Изменницы

– Красивая материя, – заметила я, легонько проводя пальцем по его пунцовому рукаву, в попытке обратить внимание мужчины на себя.

– Gracias[4 - Спасибо (исп.).], – небрежно ответил он, мельком взглянув на меня.

Похоже, Джейн Дормер его совершенно очаровала; теперь она позволила себе посмотреть на него своими глубоко посаженными карими глазами, яркость которых подчеркивала ее белоснежную кожу. Испанец был не в силах оторваться от нее; мне пришлось признать, что я проиграла состязание. Впрочем, я с радостью уступила его Джейн Дормер; по-моему, у нее нет ни одного недостатка.

– Вы позволите мне представиться?

На то, чтобы произнести эту фразу, у него ушло бесконечно много времени, и я с трудом удержалась от смеха, но Джейн подняла голову – она образец самообладания – и без тени насмешки ответила:

– С величайшей радостью.

– Гомес Суарес, граф де Фериа, – объявил он, еще раз кланяясь, на сей раз ниже.

Джейн была так потрясена, что я подавила смех и сказала:

– Милорд, это Джейн Дормер, а я – леди Катерина Грей.

– Джейн До-ма… – повторил он, и я невольно прыснула, но он как будто и не заметил моей бестактности, потому что смотрел на Джейн, словно она – сама Богоматерь. – Delectata[5 - Очень рад (лат.).], – продолжил он по-латыни.

– Ego etiam[6 - Я тоже (лат.).], – ответила она.

Я пожалела, что не уделяла достаточно внимания своим урокам латыни. Бывало, няня утешала меня, когда я заливалась слезами досады из-за ошибок в учебе, понимая, что даже моя младшая сестра умнее меня: «Ничего, вы такая хорошенькая, что это не имеет значения».

– Si vis, nos ignosce, serae sumus[7 - Здесь: если позволите, мы опаздываем (лат.).], – спохватилась Джейн Дормер, беря меня за руку и готовясь уйти.

– Vos apud nuptias videbo[8 - Мы с вами увидимся на свадьбе (лат.).], – сказал Фериа. Единственное слово, которое я поняла, – «nuptias», что означает «свадьба».

Оказавшись в коридоре, я толкнула Джейн в бок и шепнула:

– Вы кое-кому нравитесь!

– Невозможно ведь, чтобы все кавалеры достались вам, – с застенчивой улыбкой парировала она.

– Да. Испанец остается за вами!

Джейн достаточно хорошо меня знала; она понимала: я хочу, чтобы все желали меня. Я ничего не могла с собой поделать. Именно это помогало мне не думать о том, что я предпочла бы забыть. Я снова принялась мечтать о Гарри Герберте. При одной мысли о том, что скоро я его увижу, меня охватывало волнение. Я знала, что он будет в числе англичан, которые вошли в свиту Филиппа Испанского, и была рада, что выпросила у Магдален Дакр башмаки на деревянной подошве, потому что в них я кажусь выше. Она, правда, уверяла, что в них невозможно долго ходить, но я тренировалась все утро и ходила туда-сюда по коридору, пока не привыкла к новому ощущению; наверное, я справлюсь неплохо.

– Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт, – бормотала я, вбегая в комнату для фрейлин, чтобы переодеться.

К тому времени, как я оказалась в покоях королевы, на ходу торопливо завязывая чепец, все были уже готовы выходить.

Сьюзен Кларенси раздавала распоряжения, напоминая всем, где они должны находиться во время процессии; начались обычные распри из-за того, кто должен кому предшествовать. Marxian подозвала нас с Мэри и повела вперед, туда, где было наше место. Она поставила нас за собой и графиней Леннокс, еще одной кузиной королевы со стороны Тюдоров, но кузина Маргарет возмутилась, потому что хотела идти в паре со мной. Она протолкнулась вперед, оттесняя Мэри, и я, защищая сестру, отпихнула ее, бросая гневные взгляды, и, словно невзначай, наступила ей на ногу, что должно быть очень больно – ведь у моих башмаков грубая подошва! Но я все время думала о том, что, если бы здесь была моя сестрица Джейн, она шла бы в паре со мной, а Маргарет пришлось бы идти с Мэри. От таких мыслей все перевернулось у меня внутри, тем более что я вспомнила: среди приглашенных в собор не будет и отца. Как красив он был в парадном наряде, с орденом Подвязки, какой у него был величественный вид! Думать о нем было невыносимо. Я глубоко вздохнула, чтобы сдержать слезы, ущипнула себя за щеки и слегка покусала губы.

– Гарри Герберт, Гарри Герберт, Гарри Герберт…

Позже, на пиру, когда все наелись досыта, слуги убрали со столов и музыканты начали играть. Испанцы толпились с одной стороны зала; они почти не улыбались и выглядели так, словно предпочли бы находиться в любом другом месте, только не здесь. Англичане стояли по другую сторону и враждебно глазели на испанцев. Сборище больше напоминало поле битвы, чем свадебный пир. На габсбургском лице новобрачного застыло мрачное выражение, потому что ему подносили еду на серебре, а его жене – на золоте. Но, несмотря на угрюмое выражение его лица, невозможно было отрицать, что он изящен; королева, совершенно потерявшаяся в своем пышном свадебном платье, согнувшаяся под тяжестью украшений, не сводила глаз со своего молодого мужа.

Гарри Герберт поймал мой взгляд – уже в тысячный раз за день. Он послал мне воздушный поцелуй; я показала, будто ловлю его и прижимаю к сердцу. Во время церемонии, когда мы должны были молиться за то, чтобы королева подарила Англии наследников престола, мы с Гарри переглянулись. Когда я в составе процессии подошла к собору, он уже стоял на ступенях, и мне понадобились все силы, чтобы не нарушить церемонию и не броситься к нему. Когда мы с ним поравнялись, он отбросил со лба кудрявую прядь и улыбнулся мне; отчего мне показалось, что я вот-вот упаду в обморок.

Мужчины выстроились в ряд для паваны; дамы стояли напротив. Я видела, что Гарри Герберт направляется ко мне, но его отец схватил его за руку и подтолкнул к одной из сестер Талбот. Я оказалась напротив прыщавого приятеля Фериа, который не знал ни одного танцевального па и все время поворачивал меня не в ту сторону. По правде говоря, я сама с трудом танцевала в башмаках на деревянной подошве, которые натерли мне пятки, поэтому, улучив первую же подходящую минуту, ушла, оставив прыщавого испанца развлекать кузину Маргарет, а сама села у стены рядом с Мэри – она была совершенно одна. Никто из девиц, кроме Пегги Уиллоби с заячьей губой, не хотел сидеть с ней, но Пегги уже легла спать. До того как мы прибыли ко двору, я на самом деле не замечала, что Мэри отличается от других. Конечно, я знала, что у нее искривлена спина, но дома никто не обращал на это внимания; для нас она всегда была просто Мэри, нашей маленькой Мышкой. Но при дворе мне то и дело приходилось защищать сестру от младших фрейлин. Здесь было настоящее змеиное гнездо!

Мэри зевнула, прислонилась головой к стене и пожаловалась:

– Очень хочется спать.

Я бы обняла ее, но она не любит, когда к ней прикасаются. Она говорит, что ее в жизни слишком много дергали – к ней без конца приглашали лекарей и знахарок. Ее привязывали к кровати и растягивали, втирали в нее дурно пахнущие травяные настои, чтобы размягчить кости, и все в стремлении выпрямить ее. Потом за нее взялись священники с их молитвами; один, в Брадгейтской церкви, даже пробовал изгнать из нее дьявола. Но Мэри осталась такой, как была. Я подсунула свой мизинец под ее – у нас такой жест заменял объятия.

Я смотрела, как Гарри Герберт танцует с Магдален Дакр; они смеялись над какой-то шуткой. Смотреть на них было невыносимо, но и невозможно было оторвать взгляд. Он взял ее под руку, и у меня внутри все сжалось.

– У меня новость, – сказала Мэри.

– О чем?

– О Maman… – произнесла она нерешительно, и я заподозрила самое худшее. Мне не хотелось ничего слышать; с удовольствием заткнула бы уши и мычала что-нибудь, потому что боялась: еще одна плохая новость – и я совсем расклеюсь.

– Новость не плохая?

– Нет, хорошая. – Мэри смотрела на меня снизу вверх; ее круглые карие глаза были похожи на глаза новорожденного олененка.

– Что же тогда? – Гарри Герберт что-то зашептал на ухо Магдален, и я ощетинилась.

– Она собирается замуж.

Гарри Герберт передал Магдален дурно воспитанному испанцу и танцевал с кузиной Маргарет. Слова Мэри не сразу дошли до моего сознания.

– Maman собирается замуж? Что ты, Мышка, это просто слухи.

– Но, Китти, я все узнала от нее самой!

Интересно, почему Maman обо всем рассказывает Мэри первой? Ее карие глаза казались теперь неискренними, и во мне проснулась старая ревность, какую я раньше питала к Джейн. Пришлось напомнить себе, что я говорю с маленькой Мышкой, с Мэри-горбуньей, которая никогда не делала мне ничего плохого.

– Она сама сказала мне, что намерена выйти за мистера Стоукса.

– За Эдриена Стоукса? Не может быть. Он ведь ее конюший… всего лишь слуга. И потом, королева ни за что не позволит…

– Она уже получила разрешение, – перебила меня Мэри.

– Она сама так сказала? – Мысли у меня в голове путались, и я чувствовала, как во мне закипает гнев, когда подумала о своем величественном отце, а вслед за ним – ничтожество, простолюдин, который ходит за лошадьми. – Как она могла?! – Я скучала по отцу, тоска по нему отзывалась в сердце острой болью. Папа не скрывал, что я – его любимица…

– По-моему, – тихонько сказала Мэри, – ей просто все надоело. Она сказала, что, выйдя за простолюдина, она сможет удалиться от двора, и мы тоже поедем с ней и будем в безопасности.

– В безопасности! – возмущенно повторила я.

– Китти, она его любит!

– Это невозможно! – негодовала я. – Ее мать была сестрой короля Генриха Восьмого, супругой короля Франции! И потом, даже если бы такое было возможно, такие дамы, как Maman, не выходят замуж по любви за своих конюших. – Но уж кому-кому, а мне следовало знать, что любовь способна появиться в самых неожиданных местах; более того, когда ты охвачен любовью, ты не способен рассуждать здраво.

Мне было невыносимо думать о том, что Maman больше не будет при дворе, а станет простолюдинкой миссис Стоукс – и эта мысль проникала мне под кожу, беспокоила, как чесотка. В глубине души я понимала, что должна радоваться ее счастью, но ничего не могла с собой поделать.