиня перевела взгляд на него. Он быстро сменил скучающее выражение своего лица на вежливое и оживленное, и обратил на нее взгляд, полный восхищения и признательности, обнажив в улыбке свои великолепные крупные, белые, как у волка, зубы. Княгиня насмешливо скривила губы и снова хлопнула в ладоши. На смену молодому певцу, закончившему полную сентиментальных жалостливых образов балладу, столь тронувшую черствое к страданиям женщин и детей, убиваемых по его приказанию в набегах на пограничные земли сердце комтура фон Остероде, вышел суровый, благообразный, с седыми, коротко подстриженными волосами старик, запевший на польском языке песню о походах королей древних времен. Карл прекрасно знал, что комтур фон Остероде, как и многие из силезких немцев, хорошо понимал и говорил по-польски. Это и было одной из главных причин, по которой магистр назначил его главой тевтонской делегации, несмотря на его явную антипатию к полякам.

Песня была ритмичной и суровой. Даже Карл, не понимавший по-польски ни слова, мог по достоинству оценить древность и простоту ее слога. Поляки и литвины в трапезной княгини постепенно начали постукивать каблуками сапог в такт медодии и негромко подпевать. На лице комтура Остероде застыло брезгливо-недоуменное выражение, словно он неожиданно обнаружил в поданном ему блюде аппетитного жаркого дохлую лягушку.

Карл повернулся к Эльжбете Радзивилл, лицо которой порозовело от возбуждения, вызванного напевом древней баллады, судя по всему прославлявшей подвиги ее предков, и спросил:

– Могу я узнать, о чем гласит это замечательное музыкальное произведение, фройлян?

– Не знаю, покажется ли оно вам таким замечательным, когда вы узнаете, о чем оно гласит, – несколько невежливо в своей обычной манере ответила литвинка. – Впрочем, извольте. В нем рассказывается о большом сражении, состоявшемся во времена короля Болеслава Кривоустого между поляками и пруссами, и о некоем рыцаре Доленга, прославившемся в этом сражении небывалым мужеством и застрелившем прусского вождя из арбалета.

– И ничего такого, что могло расстроить комтура Остероде? – не поверил Карл.

– Кроме упоминания о поражении Пруссии? – предположила Эльжбета Радзивилл.

– Вы двое стоите друг друга, – подал голос пан Доманский, сидевший рядом с Эльжбетой с другой стороны. – Прекратите ехидничать! Кажется, князь и княгиня собираются предложить нам полонез. Или не полонез, а мазурку? Ах, какая жалость, что я не разбираюсь в танцах и не умею танцевать!

– Полонез? – удивился Карл. – Что это? Никогда не слышал о нем.

– Сейчас увидите, – загадочно сказала литвинка.

В это время в зале сначала тихо, а затем все громче и отчетливее зазвучала музыка, настолько оригинальная и красивая, что Карл просто сидел и слушал ее, наслаждаясь звуками, вызывавшими в душе тревожное чувство ожидания чего-то хорошего, что должно случиться сейчас, знакомое ему по временам его ранней юности. Он так увлекся, что не заметил, как поднялись со своих мест князь и княгиня Мазовецкие, князь Острожский и очень многие из поляков, очнувшись только тогда, когда услышал рядом с собой шуршание платья уходившей Эльжбеты Радзивилл.

Он поднял глаза и был поражен теперь уже красотой и изяществом разворачивающегося у него на глазах действа. В этом старинном танце не было ничего от манерности придворных танцев, которые он не раз наблюдал, будучи по поручениям Ордена, при дворах Франции и Чехии, а также императора Священной Римской империи. То, что его начинали мужчины, возглавляемые самим князем Мазовецким Земовитом IV, в глазах Карла только подчеркивало его древний серьезный рыцарский характер. За мужчинами, держась за руки, следовали дамы с открывавшей цепочку княгиней Александрой, и только затем пары смешались. Карл с восхищением не сводил глаз с четких, отшлифованных до совершенства, свидетельствующих о большой практике, движений польского посла в Мальборге князя Острожского и мягкой грации Эльжбеты Радзивилл, оказавшейся его партнершей в танце. Красота и отточенность поз танцующих, переплетавшаяся с красотой и совершенством древней мелодии, производили завораживающее впечатление на отзывчивую и чувствительную ко всему прекрасному и естественному душу барона фон Ротенбурга. На какую-то долю секунды ему даже показалось, что глаза его защипало от навернувшихся не прошеных слез. Это было так красиво, что не могло быть правдой, подумал он, постепенно успокаиваясь. С трудом оторвав взгляд от князя Острожского и Эльжбеты Радзивилл, он посмотрел на князя и княгиню Мазовецких, улыбавшихся друг другу во время переходов и танцевавших с неменьшим изяществом, получая явное удовольствие от того, что они делали.

Танец продолжался долго, но Карл не чувствовал себя утомленным. Наблюдая за парами, он твердо решил, что, когда переговоры закончатся, и посол польского короля вновь вернется в Мальборг, он непременно упросит Острожского научить его основным фигурам этого красивого танца. В следующий раз, очутившись при дворе этой замечательной женщины, плоцкой княгини Александры, Карл будет танцевать с очаровательной литвинкой Эльжбетой Радзивилл. И тогда она непременно сменит свою надменную литовскую невежливость на пленительную улыбку, подобную той, которую она сейчас, на его глазах, дарит своему польскому кузену, князю Острожскому.

За полонезом, древним танцем, общим для всех польских земель, как объяснила Карлу Эльжбета Радзивилл, вернувшаяся на место вместе со своим братом, таким же темноволосым и темноглазым, как и она, последовала мазурка, танец, принятый при дворах мазовецких князей. Также с четким ритмом, с мелодичной красивой музыкой, это был, несомненно, более придворный и более современный танец. Около дюжины пар, образовав широкий круг, плавно двинулись под музыку, пристукивая каблуками; кавалеры, заложив одну руку за спину, а дамы, подхватив рукой подолы длинных, польских по покрою, чрезвычайно понравившихся Карлу своей простотой и изяществом платьев, которые были в основном, бледно-голубых и бледно-розовых тонов, отделанные кружевами и золотыми или серебристыми шнурами, с пеной белоснежных нижних юбок, видневшихся из-под них.

Открывали танец князь Острожский, как обычно невозмутимый, улыбающийся и великолепный в своем белом, атласном, отделанном золотыми шнурами и позументами, костюме, и младшая дочь мазовецкого князя Земовита, двенадцатилетняя княжна Мария. Ее хорошенькое беленькое личико, обрамленное соломенными кудряшками, раскраснелось от удовольствия от приглашения красивого польского князя, по которому открыто вздыхали все невесты при мазовецком дворе.

– Этот ваш с Ядвигой-покойницей протеже, сын Алиции Острожской и Нариманта Литовского, меня просто поражает, – заметил князь Земовит, обращаясь к своей супруге, указывая глазами на князя Острожского и свою дочь. – Он говорит на полудюжине европейских языков, все знает, вежливый, обаятельный, такой замечательный, что все молодые дамы при нашем дворе с его появлением только и делают, что шушукаются о нем по углам. Что за монстра вы воспитали, сударыня? Более того, сегодня утром я получил письмо от Конрада фон Юнгингена, в котором он благодарит меня за ваш прекрасный выбор посланника в Мальборг, князя Острожского.

– Тебе он не нравится? – улыбаясь, спросила мужа княгиня Александра, с удовольствием поглядывая на плавно движущегося в танце элегантного польского князя и тоненькую, как былинка, золотоволосую княжну.

– Если он такой замечательный, что покорил сердце даже великого магистра Ордена крестоносцев, – ворчливо сказал мазовецкий князь, – может быть, стоит женить его на одной из наших дочерей? Он ведь племянник Владислава Польского, если не ошибаюсь?

– А также племянник мне и Дануте, супруге князя Януша Мазовецкого, – добавила, откровенно забавляясь, княгиня Александра. – А уж про все те слухи, которые ходят об особом отношении, которое питала к нему покойница польская королева, даже и говорить не хочется. Ты, помнится, также был неравнодушен к его матери, тридцать лет назад.

– Тридцать лет назад! – пробормотал князь Земовит. – И с тех пор ты не даешь мне об этом забыть ни на минуту, дорогая! Так за чем же дело стало?

– Дело в том, что он уже обручен, Вит. Еще с рождения. С девушкой, которая бесследно изчезла несколько лет тому назад, дочерью воеводы Ставского из герба Сулима, кузена нашего дорогого пана Завиши Чарного.

– Ну и что с того? – заметил князь Земовит. – Сколько ему сейчас лет? Двадцать? Двадцать пять? Что же, Ягайло намеревается держать его в холостяках вечно? А если девчонка не найдется вообще?

– Я уже давно хотела поговорить об этом с Ягайло, – задумчиво проговорила княгиня.

– Вот и поговори! – живо отозвался князь. – Пусть берет в жены Марию, если она ему нравится. Старшие две все равно уже просватаны. То-то Александр наш обрадуется, – с усмешкой добавил он погодя, имея в виду своего старшего сына. – Они же с молодым Острожским всегда были неразлучны, как братья.

– Мне кажется, у самого князя несколько иные планы по этому поводу, – дипломатично заметила княгиня Александра. – Правда, магистр в своем письме лишь намекнул мне на это. Я толком и не поняла, что он имел в виду.

– Что такое? – подозрительно спросил Земовит IV.

– Ничего определенного, – уклонилась от ответа княгиня, и мазовецкий князь, хорошо зная характер своей жены, не стал настаивать на немедленном ответе.

– Кстати, – оживился он, меняя тему беседы. – Как идут приготовления к большой охоте, которая должна состояться после того, как Ягайло закончит переговоры с крестоносцами? Думаю, магистр также не откажется принять в ней участие.

– Для охоты все готово, Вит, – сейчас же заверила мужа княгиня Мазовецкая. – Остается лишь дождаться появления Ягайло. Он будет здесь со своей свитой завтра утром. По крайней мере, так говорят поляки и такого же мнения придерживаются твои осведомители и шпионы магистра.

– Ужин удался замечательно, не правда ли? – помедлив, добавила она, оглядывая по очереди гостей-крестоносцев и собственных придворных, образовавших смешанные компании в разных концах большой приемной залы. Некоторые из них даже танцевали, в то время как другие наблюдали за танцами.

– Комтур фон Остероде – явно знаток дворцового политеса, – кивая в сторону тевтонского посла, ядовито сказал князь Мазовецкий, не любивший силезских немцев. – Его больше всего заинтересовали танцы.

– По крайней мере, он перестал выглядеть как надутая жаба, – справедливо заметила княгиня Александра. – Даже боюсь подумать, что он будет рассказывать в Мальборге о нашей мазурке.

– Не сомневаюсь, что он изобразит в лицах, как развлекаются дикие мазуры! – брюзгливо сказал князь. – В прошлый раз, помнится, князь Януш говорил мне, что, побывав при дворе Витовта, послы крестоносцев рассказывали что-то о свальном грехе во время одного из его пиров.

Княгиня рассмеялась, и ямочки, появившиеся при этом на ее щеках, сделали ее еще молодое подвижное лицо почти таким же юным и привлекательным, как у ее дочерей.

Глава 5

Недовольство короля

Плоцк, королевсвтво Верхняя Мазовия,

земли Польши, осень 1404 г.

Личная встреча князя Острожского с королем Владиславом Ягелло носила совсем не столь мирный характер. Король не поверил своим ушам, когда его молодой племянник совершенно спокойно попросил его расторжение помолвки с панной Ставской и разрешения на брак с другой девушкой, в которую он был влюблен.

Княгиня Александра, также присутствующая при этой примечательной беседе в ее резиденции в Плоцке, откровенно посмеивалась над растерянным выражением лица своего царственного брата. После известия о том, что дочь королевского рыцаря не горит желанием вернуться в Польшу из Ногорода Великого, чтобы встать под венец с князем Острожским, королю Владиславу-Ягелло никак не удавалось склонить Острожского даже к самой мысли о женитьбе.