Рябины красной кисть, или Деревенские истории

– Как?! Ты! На мать! Да я тебя!

Но Кира опередила удар. Что было силы, она схватила мать и отбросила ту на кровать:

– Все, кончился произвол. Я выросла и не буду больше прятаться по погребам и чердакам!..

Незаметно подошел май, долгожданный счастливый май, но только не для выпускников. Лицо Киры выдавало озабоченность, а потухшие глаза потеряли шоколадно-ореховый оттенок. Приближалось время для сдачи денег на проведение выпускного бала, а чтобы на него пойти, требовался красивый наряд. Денег хватало только на что-то одно.

Черемное, отзвенев подойниками и отремев голосами детворы, погружалось в палево-дымчатые сумерки. Кира перемыла детей и готовила их ко сну, стараясь успеть до прихода разгульной мамаши. Вдруг она услышала рокот мотора. Девушка вышла на крыльцо и увидела блеск крыла мотоцикла.

– Кир, подойди на пять сек, – раздался знакомый голос по ту сторону ограды.

Кира открыла калитку – перед ней стоял Ден. Вот уж кого она никак не ожидала увидеть.

– Ты вот что, Кирюх, не обижайся на меня, но и не отказывай. Я от всей души, – без доли иронии проговорил Ден, протягивая Кире бумажку. – Возьми, да только не говори Вите, не поймет он, или неправильно расценит.

– Да ты что, Ден, я этого не возьму!

– От подарков не отказываются. Это моя экономия на недельных расходах. Ты талантлива, и тебе учиться надо, а это тебе на дорогу– отрезал Ден и настойчиво вложил купюру в руку одноклассницы.

«Кавасаки» загудел, не дав Кире опомниться и прийти в себя. При свете лампочки она развернула пятитысячную купюру, опустилась на колени у стула, и тело ее охватила мелкая дрожь. Горькие солоноватые слезы тихо капали из ее ласковых глаз. «Няня, ну не плачь!» – завопил Павлик, постепенно возвращая сестру в прежнее состояние.

Через два дня Кира принесла деньги на выпускной, но ей ответили, что Витя уже заплатил за себя и за нее. Кира смутилась. Она не знала, как правильнее поступить: сказать про помощь Дена или нет. Все же решила не говорить пока, надо будет документы везти в институт, устраиваться, на все нужны средства. А потом видно будет.

Кира проснулась от шума в автобусе. Люди собирали вещи. Барнаульский вокзал был переполнен. Он пестрил рюкзаками и чемоданами. На перроне в стороне от всех стоял знакомый силуэт и держал в руках ветку ржаво-красной рябины.

Голуби

Сумерки окутывали Точильное матово-серой с голубыми размывами завесой. В окнах просторной улицы, утопающей в березово-черемуховом обрамлении, неохотно загорались огни. Не спешили селяне заходить в дом: завораживая, брал их в плен сладковатый, густой аромат цветущих яблонь и черемухи, рассеянный по усадьбам и растворявшийся в окрестностях села. На подоконнике одного из домов скользило по стеклу пламя свечи, необыкновенно большой, напоминавшей цветок лотоса.

Возвращались с прогулки подруги – «скандинавки» (так окрестил их народ за занятия скандинавской ходьбой – мода на здоровье и до «глубинки» с «глушинкой» добралась быстро):

– Гляди-ка, Галь, у новеньких-то точно свет вэсовцы отрезали.

– Ага, Наташк, правильно, значит, седня в магазине про них говорили.

В окне появились два детских личика.

– Вон, смотри, два голубочка в окошко выглядывают, – заметила Наташа.

– Я все удивляюсь, ну как детей-то не жалко? – возмутилась Галина. – Ну че уж совсем что ли нет ни копейки за свет заплатить?

– Говорят, мамаша у них немного с головой не дружит.

– Зато с горлом у нее полный порядок. Муженьку-то, я слышала, не уступает, как Маринка же (Маринка – бывшая квартиросъемщица и любительница «заливать за воротник»).

И подруги душевно принялись вспоминать прошлых жильцов этого дома самым добрым словом, а когда последнее ребрышко было как следует перемыто, пришли к выводу, что «никого доброго» после первой хозяйки эта квартира не видела.

С мартовской оттепелью появилась в селе молодая семья с двумя детьми. Заселились скромно, по-тихому, а новую жизнь начинали бурно и весело. Быстро обзавелись друзьями, гораздо быстрее, чем работой. В селе с рабочими местами напряженно, поэтому стали Плотниковы перебиваться временными заработками. «На дядю пахать не буду, – говорил молодой хозяин, – а для себя деньгу так заработаю». Но зарабатывать не спешил. Жена часто упрекала его в безделье и праздности, но ответ был один: «Машка, отстань! Тебе надо, ты и работай!» И Машка работала: летом коров доила на личных подворьях, огороды пропалывала, дрова складывала, а осенью нанималась копать картофель. Надоело мужу детям колготки переодевать, да рубашки менять, и стал он пропадать у друзей. А к осени и вовсе пропал. Говорили: на заработки поехал, «бабло зашибать», а куда – никто не знал. Стала Машка дрова заготавливать помаленьку, да попивать все потихоньку. Бутылочка сивухи не одного в деревне излечивала од дурных болезней. Такая веселая «скорая помощь» вмиг растворяла все: одиночество, обиду, горе, печень, почки и прочие органы.

Все чаще в том же окне стали появляться мальчишки трех и четырехлетнего возраста. Они не умели говорить, однако младший четко произносил «ага». Тот, что постарше, научился открывать створку. Окно выходило на дорогу, делившую улицу на две стороны. «Агашки» – так окрестили их селяне – протягивали тоненькие ручонки, едва завидев человека, и каждый раз в маленьких ладонях появлялись пряники, пирожки, ватрушки, а порой, и семечки.

Дорожная пыль сменилась кружевом ржавой листвы, и воздух стал чище и холоднее. Окно закрылось на зимний режим, и дети, прилипая расплющенными носиками и губками к стеклу, беспомощно махали прохожим. Потом догадались стучать кулачками, а вскоре исчезли с подоконника совсем. Мать все чаще пропадала. Голодные мальчишки на четвереньках рыскали по дому в поисках пищи, складывая в рот, все, что движется и не движется.

На подоконнике появилась объеденная свеча.

Морозы крепли. Люди свирепствовали. Соцзащита готовила документы на лишение родительских прав. Однажды в дверь дома с холодными и пустыми окнами вошел участковый. Дверь тихо захлопнулась, но быстро открылась, а представитель власти в погонах выскочил на крыльцо, закрывая ладонью рот. Позже инспектору по охране детства и представителям соцзащиты он в красках рассказывал о незабываемом визите к Плотниковым, как на грязном полу сидели дети и складывали в рот растерзанных окровавленных голубей.

После второго визита инспекторы стали оформлять документы, и к зиме детей забрали в пансионат. Мать ушла в запой. Крепкий такой, продолжительный, настоящий запой. Новый год для нее прошел в мутном бреду. Она приобрела себе закадычную подругу Ольчу (Ольгой ее никто не называл), жившую неподалеку в покосившемся хромом на одну ногу домишке. Вместе нанимались на заработки, и дружно все пропивали. Деревенские женщины бросали вслед матери-кукушке: «Бессовестная! Детей нет – и забот никаких, она и пустилась во все тяжкие».

Желторогий месяц просачивался в окна квартиры плотниковских соседей. Проснулась хозяйка. Ей показалось, что воет собака. Она прислушалась: так и есть. Стало немного жутковато, и соседка слегка тронула по плечу спящего мужа: «Вань, ты слышишь, как собака воет?» Он что-то пробурчал в ответ и засопел. Женщина резко села на кровати: вой доносился через стенку. «Машка воет», – догадалась соседка…

В Старый новый год (есть в деревне такой праздник) в местном магазине запасались хозяйки конфетами, мармеладом и повидлом для выпечки (каждой хотелось послаще угостить ряженых, разумеется, прихвастнуть друг перед другом). Зашла в сельпо и Машка. Как-то решительно, скорее даже, нагловато подошла к прилавку, попросив каштановую краску для волос.

– Бог ты мой! Есть нечего, а она голову красить! – бросила вслед уходящей женщине бойкая продавщица.

– Лучше бы шампунь купила, да помыла голову-то свою дурную, – подхватила Наташка – «скандинавка».

– И даже не вспоминает про детей, – заключила тетя Соня, жившая на соседней улице – И где теперь ее голубки?

На этот раз женщинам не пришлось долго перемывать чужую судьбу: торопило их тесто, которое не терпело просрочки времени.

Соседи Машки встретили не одну компанию ряженых и собирались закрываться на ночь. Вдруг на крыльце послышался громкий смех, топот и стук. Хозяин впустил последних гостей. Ольчу узнали сразу, муженька Ольчиного тоже, а вот за нарядной невестой с белоснежной фатой не сразу рассмотрели свою соседку. Компания задержалась ненадолго. В их сумки хозяева положили продукты, а желание Маши привело хозяйку в удивление и едва заметное замешательство. Маша попросила синюю тушь, сказав, что синие тени ей уже дали в одном из домов. «Люблю синий цвет, – заявила «невеста», – это цвет чего-то нового, светлого…». Отголоски этой фразы не давали заснуть хозяйке. «Ты же знаешь, что у нее не все дома. Спи уже», – отрезал муж.

Наутро в дверь того же дома снова постучали, только уже настойчивее и увереннее, хотя дверь была уже давно не заперта.

– Звоните срочно куда-нибудь! – хрипела Ольча.

– Куда? Чего кричишь? Не проспалась что ли еще? – проворчал Иван.

– В милицию, в больницу…я не знаю, – басила гостья.

Хозяйка, впопыхах накидывая на плечи шубу, выбежала из дома. Дверь к соседям была открыта, но это не удивило женщину – отопление давно было разморожено, и дверь можно было и не закрывать. Она заглянула в комнату: на полу лежала Мария. Ее каштановые волосы были красиво уложены, на закрытых веках были видны синие тени, на ресницах – синяя тушь. На опрокинутой набок шее болталась веревка, привязанная к батарее…

Пришла весна. Яблоневый цвет, разносимый легким ветерком, как бело-розовое конфетти, рассыпался на подоконник. За стеклом одиноко стояла догоревшая свеча.

На край подоконника тихо села белая голубка.

Про родину, семью и Глаза

Самолет летел над облаками. Воздушная перина казалась нежной и мягкой, только немного холодной. Крыло ТУ-214 бороздило воздушную яму. Вдруг из-под крыла резко появились два красных глаза. «А-а-а!» – вырывалось из груди, но силы куда-то исчезли. А зловещие глаза уже смотрели через иллюминатор. Хотелось укрыться от них под пледом, но не получалось…Что это? Запах кофе. Да-да, терпкий с горчинкой…Какой кофе?! Откуда?

– Девушка, у вас плед упал, – заметил мой попутчик справа и принялся его поднимать.

– Чай, кофе, соки в ассортименте, – раздался приятный голос стюардессы.

Я окончательно проснулась. Попросила горячий чай без сахара. Закуталась в плед. Подняла с пола упавший во время сна томик Гоголя. «А-а, Николай Васильевич! вот откуда эти глаза!» – рефлексировала я свой странный (мягко говоря) сон. Вдруг я заметила на спинке противоположного кресла свою Печальку. Она полетела со мной! А куда ей деться?! Я вспомнила укоризненный взгляд дочери и ее заключительно-обвинительную фразу: «Носишься со своей родиной! А кто тебя там ждет? Тетя Нина? А ты уверена, что ты ей нужна?!» Дальше все в какой-то сизой дымке: рассеянный взгляд мужа, громкие восклицания дочери, мой серый чемодан на колесиках…

Печалька вся как-то сморщилась, собралась в кулачок и смотрела в иллюминатор. Мне было не по себе.