Монтаж памяти

Guide my feet in peaceful ways

Turn my midnights into days.

– Джозеф запел, значит, опять скучает по жене.

– Она умерла?

– Нет, Мэри – рабыня на другой плантации в Натчезе. Они в прошлое Рождество поженились. Хотя как у нас женятся… просто говорят всем, что они стали семьей. Ежели господа добрые, то иногда и праздник позволяют с песнями, танцами и гостями-рабами с соседних плантации. В старые времена бывало напечем пирогов и накроем столы в саду на свадьбу. Кто-нибудь на скрипке сыграет или на барабанах. Мы плясали, позабыв хотя бы на время о побоях и нищете. Но видеться мужьям с жёнами можно только в день Господень, если оба хозяина позволят.

– И что же хозяева? Запретили Джозефу?

– О, нет. Им такое только на руку. Бесплатное разведение рабов. Особенно когда ввоз рабов из Африки запретили. Только вот детский плач иные хозяйки не терпят. Грудничка Зои, рабыни у Уильямсов, госпожа забила на смерть.

Я подумала, что госпожа, о которой говорила Роуз, – мать Томаса. Ну и семейка.

– У неё была больна голова в тот день, а малыш всё никак не унимался, плач доносился до открытых окон миссуз. Она выскочила и била дитя, пока тот не перестал плакать. Но вместе с этим он и дышать прекратил, ангелочек Господень.

Да как же можно любить только себя, жить своей жизнью, используя других людей? Брать всё без остатка, почти ничего не давая взамен. Лишь для своих удобств, комфорта и роскошной жизни. Ведь стоит им распустить рабов и придется пахать самим, чтобы обеспечить себя.

Может быть, и со мной произошло что-то ужасное, раз голова решила всё стереть из памяти набело.

– Нелли, а ну выходи, распоясавшаяся брехунья, – хлыст щёлкал в ушах, эхом отзываясь в незаживающих со вчерашнего дня ранах, и хотелось забиться в угол, закопаться, но не найти мне было убежища. Рыцарь на белом коне не объявится внезапно спасать толстую рабыню. – Говорил я вчера утром хозяину, что ты свихнулась, и пора тебе в петлю или продать, покамест можно ещё за деньги тебя спихнуть.

Глава 7

– Так она сама упала? Или Вы ей помогли? – старший лейтенант Комаров постукивал шариковой ручкой по ладони, допрашивая потенциального подозреваемого.

– Что за возмутительные предположения Вы делаете? Я же сам вызвал скорую. Зачем, по-Вашему, мне в таком случае было ставить себя под подозрение? – ответил коротко стриженный брюнет, обросший щетиной. Брился он теперь нечасто, надевал первые попавшиеся вещи, лишь бы чистые. Низкий стул, на котором сидел мужчина перед работником правоохранительных органов в сочетании с тоном зеленого дознавателя вызывали в нём презрение высшей степени.

– Этот ход как раз используют для отвода глаз или по причине непреднамеренного убийства на бытовой почве.

– Мне уже стоит искать адвоката, господин дознаватель?

1860 год

– Эй, ты, Джозеф, а ну вытащи эту дрянь из хижины.

Мужчина, который ещё несколько минут назад пел песню, стоит передо мной с грустными глазами и говорит:

– Прости, Нелли, – тянет за руку и выводит во двор.

– Привяжи её спиной к столбу, – Харрис, зажав в зубах самокрутку, подает веревку. От табачного дыма, неотъемлемой части нашего надзирателя, его засаленные волосы с вкраплениями седины отливали неприятным жёлтым цветом.

Джозеф послушно взял грубую веревку и потащил меня к столбу. Я начала вырываться, но он тихо произнёс:

– Нелли, не надо. Хуже будет. Терпи, – и крепче схватил за обе руки сзади, подталкивая меня вперёд к месту пытки.

Парнишка был невероятно силён, несмотря на кажущуюся худобу.

Ужас высекал искры перед глазами, ведь я не имела ни малейшего представления о планах возмездия Харриса. От страха тошнило, а по лицу струились дорожки липкого пота.

Харрис держал над костром во дворе за рукоятку какую-то металлическую палку с наконечником, и при этом смотрел на меня в упор, чуть склонив голову.

– Всё думаю, куда тебе метку поставить. На руку или по старинке на лоб?

Мои ноги и руки были привязаны к столбу за спиной. Никто из рабов и не подумал бы противиться ублюдку, а уж хозяевам и вовсе плевать, лишь бы до смерти не забили их собственность. Надсмотрщик, словно растягивая удовольствие, медленно направился в мою сторону, смакую свою самокрутку, попеременно выпуская дымок из ноздрей. Мерзкий бородач усмехался, умудряясь не выронить тлеющую табачную соску изо рта.

Тело всё напряглось и горело, сильнее вжимаясь в столб, словно тот мог меня поглотить и спрятать внутри.

В этот самый момент со спины я услышала приближающийся топот копыт и наполовину понятную мне брань:

– Merde,[11 - Merde – ругательство на французском языке, обозначающее фекалии. Натчез ранее был под властью французов, поэтому этот язык был распространен среди населения несмотря на то, что в 19 веке земли принадлежали американцам.] – слово, которое моментально заставило Харриса растерять свою развязность и наконец потушить курево остроносым ботинком. – Будь ты проклят, тряпочный кекс[12 - Ragamuffin – никакой не тряпочный кекс, как это буквально поняла Нелли. Старое английское слово обозначает оборванца и является ругательством.].

Ну и странные у них ругательства. Неужели мистер Хьюз решил вступиться за меня? Но тут надзиратель повернул голову в сторону хозяйских построек поблизости он невольничьих хижин. И только сейчас я заметила слабый дым из окон одной из них. Харрис тотчас взобрался на лошадь.

– Сколько раз я предупреждал твою дымящую задницу! Конюшня горит. Живо тушить.

Два десятка рабов побежали к источнику пожара, так и оставив меня привязанной к столбу. Но лучше уж так, чем быть припечатанной раскалённым металлом.

В этот момент двери постройки распахнулись и оттуда выбежал рыжий конь с черной гривой и горящим хвостом, а за ним и мальчишка-раб. Скакун помчался в сторону реки. Но тут же раздались тревожные крики: «Аллигатор!».

Светлокожий пацанёнок, отчего-то одетый в больно простую рубашку и штанишки, развязал мои затекшие руки и ноги. И я понеслась к остальным рабам.

Хозяин поспешил на помощь жеребцу, другие копали червонную землю и наполняли емкости, третьи таскали ведра и засыпали огонь землей. Благодаря большому количеству шустрых рабов пламя не успело быстро распространиться. Харрис прокричал: «Бросаю гранату».[13 - Гранатами в 19 веке также назывались стеклянные бутылки с солевым раствором, прототипы огнетушителей. Их бросали в огонь. Разбиваясь, они тушили пожар. Но нередко такой способ был малоэффективным.] И с размаху запустил в огонь какой-то изящный бутыль, с виду напоминающий дамский парфюм большого объема. Не знаю, как такое возможно, чтобы граната потушила пожар, но средство действительно сработало. Для верности группа мужчин засыпала сверху ещё несколько ведер рыжей земли.

Теперь внимание переключилось на мечущегося в агонии и ревущего рыжего страдальца, с крупа которого свисал и болтался кусок шкуры, оголяя кровавую плоть животного до самых голеней. Аллигатор, видимо, крепко прикусил его, но жеребец всё же сумел отбиться от хищника и выбраться из воды на берег. Обгорел только хвост, но до самого основания.

Хозяин, согнувшись пополам и схватившись за голову причитал:

– Бедный Персик! Кэролайн не переживет, – потом он резко обернулся в сторону Харриса, который по виду наложил от страха в штаны, и, стиснув зубы, прошипел в жутком гневе. – Катись ко всем чертям, Харрис. Сегодня же. О расчете и не мечтай, ты ещё должен мне за причиненный ущерб, дымоход чертов. Ещё чуть-чуть, и хлопок бы начал гореть на поле.

Затем мистер Хьюз всадил пулю из револьвера в Персика и поскакал в сторону дома. Я поторопилась скрыться вслед за ним, пока Харрис не привел свою угрозу в действие, оставив  мне прощальный «подарок».

Я боялась Харриса, пряталась от Грейс и стыдилась встречи с Кэролайн, затаившись на кухне вместе с Роуз.

– Нелли, тебе придется выползти из этого прикрытия, если хочешь остаться живой. Ты разгневаешь госпожу ещё сильнее.

Роуз положила на тарелку желтые кексики, щедро сдобрив их сверху растопленным маслом. Рядом пристроила тарелку с кусками окорока. Отломила свежую ароматную булочку от её соседок, которых только вынула из печи. Я готова была захлебнуться от вкусного зрелища, но вместо этого вождь кухни почти силой выпнула меня с подносом в сторону господских спален.

Кэролайн ревела, уткнувшись в подушку, и велела мне выметаться вместе с осточертевшей едой. Видать, отец уже передал ей известия про Персика и пожар.

– Ну право же, мисс, поешьте. Хлопнетесь в обморок, а сечь будут меня.

– Моего Персика не стало. Ничего ты не соображаешь. Не до еды мне, – не унималась бедняжка. Животину ей жалко, а если бы пристрелили меня, она бы только обрадовалась небось.

– Вдруг мистер Уильямс младший сегодня к нам заглянет, а Вы раздетая, в чепце и нечесаная тут чахнете. Так он развернется и уедет, раз Вам нездоровится, – мой голод на протяжении целых суток давал о себе знать, перебивая слова умоляющим протяжным урчанием.

Отщипнула кусочек от кексика. Не думаю, что Кэролайн заметит, что их было два, а не один. И ощутив вкус сладко-соленого облачка со сливочной кислинкой на языке, прикрыла глаза от удовольствия. Как от такого можно отказаться?