Изменницы

Георг подавленно вздохнул.

– И потом, – продолжила Левина, – меня ввели в свиту королевы, и я не имею права…

– Чаша с ядом, – пробормотал Георг, но вот раздался громкий стук в дверь, и оба умолкли.

Герой, лежащий у камина, встревоженно вскинул голову. Георг пошел открывать; он осторожно выглянул на улицу и приоткрыл дверь совсем чуть-чуть. Левина увидела лишь мужскую фигуру на пороге и его жестикулирующие руки. Вдруг у нее сжался желудок. Она узнала резной перстень с гранатом, он принадлежал ризничему церкви Святого Мартина – приближенному Боннера.

На большом столе посреди зала лежал залитый слезами набросок со сценой казни роженицы с острова Мэн; Левина мысленно обругала себя за неосторожность. Как она могла оставить набросок на таком видном месте? Схватив бумагу, она молилась, чтобы Георгу хватило ума как можно дольше продержать приспешника Боннера на пороге. Они о чем-то говорили, но кровь стучала в ушах у Левины, и она разбирала лишь отдельные слова. Бросив эскиз в огонь, она наблюдала за тем, как загибаются края листа, и вспоминала сожженный недавно портрет Джейн Грей. Вскоре от рисунка не осталось ничего, кроме хлопьев пепла, которые весело взлетали вверх, похожие на черных бабочек.

Дверь наконец распахнулась, и вошел ризничий – из-за того, что свет падал сзади, Левина не видела его лица. Герой ощетинился и зарычал.

Левина поприветствовала гостя.

– Мы так рады! – произнесла она громче обычного, как будто участвовала в живой картине.

Она никак не могла вспомнить, как его зовут, и боялась оскорбить, если не обратится к нему по имени. Он взял протянутую ему руку в обе свои и пожал – пожалуй, слишком крепко. Потом поднес ее к губам, чмокнул в костяшки пальцев. Их взгляды встретились, и он одарил ее обезоруживающей улыбкой, обнажив ряд мелких, ровных зубов. Левина часто встречала его в церкви. Из-за того, что он в черном, и из-за тонких рук он напоминал ей галку – правда, она впервые увидела улыбку на его лице. Над ним нависал Георг. Она выглянула за дверь и поняла, что ризничий пришел не один; у нее перехватило дыхание от страха. Она представила, как ее сейчас арестуют, бросят в телегу и отвезут в тюрьму Флит. Если обыщут дом, то без труда найдут свиток, спрятанный за гобеленом в спальне, – письменные свидетельства о зверствах, которые необходимо послать в Женеву вместе с ее рисунками. Свитка достаточно для того, чтобы их всех сожгли. У нее участилось дыхание; она боялась, что выдает себя бусинками пота, которые проступили на лбу.

– Милая Левина, Берн пришел поговорить с нами, – сообщил Георг.

Левина была поражена спокойствием мужа и рада, что теперь знает, как зовут незваного гостя. Берн… Как она могла забыть? Георг не заикается, и она успокоилась. Сердце у нее вдруг сжалось, словно кто-то стиснул его в кулаке: как она любит своего мужа!

– Пожалуйста, прикажи мальчику принести холодного эля!

В коридоре она на секунду прислонилась к стене, чтобы отдышаться, радуясь, что может собраться с силами. Она подоткнула выбившиеся из прически пряди волос под чепец, а затем подозвала слугу и вернулась в зал. Георг и Берн сидели в креслах у камина. Герой не сводил с них глаз; следил, как сокол за зайцем. Спутник Берна, которого тот не удосужился представить, – судя по одежде, он всего лишь прислужник, – остался в прихожей, переминался с ноги на ногу. Левина села на низкую скамеечку у ног мужа, нарочито старательно разгладила юбки, поправила рукава. Все что угодно, лишь бы не встречаться взглядом с Берном.

– Надеюсь, ваши близкие не заразились инфлюэнцей, – сказала она, начиная светскую беседу. Последнее время все только о болезни и говорят: инфлюэнца гуляет по стране, забирая жизни сотнями.

– Болезнь – кара Божия за ересь, – объявил Берн. – Спасибо, мои близкие в добром здравии.

– И нас Господь миловал. – Георг осенил себя крестным знамением.

Берн посмотрел на него прищурившись.

– Насколько я понимаю, вы знакомы с семейством Каррад, – проговорил он медленно и мягко, как будто просто обсуждал общих друзей. Но за его словами крылось что-то другое – угроза или обвинение.

– Они наши соседи, – кивнул Георг. – Мы немного знакомы с ними. Разве они заболели?

Слуга подал Берну кружку с элем. Прежде чем отпить, тот понюхал содержимое. Выпив, причмокнул:

– Добрый эль, Теерлинк. Сами варите или покупаете?

– Покупаю у…

Но Берн перебил, не дав Георгу договорить:

– Соседи, говорите?

– Совершенно верно, – ответила за мужа Левина, притворяясь, будто разговор ее нисколько не волнует. Она старалась не смотреть на мелкие, идеально ровные зубы Берна, не представлять – непонятно почему, – как он кусает ее, рвет своими ровными зубами. – Наш сын симпатизирует одной из их дочерей. – Она быстро сообразила: если Каррады заразились, значит, Маркус тоже рискует, и ужаснулась.

Но Берн, похоже, был не склонен обсуждать инфлюэнцу.

– Да, – сказал он. – Епископу известно об их связи.

– Едва ли их отношения можно назвать связью, – возразила Левина, стараясь не выказывать беспокойства, какое она начала испытывать, когда разговор принял неприятный оборот. – Мы их, во всяком случае, не поощряли. – Она переглянулась с Георгом, и тот согласно кивнул.

– Их следует поощрить, – объявил Берн. Теерлинки ждали, пока тот объяснится. – Видите ли, епископ хочет, чтобы за Каррадами велось наблюдение. Похоже, они… – Он умолк и повертел перстень на пальце. – Как бы получше выразиться? Судя по всему, их поведение… вызвало у епископа определенные подозрения. – Он нарочно растягивал слова. – Очень кстати, что ваш сын ухаживает за одной из дочерей! Благодаря ему мы можем наблюдать за этим семейством, так сказать, с близкого расстояния.

– К сожалению, – подосадовал Георг, – Маркусу придется немедленно отправиться в Брюгге. Его дед, мой отец, заболел. – Он снова перекрестился, а затем набожно сложил руки. Левина перебирала висевшие на поясе четки. – Вполне вероятно, скоро нам всем придется отправиться туда же.

– Брюгге, – медленно повторил Берн, как будто пытаясь вспомнить, где находится этот город. В конце концов он быстро одобрительно кивнул, и Левина была благодарна за то, что Брюгге находится под властью католиков. – Прискорбно слышать о недомогании вашего батюшки, – неискренне продолжал незваный гость, – но я не сомневаюсь, что вы найдете средства держать епископа au courant[18 - В курсе (фр.).]. – Он снова улыбнулся своей тошнотворно-приторной улыбкой. Допил эль, встал, шурша одеянием. – Епископ Боннер огорчится, лишившись таких прихожан, как вы. Истинно верующих очень мало, они так редки!

Левина была уверена, что расслышала нотки сарказма за его льстивыми словами. Уж не проверяет ли Боннер их благочестие вместе с благочестием Каррадов? Боязнь заболеть отступила на второй план; ее сменило нечто более зловещее. Ей было известно, что Каррады – реформаторы; Берн вполне мог нанести им такой же визит – во всяком случае, это не исключено. Он направился к двери и, рявкнув слуге: «Смотри в оба!» – ушел.

Левина обернулась к Георгу. Тот следил за ней, как будто ждал каких-то слов, но она, избегая его взгляда, начала собирать кружки со стола.

Георг схватил ее за руку:

– Оставь посуду слуге! Мы ведь за это ему платим.

«Точнее, я плачу», – подумала Левина, но промолчала.

– Тебе по-прежнему хочется здесь остаться? – продолжал он, и в его голосе больше не было слышно нежности.

– Сейчас мы просто не можем уехать. Наш отъезд возбудит подозрения.

– Если бы ты не… – Он умолк и закрыл лицо руками. Его отчаяние разрывало ей сердце. – Если бы ты не настояла на том, чтобы переправлять в Женеву все записи и рисунки, мы не очутились бы под подозрением!

Она хотела накричать на мужа, напомнить, что и он – сторонник новой веры, упрекнуть его в лицемерии… но вовремя прикусила язык. Нет смысла вымещать гнев на Георге, который ее любит. Он напуган. Вот странно – ее муж, ее защитник, боится больше, чем она сама.

– Я люблю тебя, Георг, – прошептала она.

Он не ответил, и впервые Левину посетила страшная мысль: что, если он ее разлюбил? Сердце у нее заныло.

– А как же Маркус?

– Не знаю, Георг.

– Пусть пока ухаживает за своей девушкой.

– А мы доложим о них Берну. Расскажем что-нибудь безобидное, а там видно будет… – Она растерялась, не зная, как обезопасить сына.

Дверь распахнулась, и появился Маркус. Зубы у него были стиснуты, значит, он затаил гнев или обиду. Проходя мимо родителей, он неразборчиво поздоровался и направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Отец остановил его, положив руку ему на плечо:

– В чем дело, Маркус?

Сын в ответ молча покачал головой, и Левина поняла: мальчик боится говорить, боится сорваться. Она знала все мельчайшие изгибы характера сына. Помнила, как он, шестилетний, упал и пришел весь в синяках и ссадинах, как он закусывал дрожащую нижнюю губу, как замирал, стараясь не плакать. Она даже не попыталась утешить его, позволив ему держаться на расстоянии. Но Георг уже взял его за плечи:

– Что случилось?