Экспозиция чувств

– Ту-ту-ту… Весьма неожиданно. А по батюшке вас как величают?

– Федоровна.

– Вот как… Значит, Федькина дочка. И внучка Инны. Забавно, – мужчина внезапно отбросил всю свою церемонность. – Так вот почему тебя так заинтересовал Иннин портрет. А я-то размечтался…

– Но мне он действительно очень понравился. Он очень крутой. Мне вообще очень нравятся ваши работы.

– Крутой… Ну и на том спасибо, – Корбус растерянно молчал, не зная, о чем говорить. – Значит, у нас сегодня встреча потомков с предками. И как? Не разочарована?

– А вы?

– Ну, не вы, а ты, если уж мы с тобой такие близкие родственники. И как я могу быть разочарован, если моя внучка – красавица.

– Неправда, никакая я не красавица. Вот бабуля…

– Ну, это уж позволь мне судить. Уж в чем-чем, а в женской красоте я понимаю побольше твоего! Ну, как живешь, девочка, чем занимаешься? Что положено спрашивать при знакомстве?

– Положено? А вам самому ничего про меня не интересно?

– Это Инна тебя так обработала? Что я знать тебя не хочу? Ты, кстати, сказала ей, что встречаешься со мной?

– Нет. Бабуля не хотела, чтобы я…

– Понятно. А ты захотела. Зачем? Из чувства протеста?

– Нет. Просто я снимаю. И я увидела ваши работы.

***

– Значит, когда вы познакомились, ты уже снимала…

– Ну да, если это можно так назвать. Всякие картинки позорные. Сейчас же все снимают. Телефоном. Элем от этого просто бесится. Он говорит, что фотографировать телефоном все равно что музицировать на пылесосе. Так и называет плохие работы – «телефонное творчество».

– Но есть же Инстаграмм? Это уже всеми признанное самостоятельное направление фотографии.

– Есть. Но дед этого не одобряет.

– А ты показывала ему свои картинки? Что он сказал?

– Не буду повторять, все равно при публикации вымарывать придется. Я и сама теперь понимаю, насколько он был прав. Он только в прошлом году позволил мне послать работу на конкурс. Как раз на «Best of Russia». Даже не так: не позволил, а настоял.

– У него что, в жюри были свои люди?

– Ты что, с ума сошла? Даже если б и были, он и пальцем не пошевелил бы! В искусстве у Элема все по «гамбургскому счету».

– Сорри. Твоя работа на самом деле лучшая. Шикарная фотка!

Саша передернулась и скривила лицо:

– Бр-р-р, не употребляй при мне этого поносного слова! Сказать в присутствии фотографа «фотка» все равно, что выматериться на светском приеме. Это из лексикона тех, кто «музицирует на пылесосе»! Дед про хорошие работы говорит «хорошая карточка».

– Сорри еще раз! Пусть будет «хорошая карточка». Расскажи, как ты ее сняла?

– Обычно. Просто оказалась в нужное время в нужном месте. Да еще и с камерой. Повезло.

– А что ты еще снимаешь?

– Много всего: свадьбы, портреты, деток, даже легкую будуарную эротику. Но тащусь-то я от стрита[20 - Стрит-фото – уличная съемка].

– Почему именно от стрита?

– Почему? Наверное, потому, что стрит – это как рулетка. Игра с судьбой.

– Это как?

Когда Сашка заговорила о своей большой любви, глаза ее загорелись восторженным блеском, а лицо засветилось внутренним светом вдохновения.

– Ну, понимаешь, – втолковывала она Алле. – В студии – там все понятно: там фотограф выстраивает композицию кадра, выбирает ракурс, ставит свет, выставляет режим съемки, нажимает на кнопку и получает свою картинку – ровно такой, какой он сам ее придумал. А в стрите все по-другому. Там на улицах бурлит жизнь, сама по себе бурлит, и ничего от меня не зависит. Там композиции строит… Великий композитор. А я должна всего лишь увидеть, распознать его шедевр… И, если очень повезет, успеть поймать мгновение, прекрасное или ужасное.

– Вау! Как это… концептуально.

– Но это правда! Те, кто занимаются стритом по природе своей охотники. Для нас главное – это добыча. Я, когда снимаю, не чувствую ни холода, ни голода, ни усталости. Знаешь, иногда можно целый день промотаться по улицам, и не подстрелить ничего стоящего. А иногда с первого кадра прет: картинка за картинкой. Но в любом случае, стрит-фотограф не художник. Мы все – охотники.

– Не верю! На улицах снимают практически все. А великих стрит-фотографов единицы. Наверное, эти избранные все-таки художники?

– Да, Алекс Вебб уникален и неподражаем. Но он просто о-о-очень удачливый стрелок. Волшебный.

– Гуд. И все-таки фотограф, он как-то влияет на кадр. Ты же размазала толпу в своей «Осени». Ведь в жизни было не так!

– Да, размазала. Но вся моя размазка была бы полной ерундой, если б Великий композитор не свел для меня этих двоих. И кто автор – я или Он? Премию за двоих получила я. Но, по-честному, Он достоин ее значительно больше.

Глава 4

Март 20Х2 г.

«Поверните направо, затем держитесь левее». Повинуясь механическому голосу навигатора, Глеб направил машину в низкий темный тоннель под железнодорожными путями возле Курского вокзала. Допотопное сооружение переживало потоп: талая вода текла по стенам, капала со сводов и скапливалась на дне грязными лужами. Въезжая, Гордин не сбросил скорость, за что был наказан фонтаном черной жижи из-под колес. А ведь только вчера он вымыл машину! Глеб смачно выматерился.

Он отправился на Винзавод с утра пораньше. Хотелось поскорее покончить с неприятным делом. И так всю неделю Глеб не мог избавиться от дурного настроения. Он все время вспоминал про тот оскорбительный плакат, обнаживший тайны его частной жизни. Ни один уважающий себя мужик не должен оставлять оскорбления без ответа! Но Глеб не мог решить, что же ему делать? И от того злился еще больше. Он злился на неизвестного папарацци, на себя, одержимого гамлетовским комплексом, на утраченный самоконтроль, на несправедливость судьбы – словом, на жизнь. Понятно, что начинать надо было с выяснения имени обидчика. То есть с посещения выставки. А там уж будет видно, что делать дальше.

Художественная жизнь на Винзаводе начиналась богемно поздно – в полдень. Глеб, привыкший появляться в офисе в половине девятого, не догадался уточнить час открытия выставки. Он просто приехал к одиннадцати, уверенный, что в это время уже работают все заведения и учреждения. Но не тут-то было! И теперь ему предстояло как-то скоротать час. Целый час – бессмысленный, вычеркнутый из жизни.

День был промозглым и ветреным. Куртка, предназначенная для спринтерских перебежек от машины до подъезда, совсем не грела. Да и ноги мерзли в легких ботинках. Надо бы отыскать какое-нибудь теплое местечко. Гордин осмотрелся. Красно-кирпичные корпуса артцентра со слепыми окнами казались безжизненными. Чужая недружественная территория. Глеб решил, было, уехать и вернуться через час… Но вдруг в одном из зданий отворилась дверь, выпустив наружу клубы белесого пара и молодую женщину с мальчиком лет шести. Что бы ни находилось там, внутри, помещение было обитаемым и теплым! Глеб вошел. В холле несколько мамаш паковали в комбинезоны шумных егозящих детишек. Видимо, только что закончились какие-то занятия, и теперь соскучившимся в ожидании родительницам вернули их неуемных отпрысков.

Тут же за стеклянной перегородкой располагалось уютное кафе на несколько столиков. Сделав заказ, Глеб занял место рядом с окном и задумался. Гребанный плакат разладил его налаженную жизнь… Глеб словно утратил твердую почву настоящего и провалился в прошлое. Его засасывала чувственная трясина воспоминаний. Вернулись боль, сожаление, раскаяние и неутоленное желание – словом, эмоции, которые Глеб не хотел испытывать. Чувства разрушали его. Буквально накануне Гордин спорил с коллегой о чем-то сугубо производственном, как вдруг всей кожей ощутил присутствие Анны. Казалось, стоит только обернуться, и он увидит ее – свою потерянную любовь. Светлые льдистые глаза, вьющийся локон на виске… Улыбка, притаившаяся в уголках мягких губ… Не удержавшись, Глеб оглянулся… И ничего! Кроме привычного офисного интерьера. А ночью Глеб не мог заснуть. Метался по кровати, мучимый фантомным запахом Анны, исходившим от постельного белья, что когда-то впитало пот и сок их страсти.

Он стал раздражительным, агрессивным. Вчера безо всякого повода сказал гадость девчонке-стажерке. Потом, естественно, пришлось извиняться. На Леху Вормина наехал. Тот, конечно, сам виноват – нечего хамить начальству. Но обычно Глеб не обижался, переводил все в шутку. А тут вспылил…

И все из-за гребанного папарацци – лучшего фотографа России, мать его! Меньше чем через час Глеб будет знать его фамилию. И что с ним делать? Набить морду? Раньше было проще – можно было на дуэль вызвать. А сейчас… Какого удовлетворения потребовать? Исправить случившееся было уже невозможно – фотография разлетелась в тысячах копий. Плакаты висели по всему городу, Глеб постоянно натыкался на них. Вот и сейчас постер с обнявшимися любовниками глумливо маячил за окном. Видела ли плакат Анна? Наверное нет, иначе позвонила бы ему. А, может, и не позвонила бы…