Экспозиция чувств

– Аня, это – реклама, она развешана везде. Я уже видел ее трижды в разных местах. А сама выставка проходит на Винзаводе. Знаешь такой?

– Нет. Это где?

– Рядом с Курским. Я сейчас как раз здесь. Кстати, здесь тоже торчит этот гребанный плакат.

– Какой ужас! Глеб, неужели ничего нельзя сделать?

– Боюсь, что нет. Выставка открыта уже две недели.

– Может, мы можем потребовать, чтобы фотографию убрали?

– Нереально! Представляешь, сколько денег вбухано в рекламу?

– Что же делать? На выставку Сергей, конечно, не пойдет. Но плакаты в городе… А там видно, что это я?

– Для меня очевидно.

– А что там, на этой фотографии? Мы целуемся?

– Нет. Просто стоим обнявшись. Теоретически там изображены просто мужчина и просто женщина. Ведь твой муж никогда меня не видел. А женщина может оказаться просто похожей на тебя.

– Как думаешь, это пройдет?

– Может пройти, если ты будешь достаточно убедительна. А, может, он вообще ничего не увидит…

– Спасибо, что предупредил, – Анна молчала, и Гордин понимал, что она должна, но не может оборвать разговор. – Глеб, если фотография победила в конкурсе, она хорошая?

– Да, хорошая. Многим нравится. Мы с тобой сделали эту Александру Корбус знаменитостью.

– А я могу ее где-нибудь увидеть? Я имею в виду фотографию… Ну, кроме выставки…

– Наверное, в Интернете можно найти. Тем более, если она на рекламном плакате. Называется «Осень нашей любви».

– Точное название…

– Да, очень точное…

Бывшие любовники помолчали еще несколько секунд.

– Я пойду? – будто бы с сомнением спросила Анна. Если бы Глеб мог, он не позволил бы ей оборвать разговор. Но все попытки удержать женщину были давно испробованы и оставлены как бесполезные.

– Иди. Береги себя!

– Ты тоже.

Короткие гудки обозначили разрыв линии, связи, отношений…

***

Они познакомились летом прошлого года. В июле. Встреча стала закономерным результатом совпадения случайностей. Глеб летал на конференцию в Новосибирск. Самолет задержали по техническим причинам, и Гордину пришлось долго маяться аэропорту на жестком неудобном стуле. Потом еще четыре часа он болтался в небе, пытаясь хотя бы немного подремать. Но в кресле сзади надсадно плакал ребенок, а бестолковая молодая мать никак не могла успокоить своего отпрыска.

Днем Глебу обязательно надо было появиться в офисе. Он заскочил домой принять душ, побриться и переменить рубашку. От усталости и раздражения дрожали руки. Бреясь, Глеб поранил выступающую родинку на левой скуле. Та закровила. Глеб прижег ранку спиртовым лосьоном. Но к вечеру родинка воспалилась. Напуганный предостережениями коллег и страшными постами из Интернета, Гордин отправился в клинику лазерной медицины.

На пороге врачебного кабинета его настиг застрявший в подсознании детский страшок перед докторами. Страшные люди! С целым набором пыточных инструментов: шприцами, иглами, скальпелями… Сердце Глеба невольно забилось быстрее обычного… Словно ужасный врач из далекого прошлого приложил к его груди свой холодный стетоскоп. Но за столом сидела симпатичная миниатюрная блондинка в голубом халатике. И цвет был ей к лицу – хорошо сочетался со льдистыми глазами.

– Проходите, садитесь вот сюда, – сказала женщина голосом, в котором звенело серебро, и указала на стул под яркой лампой. – Что у вас?

Гордин объяснил. Доктор вымыла руки, подошла к Глебу и взяла его лицо в ладони. Тот смутился от внезапности нарушения границ личного пространства. Женщина оказалось слишком близко. Так близки бывают только родные люди. Доктор хозяйским жестом повернула голову Глеба вправо и потрогала запекшуюся кровяную корочку прохладными пальцами. Гордин доверился ей сразу же, с первого прикосновения, так похожего на ласку. Детский страх исчез. Глеб расслабился и принялся с интересом разглядывать склонившееся над ним прелестное лицо.

Женщина была уже не так молода, как представилось с первого взгляда. Старше Глеба. Но было в ней какое-то потаенное очарование, которое, может быть, и открывалось-то только на таком сверхблизком расстоянии. Серый цвет радужки ее прекрасных льдистых глаз распадался на десятки оттенков от голубого до рыжего. Подвижный зрачок «дышал» – то расширялся, то сужался, реагируя на малейшие изменения освещенности. С ресниц осыпалась засохшая тушь, и крохотные черные пылинки осели на нижнем веке. Между светлыми выщипанными бровями обозначилась озабоченная складка. Уставшая бледная кожа собралась вокруг глаз пока еще малозаметной сеточкой морщин.

Глеб преисполнился сочувствием к этой замотанной жизнью женщине.

– Что вы так на меня смотрите? – наконец не выдержала та.

– Пытаюсь прочесть свой приговор, – сострил Глеб. – Доктор, я буду жить?

– Не вижу ничего несовместимого с жизнью, больной. Сейчас мы срежем с вашей кожи это опасное украшение и отпустим вас жить дальше.

– А как вас зовут, доктор? – сам не зная для чего, поинтересовался Гордин.

– Зовут меня Анной Аркадьевной. Как Каренину. Легко запоминается.

– Опасное сходство. Вас к паровозам не тянет?

– Как-то не замечала за собой.

– А меня зовут Глеб.

– Красивое имя. Редкое. Сейчас мы соскоблим ваш невус.

– Что сделаем?

– Родинку удалим. Потерпеть придется минут пять. Это не больно, но запах неприятный будет. Запах паленого мяса.

– Моего мяса?

– Вашего – вашего, – усмехнулась Анна Аркадьевна. – Что, страшно?

– Еще бы не страшно! Вдруг увлечетесь и полностью меня поджарите.

– Да, мне как раз не удалось сегодня пообедать. Я бы не отказалась от хорошо прожаренного кусочка мяса.

Когда процедура закончилась, Глеб, неожиданно для себя, взял руку Анны Аркадьевны и поцеловал. Сначала тыльную сторону, а затем, развернув, – запястье, где под его губами часто бился тонкий голубой пульс.

– Зачем вы это? Не надо, – Анна быстро отдернула руку.

– Это благодарность за спасение жизни.