Архистратиг Михаил

При последних словах лесника в лице отца Валентина что-то болезненно дрогнуло, но он спокойно ответил:

– Вам ведь это решительно безразлично. Только не наводите на такие мысли Михаила, а то он начнет раздумывать и будет предлагать вам вопросы, на которые вы не сумеете ему ответить.

– Для этого он слишком глуп! – решительно заявил лесник, которому глупость его питомца казалась непогрешимым догматом. – По-моему, он даже не знает, что вообще когда-нибудь родился. Однако мой Тирас вскинулся – должно быть, увидал Михеля.

Действительно, в этот момент послышался радостный собачий лай, затем близящиеся шаги, и в комнату вошел Михаил.

Это был парень лет восемнадцати, довольно высокий и сильный для своих лет, но в его неуклюжей фигуре ничто не говорило о свежести и грации юности. Лицо, неправильное и некрасивое в каждой черте, имело не то пугливое, не то мечтательное выражение, что не прибавляло ему привлекательности. Густые белокурые волнистые волосы беспорядочными клочьями нависали на лоб и виски, а из-под них смотрела пара темно-синих глаз, взор которых поражал сонливой мечтательностью и пустотой, как будто у обладателя этих глаз совершенно отсутствовала какая-либо внутренняя жизнь. Его одежда была так же запущена, как и у лесника, и весь вид юноши ни единой черточкой не возбуждал симпатии.

– Ну, приплелся наконец? – грубо встретил его лесник. – Давно пора быть здесь! Спал ты, что ли, по дороге?

– Я шел лесом, – сказал Михаил, подходя к священнику, ласково протягивавшему ему руку.

Вольфрам язвительно рассмеялся.

– Ну, не говорил ли я вам, ваше высокопреподобие? Он опять не решился идти деревней, я так и знал! Однако мне пора в заповедный лес, там повалило массу вековых деревьев: адская охота опять пронеслась по лесам.

– То есть, вы хотите сказать, бури последних ночей, Вольфрам?

– Это была адская охота, ваше высокопреподобие! Ведь теперь, к весне, она разъезжает каждую ночь! Позавчера, когда мы в сумерках проходили через лес, привидение пронеслось совсем рядом с нами, и ста шагов не было! Вот-то зашумело и завыло, словно весь ад прорвался! Ну, весь не весь, а значительная часть его тут уже была! Михель, по своей глупости, хотел броситься на них, но я успел схватить его за руку и удержать.

– Мне хотелось бы вблизи посмотреть на призраки, – спокойно заметил Михаил.

При этих словах лесник досадливо передернул плечами и воскликнул:

– Вы только посмотрите, ваше высокопреподобие! Уж таков этот мальчишка! От людей он бегает, а вот такие вещи, от которых каждого христианина мороз по коже подирает, он должен видеть, готов хоть с адской охотой пуститься. Мне кажется, он спокойно бросился бы бежать с духами, если бы я не удержал его. Быть бы ему теперь в могиле, потому что тот, кто принял участие в адской охоте, кончен: его песенка спета!

– Но послушайте, Вольфрам, неужели вы не можете избавиться от этого греховного суеверия? – сказал священник. – Вы хотите быть христианином, а обеими ногами стоите в язычестве. И Михаила тоже заразили этим: у него голова набита языческими сказаниями!

– Может, оно и грех, а только правда! – упрямо ответил Вольфрам. – Вы-то, конечно, ничего об этом не знаете. Вы – святой человек, священник, и вся нечисть боится вас. Ну, а нашему брату приходится чаще натыкаться на нее, чем хотелось бы… Значит, Михель останется здесь?

– Конечно. После обеда я отпущу его домой.

– Ну, так оставайтесь с Богом! – сказал лесник, подтянул ремни ружейной перевязи, поклонился священнику и вышел, не обращая более внимания на своего питомца.

Михаил, который был у священника, как дома, достал теперь из стенного шкафчика книги и тетради и положил их на письменный стол. Обычный урок должен был начаться, но вдруг на улице послышался скрип полозьев. Отец Валентин очень удивился – его редко навещал кто-нибудь, а в это время трудно было ожидать паломников: ведь Санкт-Михаэль не принадлежал к числу таких прославленных святынь, куда верующие стекаются толпами круглый год. В маленькую тихую приходскую церковь, построенную высоко в горах, приходили со своими молитвами и обетами лишь бедные жители альпийских деревень, и только в большие церковные праздники туда собиралась значительная толпа паломников.

Тем временем сани подъехали ближе и остановились перед церковным домом. Из них вылез господин в шубе и заявил выбежавшей ему навстречу служанке, что желает видеть его высокопреподобие. Затем, не давая никаких пояснений, он прошел прямо в кабинет к священнику.

При звуках его голоса отец Валентин вздрогнул и вскочил с выражением радостного изумления:

– Ганс! Да ведь это – ты!

– А, все-таки узнал меня? Ну, не было бы большим чудом, если бы мы забыли друг друга! – ответил приезжий, протягивая руку, которую священник схватил с глубокой сердечностью.

– Добро пожаловать! Как это ты нашел меня?

– Н-да-с! Добраться до тебя было не так-то легко! – заявил гость. – Часами нам приходилось пробиваться через глубокий снег, порой дорогу преграждали поваленные сосны, а то мы попадали и в засыпанный снегом горный ручей. В виде развлечения на нас свалилась с гор маленькая лавина. И притом мой кучер упрямо твердил, что это – проезжая дорога! Хотел бы я посмотреть на ваши пешеходные тропинки – они, наверное, доступны только для гусей!

– Ты остался прежним, – сказал отец Валентин, улыбаясь, – вечно насмехаешься и критикуешь… Оставь нас одних, Михаил, и скажи кучеру господина, чтобы он выпряг лошадей.

Михаил вышел, а гость, кинув ему вдогонку беглый взгляд, спросил:

– Ты завел себе служку? Что за мечтательная физиономия?

– Это – мой ученик, с которым я занимаюсь.

– Ну, это, наверное, трудная работа! С такой головой далеко не уйдешь! Судя по внешнему виду, все таланты парня заключаются лишь в его кулаках.

Тем временем гость снял шубу. Он был лет на пять-шесть моложе священника, но взгляд светлых, проницательных глаз и вся осанка выдавали в нем человека, который был в своем кругу признанным авторитетом.

Он окинул внимательным взором обстановку комнаты, дышавшую монашеской простотой, и затем сказал без насмешки, но с глубокой горечью:

– Так вот где ты бросил якорь… Я не представлял себе твоего одиночества таким пустынным и далеким от мира. Бедный Валентин! Ты должен платиться за то, что я своими исследованиями наношу чувствительный удар вашим догматам и что мои книги попали в индекс[1 - Дословно – указатель (лат.). Так назывался список книг, запрещенных палой для чтения.]!

– Что это тебе пришло в голову? – ответил священник, делая отрицательный жест. – У нас постоянно происходят перемены, и я получил назначение в Санкт-Михаэль потому…

– Потому что твоим братом оказывается Ганс Велау! – договорил гость. – Если бы ты публично отрекся от меня и хоть разочек принялся громить с кафедры атеизм, тебя перевели бы в богатый приход, ручаюсь тебе! Ведь отлично известно, хотя мы не виделись с тобой долгие годы, что все же мы не порвали связи между собой, и вот за это-то тебе и приходится платиться. Почему ты открыто не проклял меня? Честное слово, я не был бы в претензии на тебя за это, потому что ты и в самом деле не разделяешь моих взглядов!

– Я никого не проклинаю, – тихо ответил священник, – а потому не могу проклясть и тебя, хотя и глубоко скорблю, что ты пошел по этому пути.

– Да, у тебя никогда не было таланта к фанатизму, разве только к мученичеству, и я нередко страдаю от мысли, что должен помогать тебе в этом. Впрочем, я позаботился, чтобы мое сегодняшнее посещение осталось незамеченным: я здесь совершенно инкогнито. Я не мог отказаться от свидания с тобой, особенно теперь, когда переселяюсь в северную Германию.

– Как? Ты покидаешь университет?

– Уже в будущем месяце. Я получил приглашение в столицу и сейчас же принял его, так как чувствую, что там истинная почва для меня и моей деятельности. Поэтому я хотел попрощаться, но чуть-чуть не разминулся с тобой: как я слышал, ты вчера был в Штейнрюке на похоронах графа?

– По настоятельному желанию графини я совершал похоронный обряд.

– Я так и думал! Меня тоже вызвали по телеграфу в Беркгейм к смертному одру графа.

– И ты последовал на зов?

– Конечно! Хотя я уже давно сменил практику врача на кафедру ученого, но это был исключительный случай. Я не могу забыть, что когда-то был принят в Штейнрюк молодым, безвестным врачом. У меня была рекомендация, но графская семья приняла меня с полным доверием. Правда, единственное, что я мог сделать, это облегчить графу последние часы, но мое присутствие все-таки было успокоением для семьи.

Появление Михаила прервало разговор. Он принес известие, что пономарь желает минуточку поговорить с его высокопреподобием и ждет его в передней.

– Я сейчас вернусь, – сказал отец Валентин. – Спрячь тетради, Михаил, сегодня не придется заниматься.

Священник вышел из комнаты, тогда как Михаил принялся собирать книги и тетради. Профессор небрежно спросил:

– Значит, отец Валентин занимается с тобой?

Михаил молча кивнул, не прекращая своего занятия.

– Это на него похоже! – пробормотал Велау. – Теперь он выбивается из сил, чтобы вдолбить ограниченному парню азбуку и писание, потому что наверное поблизости нет школы… Ну-ка, покажи! – С этими словами он без всяких околичностей схватил тетрадь, но, раскрыв ее, чуть не выпустил из рук от изумления. – Что такое? Латинский язык? Как это тебя угораздило?

– Это мои упражнения, – спокойно ответил Михаил.