Рябины красной кисть, или Деревенские истории

– А вы в отпуск летите? – прервал мои пасмурные воспоминания пассажир-сосед.

– Да, на родину, давно там не была.

– А я тоже на родину, к родителям, год их не видел, – продолжал собеседник.

– А я своих не видела давно: маму 6 лет, а папу и того больше. На их холмиках уже давно трава растет.

– Н-да…Кстати, я Вова.

– Ну да, кстати. Моего мужа тоже Вова зовут…

Мой Вова хотел сделать мне сюрприз, правда я его «рассюрпризила». Он украдкой купил билеты на море, зная, что доктора мне советовали морской воздух. Очень странно: мы прожили в Москве 15 лет и ни разу не были на море! Лилька давно нас звала, но все как-то не получалось. А тут Володя раз – и все решил! Мой Володя решил?! Самой страшно – все всегда решала я. Надо было мне в тот вечер почитать именно Гоголя! Хотела же взять Пелевина, но рука потянулась к «Миргороду» (совсем одинаковые – Гоголь и Пелевин!), а в нем – билеты на море. Мозги заработали (хотя они ни на минуту не останавливались и до этого): надо предложить Лильке слетать в Сочи с отцом. Они редко бывают вместе, она вообще мало видится с родителями, наконец, ей просто необходимо сменить обстановку – совсем нервная стала после сессии – и вообще, она давно грезила шумом прибоя. Шум пришлось услышать мне, только далеко не прибоя…

Меня никто не провожал, только Печалька сидела на плечах и давила на них тяжким грузом. Я никак не могла от нее освободиться.

«Кстати Володя» заказал курицу с рисом и передал мне такой же пакет. Как оказалось, мой попутчик оказался еще и земляком: он был родом из соседнего района.

– Ну да, знаю я Вашу Мишиху, – сказал он, допивая кофе.

– Вот видите, а мне как-то не довелось в вашем селе побывать, – сказала я, но вышло немного сухо с примесью равнодушия.

– Да у вас там сейчас совсем делать нечего, – обиделся «кстати Володя» и отвернулся.

Печалька посмотрела на меня с упреком, будто хотела заметить, что от меня идут одни неприятности, но вскоре закрыла глаза и заснула…

Что может быть лучше воздуха родины?! Только сама родина с цветущими душицей и зверобоем, с возвышающейся над разнотравьем кровохлебкой, с солнечным донником и пением птиц на разные голоса! Все это разом обрушилось на мою задушенную выхлопными газами и испарением раскаленного асфальта голову, когда я вышла из машины такси. Надо было видеть глаза водителя, когда я попросила его остановить посреди поля (мы поехали объездной полевой дорогой – так делают только местные жители), не доехав до деревни порядка трех километров. Ну ничего, переживет. Он умчал, оставляя за собой столб горячей пыли, а я скинула обувь, вдохнула полной грудью и расправила плечи. Я стояла на вершине холма, с которого была видна вся моя Мишиха с разбросанными по малахитово-салатовому растительному ковру, тканому крапивой, полынью и ивой плакучей, домиками.

Печалька забилась глубоко под блузку, и вскоре я забыла про ее существование.

Тетя Нина хлопотала в огороде. Ее пестрый платок, надетый изнаночной стороной, выдавал хозяйку издалека. Она знала, что я приеду, поэтому не удивилась, но растрогалась до слез. Потом она, без ложного восхищения примеряла мои подарки, расспрашивала про столицу, про Самого (с ударением на последний слог) и рассказывала про свое житье-бытье. Вечером приехал с поля дядя Коля с букетом полевой ягоды, между которой просвечивал ковыль и листья полевого хвоща. Аромат был настолько пряным и сладким, что я едва устояла на ногах. Чай пили в беседке с душистым липовым медом. У тети Нины чай всегда на травках, с добавками шиповника, боярышника, листьев мяты и смородины (обязательное условие– настоянный в термосе). К вечеру пошли на речку, благо было рукой подать. Дядя Коля ушел чуть раньше, прихватив с собой шампунь, мыло и мочалку, а тетя Нина, сказала, что чуть задержится (надо было загнать в стайку Дочку). Я шла не спеша.

Проходя мимо усадьбы Вдовиных, я заметила на бельевой веревке детские вещи. «Наверное, старшая дочь подарила деду и бабушке внучку», – решила я. Большие ворота были распахнуты, и я увидела подростка. «Пашка что ли так вырос?» – промелькнула догадка. Загорелый мальчишка скидывал в углярку уголь, ловко работая лопатой. Смахивая пот с лица, он увидел меня и поздоровался. Я тоже. В окошечко углярки я увидела Алексея, он сидел в теньке, пускал дым от сигареты и изредка давал сыну советы.

Вода в Чумыше была теплющая! Парное молоко и то прохладнее. Распластавшись по водной глади, я не хотела даже двигаться. В воздухе закружился запах детства. Как же быстротечна жизнь! Течет быстрее воды. И перекатов много, и обрывистых берегов, и воронок, а подчас и водоворотов…

Возвращались той же дорой. Паша уже скидал уголь и собирал вещи. Алексей все так же сидел в теньке, но уже без сигареты, видимо, что-то читал в телефоне. Увидев нас, подросток улыбнулся и с хрипотцой в голосе спросил: «Ну что, как водичка? Тоже сейчас сбегаю». «Беги-беги, да поскорей, скоро ужинать будем», – раздался голос со стороны дома, откуда показалась молоденькая хрупкая девушка. Мальчишка подошел к отцу, что-то сказал и через минуту…выкатил инвалидную коляску. Ноги отца были заботливо укрыты легкой, но непрозрачной тканью.

– Ой, тетя Лена, здрасти, – проверещала девушка, в которой я угадала повзрослевшую Настю.

– Привет, Настюш!

Я старалась держать себя в руках, не выдавая потрясения от увиденного.

– Вы к нам надолго? – продолжала Настя. –А мы с мужем тоже сегодня приехали из Барнаула. Вы приходите завтра к нам на обед. Маме будет 4 года. Вы ведь ее хорошо знали?

«Что?..Как?..Четыре года?» – вопрос сменялся вопросом в моей голове.

– Почему ты мне ничего не говорила? – спрашивала я дома тетю Нину.

– Дык, все дела, да другие разговоры,– оправдывалась моя тетка. – Да ты ить и ниче не спрашивала…

Спать я легла в предбаннике, у стариков там, как дома: диван, чистая постель, даже телевизор. С вечера я слушала треньканье сверчков, шуршание жучков, трели птиц, приютившихся на ветках ветлы у реки. Перед глазами мелькали картинки, как кадры кинофильма: сутулая фигура отца-инвалида, крепкая мускулистая, смазанная загаром – сына, тоненький силуэт молоденькой дочери…Авария…Холодное тело красавицы – матери…

Аромат березовых веников, развешанных по стенам и иван-чая смешивался со свежим потоком воздуха, гонимого легким ветерком и просачивающегося сквозь щелки в предбанник, вскоре усыпил меня.

С утра я ходила в гости к родителям. Тихо на погосте, только ветерок колышет травы и ветки черемухи и сирени. Посидела, поговорила. Печалька бесперестанно вытирала мне слезы. Сходила на луг, нарвала цветов, сплела венок и возвращалась назад дорогой, огибающей село с другой стороны. Усадьбы давно заброшены, люди уехали в город, окраину подпирал только один кособокий домик. Вокруг него было столько растительности, что казалось невозможным пробраться сквозь эти дебри. Это действительно были дебри: кустарники волчеягодника, опутанные хмелем, ловко переползающим и на кусты бузины. Завершающим аккордом дикости служила тонкая, но статная госпожа-крапива. Ее величество запустило свои длинные листья-языки и между штакетинами гнилого трухлявого забора. Холодное немое царство оживляли большие черные вороны, карканье которых отпугивало зазевавшихся путников. Я посмотрела на приземистый хромой домишко, на ветхую крышу, поросшую мхом, на рамы без стекол и…похолодела от ужаса! Из зияющих оконных дыр на меня смотрели два глаза! Те два зловещих глаза с красными зрачками!

– Тетенька, отойдите в сторонку,– прозвенела тонюсеньким голоском девочка. – Моя корова боится вас.

Я оглянулась – пастух гнал стадо. Я увязалась за этой девочкой, стараясь не отставать.

– Чей это дом? – спросила я малышку.

– А бог их знает. Я не знаю, и знать не хочу, мне главное быстрей прогнать Ночку мимо, а то, говорят, там как стемнеет, черти водятся.

Волосы мои зашевелились – это Печалька пряталась в них.

За ужином мои старики рассказали историю этого «чертового» дома. Последние жильцы прожили там недолго. Пожилой мужчина приехал в село уже больным человеком. Его называли «Чернобылец». Страшная авария на атомной АЭС изъела его изнутри насквозь. Мужчина держался только на коже и костях. Чернобыльскую подпитку тратил на спиртное. К этой «подпитке» подвязалась новоиспеченная подруга-разведенка. Жили – не тужили. Как вдруг в хмурую и сырую осеннюю ночь в дверь избушки раздался резкий и довольно уверенный стук. Это сын Чернобыльца пришел на вольные хлеба из мест не столь отдаленных. Жизнь пошла еще веселей. Сынок работать не спешил, а денег требовал. Стал отец наниматься к жителям дрова-уголь носить, да снег чистить, а молодой красавец стал потихоньку к папашиной подружке в комнату ходить. Та сначала вроде как и не против была, но внутри парня сидел жуткий косматый зверь непонятной породы, и женщина его дюже боялась.

Грязную осень сменила суровая зима. Засидевшийся в гостях отец пришел поздно (видимо, хозяева рассчитались с ним сивухой) и очень веселый. Но веселье вмиг сошло на нет, когда в сенцах он услышал крики. Вместе с морозной струей густого воздуха ворвался Чернобылец в дом и увидел то, о чем догадывался. Спирт взял верх. Он-то и подарил хозяину смелость. Он же и положил в руки топор. Дальше было как в тумане, а точнее, в дурмане. Рубили топором, резали ножом, а потом забросили тело молодого домогателя в парник, засыпали снегом и легли спать. Каждый день утром и вечером сыпали в парник золу из печи, а через девять дней отец не выдержал и рассказал местной женщине свое горе…

В эту ночь я спала в доме. Печалька спряталась так, что даже я не знаю, куда.

Я видела сон. Я видела Гоголя. Я спрашивала его: «Русь, Русь! Куда ж несешься ты?! Куда катишься?! Может Вы знаете, а, Николай Васильевич?»

В самолете, укрывшись пледом и пролетая над облаками, я поглядела в иллюминатор: «Нет, Николай Васильевич, Ваш Вий не страшен! Да и что Ваш «Нос»? Хотите, я расскажу Вам историю про Глаза?!»