Змей на лезвии

– Еж твою ж мышь… – пробурчал Лют.

Он прекрасно знал всех пятерых злодеев, но должен был возвращаться в Киев вместе со Святославом.

– Не смотри на меня! – Малфа помотала головой. – У меня дитя новорожденное, а старший мой отныне князь в Гардах. И я… осенью я наконец выйду замуж!

– Да ну! Что ты говоришь!

Забыв о прежнем разговоре, вся родня уставилась на нее.

– Я говорила с Дедичем… после пира, когда уже в лодки садились. Он сказал, что если я за него не выйду, то он сделает так, чтобы меня забрал Ящер. – Малфа натянуто усмехнулась. – До осени шум поуляжется, и мы устроим свадьбу, как у людей водится… Да сейчас ведь и нельзя, пока мы «в печали»[11 - В печали – в трауре.]…

Правена помнила Дедича – мужчину средних лет, яркого облика – темно-русые волосы, рыжая борода, черные брови и голубые глаза, – кто так красиво пел под гусли на поминальном пиру, а до того сумел вызвать духи двух убийц, что сами не пережили своего злодеяния. О том, что его связывает с Малфой, она пока не знала, но видела, что весть о свадьбе всех родичей весьма обрадовала. Все загомонили, обсуждая новость; Малфа предупредила, что от Святослава ее желательно скрыть, и все понятливо закивали. Мало ли что придумает князь с досады, узнав, что женщина, при старейшинах отвергшая его самого, в тот же день обручилась с другим. Здесь, в кругу ближайших родичей, никто не ждал добра от Святослава, и это Правену ничуть не удивляло. Она порадовалась бы за Малфу – та была явно рада этому решению своей судьбы, – но куда больше ее занимал долг перед собственным мужем.

– Алдан! – Когда шум улегся, Бер просительно взглянул на датчанина. – А может, ты со мной…

Тот подумал и вздохнул:

– Когда я женился на твой матери… – он посмотрел на Малфу, – то дал слово княгине и твоему брату, – он перевел взгляд на Люта, – что ни я, ни мои дети никогда не станем искать ни одного стола из тех, какими владели ее деды. Это слово я держу и буду держать, пока жив. Думал было, что все, побродил по свету, хватит, буду сидеть, как пень, пашню пахать да детей растить. Но теперь понимаю – Отец Ратей так просто с меня не слезет… От прав на столы княжьи я за детей отказался. От обязанностей их родства… попробуй-ка откажись. Нашему старшему уже полных двенадцать зим. Мы не так богаты, чтобы вручать ему меч, мой по наследству получит, но секиру он уже может носить и стреляет неплохо. Если я сейчас не помогу покончить с этим делом, может статься, что придется его заканчивать моим сыновьям. Так что да, Бер, все идет к тому, что я – твой спутник.

– Матушка шум поднимет до небес, если ты не вернешься. – Малфа покачала головой.

– Она видела беды и похуже. А твой родич затеял не самое простое дело, не знаю, понимаешь ли ты это. Мстить за убийство – не карасей удить. Там этих угрызков пять человек. Все это молодые мужчины воинских родов, Ингваровых гридей сыновья. Они выросли при гридьбе, обучены наилучшим образом, хорошо вооружены… Вы ведь говорили, они меч телохранителя с собой уволокли? Они не знают страха и жалости. Они через Хазарию и степи печенежские пешком ушли. А теперь им нечего терять. Если они поймут, что их преследуют… – Алдан пристально взглянул на Бера, – добычей можешь стать ты, если они заметят тебя раньше, чем ты их. Жизнь – вот все, что у них осталось, и за ее сохранение они любую цену заплатят.

– Раз уж миром нам не разойтись, лучше я буду хищником, а не жертвой, – мрачно ответил Бер. – Хищник тоже может погибнуть, но у жертвы и надежды выжить нет. И я буду очень рад, если ты поедешь со мной. Такой человек, как ты, с твоим опытом… Я, хоть и обучен кое-чему, в таких делах, честно скажу, не бывал еще.

Алдан кивнул: уж ему-то опыта было не занимать.

– Но с теми людьми я не слишком хорошо знаком, – добавил он. – Когда я состоял в Ингваровой гридьбе, они были еще детьми. Я перешел от него к Свенельдичу, когда женился на Предславе, а это было сразу после Древлянской войны. То есть тринадцать лет назад. Может, самого Игмора я узнаю. А остальных его дренгов я не видел пять лет, да и раньше плохо различал всю эту мелкую поросль вокруг княжьего стола. Шныряли там, как мальки… А теперь, ётун им в брюхо, вообразили, будто вправе решать, кому из сыновей Ингвара жить, а кому умереть!

– Я хорошо их различаю, – вдруг подала голос Правена.

Она сидела тихо, и о ней родичи, увлеченные разговором, позабыли.

– Я хорошо знаю их всех, – повторила она, когда лица обратились к ней. – И Игмошу с братом, и Градимира, и Девяту. И Красена. Они все из наших. Я их всех с таких лет помню, пока они еще без портков бегали. И пусть бы они хоть сарацинами обрядились – я их под землей и под водой узнаю. Даже с бородами соломенными и хвостами волчьими.

– Но не можешь ведь ты… – в недоумении начал Бер.

– Я могу! – возразила Правена. – Ута за чадом приглядит, без присмотра не бросит. Даже рада будет, если я помогу… У нас с ней теперь одна радость осталась – знать, что те змеи лютые за свое дело ответили. Я и дитя мое… Как нам жить, пока Улеб не отомщен? Мой сын – по закону первый мститель за отца, но ему нет и года… Пока он вырастет, все слишком сильно переменится… кто-то из тех нечистиков может своей смертью умереть …

– Или стать слишком значительным человеком, – себе под нос добавил Бер, имея в виду близость Игморовой братии к Святославу.

– Я должна… пока мой сын мал… что-то сделать! – Правена разрывалась между сознанием своей невозможности участвовать в деле мести и необходимостью помочь младенцу сыну. – Я могу на них указать, а дальше ваше дело.

Бер по привычке взглянул на Сванхейд: возможно ли это? Как вдова, Правена могла сама решать, что ей делать, тем более что родители ее были далеко, а Бер, как двоюродный брат Улеба, и ей приходился ближайшим родичем.

– Я не могу позволить… – Бер покачал головой. – Алдан верно говорит: это не карасей удить. Опасное это дело. И дорога дальняя. А ты – молодая женщина, да и дитя…

– Княгиня наша сама за мужа мстила, с сыном своим. А Улеб ей сестрич был… И я… Месть мне и дитяте всего важнее. Если Игморова братия ускользнет, потому что ты их в лицо не знаешь, моему чаду придется за это дело браться двадцать лет спустя. Лучше уж сейчас – пока следы горячи. Ведь Улеб приходил за мной… ко мне. Я видела его в доме в то самое утро, когда к нам приехал Вальга. Он чего-то от меня хотел. Если не увести меня с собой, как вы говорите, – Правена взглянула на Сванхейд, – значит, иного. Он хотел, чтобы я помогла отомстить за него.

– Может, и не будет ничего худого, если она поедет хотя бы до Видимиря, – сказала Малфа, видевшая, что Правена не шутя хочет ехать с Бером.

Малфа еще совсем юной девушкой совершала далекие путешествия и подвергалась немалым опасностям. В такой поездке для Правены, здоровой и сильной женщины, она не видела ничего страшного.

– Мерянская земля – не горы Ледяные, – продолжала Малфа. – И там люди живут, и хорошо живут. Не в берлогах сидят, не в шкуры одеваются. Анунд мерянский и его люди, видать, не беднее нашего. Но ей даже не нужно забираться так далеко. Уже к Видимирю станет ясно – та ли это дорога. Пять человек – не букашки, они не смогут пробраться по Мсте так, чтобы их никто не увидел. До Видимиря вы найдете их следы – или не найдете. Если не найдете, то вернетесь назад и Правена до зимы в Псков воротится. А если найдете…

– Если и найдем, то тоже сможем вернуться до зимы, – кивнул Бер. – Но ты подумай еще. Я ценю твою отвагу и верность, но…

– Вы знаете – я хотела уйти с ним на тот свет. – Правена опустила голову, потом подняла. – Если уж мне придется остаться… пусть его дух знает – я осталась на белом свете не для того, чтобы скамьи просиживать! Мы же при Эльге выросли, да, Малфа? А она нас трусости не учила!

* * *

Когда киевское войско на ранней заре рассаживалось по лодьям, Лют зашел в Хольмгард еще раз проститься: поцеловать женщин, пожать руку мужчинам. Его стан располагался южнее княжеского, и отплывать ему предстояло первому. Святослав тронулся вскоре после него, еще до полудня: от Новых Дворов на том берегу мимо Хольмгарда долго тянулись лодьи, побольше и поменьше. В середине строя шла большая лодья, на двадцать гребцов, с красным княжеским стягом. Малфа и Правена вдвоем, стоя на горе над внутренним причале Хольмгарда, проводили ее глазами и разом вздохнули. Раньше, в Киеве, они ничего не значили друг для друга, а теперь чувствовали близость, будто родные сестры. На судьбе той и другой князь Святослав оставил тяжелый отпечаток, и его уже не стереть. Его отъезд принес им облегчение, но не означал конца бед. Малфа надеялась, что больше никогда его не увидит, и намеревалась выбросить из головы, а для Правены с его отъездом начиналась собственная дорога – долгая и трудная.

«Ты непременно должен взять ее с собой, – сказала Сванхейд Беру перед тем, как идти спать. – Ее нельзя оставлять одну. Она рассказала мне, что Улеб приходил за ней во сне – перед тем самым днем, когда она узнала о его смерти. В тот раз он успел только поцеловать ее, но если в другой раз он достигнет большего, она начнет сохнуть. А противиться мужьям, кого сами вызвали, вдовы не могут. Одна даже забеременела, да родила обгорелую головешку. Мы же не хотим, чтобы такое случилось с Правеной! Если дать ей сидеть и тосковать, особенно в том доме, где они жили, то он будет приходить к ней снова и снова, пока не вытянет из нее всю жизнь. Она не даст ему спокойно лежать в могиле, а он утащит ее за собой. Если она поедет с тобой до Видимиря, ей будет не до тоски. Ты ведь не хочешь, чтобы такая молодая женщина погибла?»

Этот разговор вспоминался Беру поздним вечером, когда он один сидел на вершине Улебова кургана. Солнце село за Волховом; по небу еще было разлито золото, подсвеченные снизу облака пылали оттенками пламени, но чем выше, тем больше густела серая мгла. Сам Волхов, отражая этот свет, сделался цвета темного меда. Бер сидел, бездумно глядя на закат и никуда не торопясь. Ночи удлинились, и у того, кого он ждет, хватит времени, чтобы явиться.

Человек здравомыслящий и довольно приземленный, Бер прежде не стремился общаться с иными мирами. Но сама жизнь привела его сюда, на свежий курган, к воротам неведомого. Взять на себя долг мести значит покинуть мир живых. Намеренно ищущий чужой смерти вступает на тропы Хель и сам. «Это дело не для живых, – сказал ему Алдан. – Мы сами должны стать немного мертвыми, чтобы настичь их и победить. Ведь в этом походе нашей целью будет смерть».

Сидящий на могильном кургане привлекает к себе взоры с небес – как всякий, кто стоит у порога и желает войти. К Хельги сыну Хьёрварда на кургане явилась валькирия, Свава: она подарила ему меч и направила к мести за деда. И даже обручилась с ним, когда он стал величайшим воином и убил много врагов и великанов…

Бер с детства не раз слышал эту сагу, – от Сванхейд, знавшей их множество. Когда ему было десять лет, он, конечно, воображал себя на месте древнего героя, владельца волшебного меча и жениха валькирии. К двадцати годам эти мечты растаяли бесследно. И понадобилось такое несчастье, как смерть Улеба, чтобы он вновь ощутил себя на месте того Хельги. Деваться некуда – смерть родича нельзя оставить без отмщения это подрывает родовую удачу, убивает спе-дис, небесных помощниц и защитниц. Возможно, поиск негодяев займет годы… и кто выйдет победителем из схватки, знает только Один. Боевого опыта Бер не имел, а у Игморовой братии его предостаточно: старшие из них сражались с дреговичами в том первом походе Святослава, когда князю и его отрокам было по тринадцать лет. Беру в Хольмгарде порой выпадали тревожные дни, однако до настоящих сражений дело ни разу не дошло.

Но кому еще взять эту задачу на себя? Уж не старому Улебову деду, не его дядям – пожилым людям, отцам семейств. Это дело для молодого человека, не имеющего жены, ему самое место на Одиновых полях. Братья у Улеба есть и другие, а Святослав и вовсе желает всю жизнь провести на пирах валькирий в плясках мечей. Но это Беру привелось последнему увидеть Улеба живым и первому – мертвым. Кроме самих убийц. Уж если это не знак, кому норны назначили это дело, тогда что?

Окрестности утонули во мраке, Волхов потемнел, лишь доносились с востока крики ночных птиц. При последних отблесках заката Бер выбил огонь и разжег приготовленные дрова. Вокруг костра он разложил семь сулиц, так что они расходились лучами, а их наконечники поблескивали, обращенные к пламени. На каждом наконечнике было выбито изображение змея – это сделал Алдан, хороший кузнец, – а на древках было вырезано такое же, руками самого Бера.

– Приветствую тебя, Всеотец! – заговорил Бер вполголоса. Впервые в жизни он прямо обращался к Одину, и от волнения его голос звучал хрипло. – Услышь меня, Владыка Асов, Враг Волка и Отец Бальдра! Здесь, на этом кургане, призываю тебя я, твой потомок, ведущий род от Харальда Боезуба, Хальвдана Старого и прочих прославленных мужей! Обрати на меня твой взор, чтобы я мог попросить о помощи! Ты, мудрый бог посвящений, умеющий ходить из мира живых в мир мертвых! Ты, кто отдал свой глаз в Источник Мимира, чтобы смотреть на вселенную сверху и снизу, изнутри и снаружи! Слава тебе, Копьеносец, Владыка Мертвых, Бог Воронов!

Бер перевел дух и поднял глаза – не видно ли кружащих над могильным полем воронов? В темноте ничего не разглядел, однако решил, что пора переходить к делу. Владыка Асгарда, наверное, любит восхваления, но едва ли приветствует, когда отнимают время попусту – у него забот хватает.

– Ты знаешь, какая беда случилась в нашем роду… – снова заговорил Бер. – Мой брат Улеб погиб, его убийцы скрылись. Мой брат Святослав, князь русский, не станет искать их смерти – они слишком ему дороги. Он проводит свою жизнь в походах, он больше вождь дружины, чем владыка Русской земли, и дружина ему важнее и ближе, чем даже кровная родня. Он, наследник власти над многими землями, избрал путь воина, который обыкновенно достается младшему сыну. Мне приходится взять месть на себя и встать на путь мертвых. Иначе нельзя, – с горечью добавил Бер, – пренебрежение этим долгом убьет нашу удачу и вовлечет в кровавые раздоры даже тех, кто сейчас еще дети. Даже тех, кто еще не родился. Я, Берислав сын Тородда, внук Олава, прошу у тебя покровительства и удачи на этом пути. Я, Берислав сын Тородда, посвящаю тебе мою жизнь, мою кровь и мое оружие.

С этими словами Бер вынул поясной нож и порезал себе запястье. Показалась темно-красная кровь, побежала по белой коже, торопясь; несколько капель Бер стряхнул в костер, потом побрызгал на разложенные вокруг сулицы. Его кровь, посвященная богу, стала кровью бога и наполнилась его силой.

– Прошу тебя благословить эти копья, и будь уверен, что всякий, кого мне случится ими поразить, будет посвящен тебе.

Потом Бер срезал у себя прядь волос с виска и бросил в огонь – те вспыхнули с треском. Посвящение свершилось: он стал сыном Одина, тот мог забрать его жизнь, когда ему будет угодно, но взамен должен оказывать ему покровительство на избранном пути. Бер понимал цену, которую ему, возможно, придется заплатить; его пробирала дрожь, схожая с ощущением чужого взгляда, причем этот глаз, на него взирающий, был огромен, как сама ночь. Душа отрывалась от тела и заглядывала в черное море неведомой глубины. Он лишь надеялся, что Один позволит ему сперва достигнуть цели, а потом возьмет свою плату.

Было тихо, лишь чуть слышно шумели заросли на востоке, невидные в темноте. Оттого Бер вздрогнул, когда поблизости вдруг послышалось легкое шуршание травы под чьими-то ногами: курган уже обложили дерном, чтобы частые северные дожди не размывали свеженасыпанную землю. Думал, послышалось, однако в стороне, на склоне кургана, мелькнуло движение. Бер повернул туда голову – кто это еще сюда полез? Неужели Один прислал за ним парочку своих волков прямо сейчас?

Он бы не удивился, увидев тут Алдана или даже Правену с Малфой. Но появившийся из тьмы мужчина был ему совершенно незнаком. Более того, в первый миг он показался таким рослым, что Бер дернулся от испуга: настоящий великан, выше Алдана и шире в плечах. Человек-дерево какой-то. Бер вскочил на ноги, потрясенный не столько мощью ночного незнакомца, сколько самим его неожиданным появлением.

Но не успел он ничего сказать, как незнакомец приподнял перед собой пустые руки ладонями вперед и выразительно замер, показывая свое миролюбие. Хотя был полностью вооружен: за спиной щит и копье на ремнях, на плече меч в ножнах.

– Ты кто такой? – в изумлении воскликнул Бер.

Он отметил оружие незнакомца и успел подумать, что успеет схватить с земли сулицу; ну а поскольку он уже дал обет, незнакомец тоже будет жертвой, посвященной Отцу Богов.