Змей на лезвии

– Не тревожься, я не причиню зла! – Незнакомец все так же держал руки перед собой и застыл на месте, там, где его едва освещал костер. – Мое имя Вальгест. Я ищу Хольмгард, но не успел добраться до темноты. Увидел здесь огонек. – Он кивнул на костер. – Хотел спросить дорогу…

– А ты смелый парень! – оценил Бер, пристально оглядывая его с ног до головы. На вид незнакомец был старше его лет на пять и вблизи не казался таким огромным. – Я бы, честно говоря, не решился лезть к огню на курган, чтобы спросить дорогу, – как знать, кто этот огонь разжег и где ты окажешься!

– Был бы я трусом, мне было бы на свет родиться незачем, – спокойно ответил назвавшийся Вальгестом.

– Хольмгард – вот здесь. – Бер показал направление. – Мы совсем рядом. Откуда ты взялся? Не из княжьего войска?

Среди людей Святослава, сегодня уехавшего на юг, такой мог затесаться. Мало ли, отстал от своих или повздорил с кем… Просто так варяги в одиночку близ Хольмгарда не бродят, неоткуда им взяться, – они приезжают из Ладоги целыми дружинами, с обозами торговых людей, в урочное время, потребное на дорогу от Готланда или Бьёрко после таяния льда.

– Нет. До сего дня не было у меня вождя, кроме Одина. У Ингвара ярла в Альдейгье услышал, что здесь случилось нехорошее дело и может появиться нужда в людях, привычных к оружию. Думается мне, – Вальгест прямо и пристально взглянул Беру в глаза, – одного такого я уже нашел. Ведь люди, у которых такой нужды нет, ночью лежат у себя в постелях, а не сидят с оружием у огня на свежем кургане.

Видно было, что подробнее рассказывать о себе Вальгест не хочет. Но это Бера не смутило: до женитьбы на Предславе Алдан был таким же. Перебираясь с места на место в поисках новых подвигов, такие люди предпочитают не тащить за собой славу подвигов прошлых – она ведь может настичь в виде стрелы в спину.

Не отвечая, Бер в удивлении разглядывал Вальгеста. Видно, у страха глаза велики: не так уж он велик ростом, повыше самого Бера, но ниже Алдана, пожалуй. Худощавый, с обычным для варягов продолговатым высоколобым лицом. Что он варяг, подтверждало и то, что эту беседу они вели на чистом «северном» языке, каким пользуются уроженцы заморья. Но, пожалуй, не Свеаланда – к языку свеев Бер привык, а этот был несколько другим. Светлые волосы длиной до локтя распущены, с двух сторон заплетены косы, достигающие середины груди, часть прядей свободно спускается на спину. Черты довольно правильные, только нос с горбинкой явно был сломан неоднократно. Светлая бородка, и даже при свете огня видно несколько шрамов на лице: на лбу, на скулах, через нос. Глаза глубоко посажены, цвета при огне не разобрать. Зато ярко блестела длинная серьга в левом ухе, тончайшей ажурной работы, видно, греческая. Все вместе, а также ловкость движений и уверенность речи, указывало на человека опытного, несмотря на относительную молодость. Бер таких людей повидал: они рано покидают дом, к двадцати пяти годам набираются больше опыта, чем иной к пятидесяти, и в своей невозмутимости делаются людьми без возраста.

– Ты сам, видать, из тех, кто привык кричать «Один владеет мной!», – заметил Бер.

Вместо ответа Вальгест вынул из-под одежды ярко блестящую, круглую золотую подвеску и показал Беру изображение и надпись на ней старинными рунами: «Iz Wodanas weraz» – «Он человек Одина».

Бер широко раскрыл глаза: о таких подвесках, с причудливым изображением Одина и его скакуна, он слышал, но видеть их не доводилось: они были известны в древности, а теперь уж вышли из обихода. Вместе с самой породой бродячих берсерков.

От этой мысли накатило жутковатое, хотя не без приятности, ощущение близости чего-то чудесного. Бер любил «лживые саги», сам хорошо их рассказывал и не гнушался приврать порой о собственных встречах с прекрасными хюльдрами, но никогда не путал жизнь со сказкой. Сейчас он отчетливо сознавал: впервые на своем веку он повстречался с кем-то и впрямь чудесным, хотя по виду Вальгест был куда более обыкновенным, чем Князь-Медведь из псковских лесов, получеловек-полузверь под медвежьей маской. Но почему? Явись тут валькирия с пылающим мечом в руках – даже это было бы как-то объяснимо, Один мог ведь откликнуться на его зов таким явным образом, хотя в последнее время он так не делает…

Однако и парень этот не случайно здесь появился. Эти длинные волосы и косы, что указывают на воинский образ жизни и ежедневную готовность к смерти в бою… Об этом пути, только для себя, Бер вот только что раздумывал, и тут же перед ним предстало его зримое воплощение!

Бог Воронов и впрямь его услышал… Будто посланец от киевского князя к греческому цесарю, Вальгест при себе и золотую печать имеет – от своего господина.

И следом явилась здравая мысль: не стоит задавать ему лишних вопросов. Владыка Ратей тебя увидел и услышал – будь благодарен и осторожен.

– Ну и я подумал, – снова заговорил Вальгест, отвечая на мысли Бера, – что если этот огонь развел не могильный житель, то уж верно человек, которому пригодится помощь вооруженной руки. Разве я не прав?

– А если бы здесь оказался могильный житель?

– Я бы сумел с ним разобраться.

– Приходилось?

– Приходилось. Если ты хочешь сделать меня своим человеком, я принесу тебе клятву верности, – добавил Вальгест. – И сам Один проследит, чтобы я ее соблюдал.

– Мой путь – это путь мести. Хотя, думаю, тебя опасностью для жизни не напугать.

Вальгест сделал легкий знак, смысл которого Бер отлично понял: в Валгалле для нас уже накрыто.

– Если ты вступаешь на путь мести, то именно такой вождь мне и нужен.

– Ты опытен в этом?

– Мне случилось отомстить за собственного брата, пока я был еще почти ребенком. Но как все, что что делается сгоряча и не подумав… мой удар был не слишком-то справедлив.

Вальгест сел на землю и подкинул несколько сучьев в затухающий костер. Бер уселся на прежнее место, готовый слушать.

– Но сделанного было не исправить. С тех пор на мне лежит обет: помогать тем, кто ищет мести, но только если их мщение справедливо. Ты, может, знаешь: долг мести всякому мужчине зажигает кровь и разум, от ярости темнеет в глазах. Но для каждого человека вражда и раздор начинаются с того дня, когда ему причинен вред. Бывает так, что он сам подал к тому повод, но этого не замечает, думая, что берет то, на что имеет право. А противники думают иначе. И каждый из них считает свою месть справедливой. Но вот вопрос: чья месть будет справедливой в глазах богов?

– Да ты мудрец! – восхитился Бер. – Не ожидаешь от такого…

– Я похож на тех, кто орудует мечом за серебро, не задумываясь о правоте. Но я сам совершил ошибку и теперь обречен искупать ее службой чужой мести…

– До самого Затмения Богов! – торжественно окончил Бер.

Вальгест взглянул на него, будто спрашивал: откуда ты знаешь?

– Но не беспокойся, – продолжал Бер. – Моя месть справедлива. Мой брат убит людьми, которым он не сделал никакого зла. Он был человеком добрым и миролюбивым. Рождение дало ему права на власть, но он никогда не желал власти. Я своими ушами слышал, как он, еще две зимы назад, отрекался от любой надежды стать конунгом и радовался, что силой усадить его на престол не под силу никому. Сами люди Хольмгарда хотели видеть его своим конунгом. Он не стал бы соперничать со Святославом, законным сыном их общего отца, но люди Святослава решили избавить своего вождя даже от намека на соперничество. Улеб доверял им… – Бер стиснул зубы, и на миг в его глазах мелькнула болезненная ненависть, схожая с одержимостью. – Если бы не я, он бы пришел на ту встречу один, безоружный. Я сам заставил его взять двоих телохранителей и кольчугу надеть. Только мало она помогла. Он забрал с собой двоих негодяев, но свою жизнь не спас. Если бы я пошел с ним…

– Сейчас ты бы со мной здесь не разговаривал, – подхватил Вальгест, будто точно знал.

Бер запнулся, поняв, что он прав. Раньше его мысль как-то не шла дальше сожаления, что он отправил Улеба навстречу смерти, а сам остался дома.

– У него есть маленький сын… – продолжал Бер. – Не хочу, чтобы кто-то угрожал будущему этого ребенка, хоть я его никогда и не видел. Чтобы через двадцать лет его постигла та же участь, потому что он – внук Ингвара конунга.

– Если прикончить этих убийц, найдут другие.

– А если не прикончить, то наверняка найдутся. Ужалившая змея должна быть раздавлена – иначе она будет жалить вновь и вновь. Жалить наших детей, и они по праву упрекнут нас, что мы с нею не разделались вовремя. У меня еще нет детей, но я хочу сперва избавиться от таких упреков, а потом уж их заводить.

– Неужели тебя не влечет к славе великого воина? – Вальгест поднял светлую бровь.

– Нет. По нраву своему я унылый домосед. Мне бы только кур стричь, сыр пахать, рыбу доить, репу молотить, ячмень прясть, сети толочь…

– Все это в ваших краях делают? – Вальгест так неподдельно удивился, что Бер едва не рассмеялся. – Я мало сведущ в хозяйстве, но неужели…

– Это у нас в дружинах так говорят, когда хотят выразить презрение к тем, кто склонен к мирной жизни и не ревнует к славе Рагнара с его меховыми штанами.

– Если тебе чужды мечты о славной смерти, то, видно, немалая нужда тебя заставила… – Вальгест кивнул на разложенные вокруг костра сулицы.

– Больше некому. Здесь никого нет подходящего, кроме меня, а времени терять не следует.

– Я вижу, что ты убежден в своей правоте и вступаешь на этот путь с холодной головой. Можешь испытать меня, и если сойдемся – отныне я твой человек.

Бер внимательно посмотрел в лицо Вальгеста, освещенное пламенем костра, всмотрелся в глаза. Не похоже, чтобы этот человек лукавил, как ни странно его появление здесь и ни чудны речи.

Однако… Бер мельком огляделся. Он забрался на курган, чтобы попросить Одина о помощи…

– Вот еще что. Следует ждать, что мои враги раньше меня успели заручиться поддержкой Одина. А значит, мне придется соперничать с ним. А ты – человек Одина…

– Так значит, я особенно тебе необходим! – почти перебил Вальгест. – Уж кому известны его приемы, как не мне!

– Да, и с нами будет женщина! – Бер вспомнил о Правене.

– Как в таком деле без валькирии! – Вальгест впервые усмехнулся.