Герцог отошел от перил и взволнованно заходил по веранде. Лусия де Монсада некоторое время, раздумывая, смотрела на него, а потом несколько раздраженно сказала:
– Остановись, ради бога, Луис! У меня уже в глазах рябит! Вы, мужчины, не перестаете меня изумлять. Знаешь, на ее месте, я бы тоже обиделась!
Андрей вышел из тени и почти бегом пересек веранду, в дальнем углу которой остановился отец. Герцог обернулся на звук его шагов, увидел Андрея и на лице его отразилось сначала удивление, а затем некоторое замешательство.
– Анри? – вздернув бровь, вопросительно произнес он.
– Папа, – Андрей с волнением смотрел в лицо отца, как обычно, испытывая чувство гордости и восхищения от того, что этот красивый, высокий и сильный мужчина являлся его отцом.
– Что случилось, Анри?
– Прости меня, отец, – Андрей смотрел прямо в лицо герцога, и тому на секунду вдруг показалось, что он смотрит в светлые глаза Эвелины, настолько манера смотреть и цвет и разрез глаз Андрея напомнили ему жену. – Мама просила передать тебе это… А я забыл!
Андрей протянул герцогу руку, в которой сверкнула на солнце тонкая цепь, заканчивающаяся католическим крестом.
– Записка? – подсказал герцог, принимая из его рук цепочку и внимательно разглядывая крест, слишком крупный для того, чтобы принадлежать женщине.
– Ах, да! – Андрей вытащил из кармана смятый листок бумаги.
Герцог развернул записку и у него упало сердце – записка была написана знакомым почерком его матери. Даже не отдавая себе отчета в том, что он делает, он мгновенно прочитал ее от начала до конца.
«Милая Эвелина, – писала Алиция Острожская двадцать лет назад. – Я пишу эту записку для тебя и кладу ее в ларец со своими драгоценностями. Когда ты станешь его женой, ты получишь ларец и, рано или поздно, найдешь эту записку, а вместе с ней и крест Людовика, который теперь принадлежит Львенку. Отдай ему крест и записку, девочка. Этот крест является ключом к тайнику, о котором знаем только я и мой сын, потому что мы создали его вдвоем. Мой дорогой Львенок, вспомни, что мы делали летом того года, когда погиб Волк. В тайнике то, что искали все, но не нашел никто. Это принадлежит тебе, Львенок. Делай с ним, что пожелаешь, но помни – быть королем трудное и неблагодарное занятие, лучше остаться просто человеком, жить, любить, страдать и умереть свободным. Прощай, сын!»
– Что это? – герцогиня де Монсада с тревогой смотрела в побледневшее лицо герцога. – Анри?
– Я не знаю, – мальчик пожал плечами.
– Анри!
Герцог смял записку и положил в карман своего камзола, а затем наклонился и неожиданно подхватил Андрея на руки. Андрей уперся вытянутыми руками в его широкие плечи и с веселым изумлением смотрел ему в лицо. Темно-синие глаза мальчика искрились смехом.
– Что ты делаешь, Луис! – вскричала герцогиня. – Сейчас же поставь его на место! Ты надорвешься!
– Почему ты сразу же не отдал мне записку и крест? – тихо спросил герцог, глядя прямо в глаза сыну.
– Я был зол на тебя, – также тихо ответил Андрей.
– Почему ты решил отдать записку именно сегодня?
– Я подслушал твой разговор с Лусией! – Андрей неожиданно улыбнулся. – Знаешь, отец, она права, я умный мальчик. Конечно же, я слышал все то, что говорили про тебя в замке. Но мама любит тебя. И я тебя люблю. Значит, ты не так безнадежен. Поехали домой! Она уже скучает по нам!
Герцогиня де Монсада несколько раз сморгнула, изумленная прямотой шестилетнего мальчика, в то время как герцог откровенно рассмеялся.
– Ты меня убедил, Анри! – сказал он, с удовольствием разглядывая чистое лицо сына, обещавшего стать необычайно привлекательным молодым человеком. – Мы возвращаемся!
– Что она написала? – негромко спросила герцогиня Монсада, вздыхая.
– Кто?
– Твоя жена.
– Это была записка от моей матери. Эвелина нашла ее в ларце с драгоценностями матери и передала с Андреем.
– Записка от Алиции Острожской? – изумленно переспросила герцогиня. – Голос с того света? Что она хотела от тебя?
– Ничего. Она просила меня кое-что сделать.
Герцог поставил Андрея на пол.
– Беги, малыш. Ты, кажется, хотел совершить верховую прогулку?
– Поехали вместе! – с загоревшимися глазами предложил Андрей. – Я тебя точно обгоню! А то они не разрешают мне быстро ездить. Сразу начинают кричать: «Ты убьешься, ты убьешься!», хуже, чем мама!
– Хорошо, с улыбкой согласился герцог. – Только дай мне полчаса. Иди, выбери коней и прикажи седлать их.
Андрей пулей вылетел в коридор, подпрыгивая от возбуждения и предвкушения прогулки.
– Что она хотела от тебя? – повторила свой вопрос герцогиня после того, как Андрей исчез из виду.
Ее лицо было серьезным, темные глаза поблескивали от едва сдерживаемого гнева.
– Почему она не оставит тебя в покое?! Я думала, что твоя жена, эта польская девочка, наполовину итальянка, окажется умнее и просто выбросит эту записку! Но она больше полячка, чем итальянка! Я зря позволила Алиции настоять на этом браке, мне нужно было женить тебя в Италии или во Франции!
Герцог в удивлении смотрел на раскрасневшееся лицо Лусия.
– Что-то вы слишком разгорячились, тетушка. В чем дело?
– В чем дело?! – взвилась донна Лусия. – Она наверняка просит тебя найти бумаги! Бумаги о твоем законом рождении, которые существовали только в ее воображении! Сколько людей уже заплатили своей жизнью за эту несуществующую тайну! Теперь она хочет, чтобы ты тоже ввязался в драку!
– Вы ошибаетесь, тетушка.
– Но ты возвращаешься в Литву! Зачем? Что тебе на месте не сидится? Нас так хорошо приняли при дворе!
– Я возвращаюсь в Литву потому, что, как образно выражаются итальянцы, я оставил там свое сердце. Я думал, что вы поняли это, тетушка.
– Вздор! – в раздражении воскликнула герцогиня. – У мужчин нет сердца!
– Что же у них есть, тетушка? – забавляясь ее горячностью, поддразнил ее герцог.
– То, что у них в штанах! – всердцах высказалась Лусия де Монсада. – Это заменяет им и сердце, и разум. И ты не исключение, Луис!
– Вы правы, тетушка, и вы знаете это. Отчего вы так расстроились?
Герцог внимательно смотрел на герцогиню де Монсада, слишком раздраженную тем, что только что произошло на ее глазах, чтобы заметить, как пристально он за ней наблюдает.
– Луис, ты должен пообещать мне, что не будешь искать эти чертовы бумаги! – категорично потребовала она, наконец. – Поклянись мне!
– Тетушка, мне уже не семь лет, чтобы давать подобные клятвы. Я буду делать то, что считаю нужным.