Княгиня Ольга. Ключи судьбы

Может, причина в том, что княгиня плеснецкая еще так молода? Вчерашняя девка – небось сама не знает, чего хочет. Старый муж избаловал, вот и вообразила себя Зарей-Заряницей на солнечном престоле… Думать так было проще всего, но Лют сам не верил такому объяснению. И только ночью, устроившись на лежанке в гостевом доме и накрывшись широким плащом, на грани сна и яви Лют вдруг вздрогнул и очнулся. В мыслях прояснилось, и он понял наконец, что за чувство тревожило его, не давало забыть светло-зеленые глаза Величаны.

Это было подавленное торжество и надежда, что отчаянно боролась со страхом.

* * *

Унемыслова дочь Величана родилась на свет для того, чтобы умереть молодой. В первое полнолуние по ее рождении старуха-удельница пряла заговоренные нитки и бросала их в сквовороду. Нитки утонули, обещая новорожденной раннюю смерть. Мать дрожала над ней, хотя на здоровье дочери жаловаться не приходилось: девочка росла крепкой и бойкой. О предсказании она знала: родители и няньки с младенчества учили ее беречься.

Ей шла двенадцатая зима, когда на Волыни разразилась война. Пришли киевские русы во главе с молодым Святославом, сыном покойного Ингоря. По воле Жировита, князя волынского, со всей земли луческой собирали ополчение. Величану с матерью и двумя младшими из братьев отправили из Луческа в святилище Бабина Гора, неподалеку от обширных болот, отдавая под покровительство богинь-матерей луческого рода. Долгие дни княгиня с детьми жили в беспрестанном страхе: ожидали, что придут враги и убьют их, или волки съедят их, или зимняя нежить утащит… Почти всю зиму волхвиты обучали Величану порядку служения богине – ведь став женой какого-то знатного человека, она чуть раньше или чуть позже сделается старшей жрицей своей округи. Она должна знать все: как встречать новорожденного и провожать умершего, как проводить посевы и зажинки, как оберегать поля, скотину и сам род людской. Отличать и применять целебные травы ее учила дома мать, но тут баба Невида показала ей волшебные зелья: разрыв-траву, одолень-траву, плакун-траву, Перуново цветье, Солнце-крест, волотову голову.

Учили ее и погребальному укладу. Рассказывали, что в былые времена всякая знатная жена за мужем на тот свет уходила, сама себя жизни лишая, потому у волынского рода особый обряд сложился: для мужа краду складывают, деревянной оградой обводят, потом сжигают и над кострищем высокую могилу возводят. А для жены отдельную малую могилу насыпают рядом, чтобы стояли они, большая и малая, одна подле другой, как при жизни муж и жена были рядом…

К удивлению Величаны, война окончилась не так уж худо: их не убили, не взяли в плен. Напротив, явились отроки от отца и повезли домой – дескать, князь примирился с киянами. По виду мало что изменилось: теперь отец был обязан не слать дары Жировиту волынскому, а выплачивать дань Святославу киевскому. Не своему старшему роду, а русам, чужакам. И это уже не подчинение младшего страшему, а почти рабство. Совсем иное дело, позор на весь луческий род.

С тех пор миновало несколько зим, но каждая зима наводила на Величану тоску: слишком живо вспоминалась тесная темная избушка, по крышу засыпанная снегом, вой метели за оконцем, дрожащий свет лучины и старая волхва Невида, что пряла и мерным голосом напевала сказание о молодой жене, что пошла за мужем на тот свет…

В эту самую пору у Величаны впервые появились «краски на рубашке». Узнав об этом, мать так испугалась, что чуть было не отправила ее назад в Бабину Гору. Величана не поняла, чего такого: по годам самая пора. Но весной, когда созревшим девкам пришла пора надевать плахту, мать и вида не подала. На вопросы дочери отвечала «не время». Величана дулась и плакала, не понимая, отчего родная мать ее так принижает, но не поспоришь – еще год она проходила в сорочке, как девчонка. И только на новую весну, уже четырнадцатую свою, она наконец надела рубаху и плахту взрослой девушки-невесты.

– Боялся отец, что в Киев тебя потребуют, – только теперь пояснила ей мать. – Где дань, там невеста, так водится. Да наши купцы прознали, у Святослава и без тебя две невесты разом, и обе княжьего рода. Третью такую уж не возьмет. И времени нет – пока он проведает, мы уж…

– Что? – Величана задрожала, чувствуя вдруг накативший жар волнения.

– Может, уже и просватаем тебя… – шепотом закончила мать.

– За кого?

– Отец знает, – коротко ответила мать, отводя глаза, и Величана видела, что дальше спрашивать бесполезно.

Однако еще два года она оставалась в отцовском доме, тайком пытаясь угадать: кто же тот витязь удалой, которого ей с детства сулили няньки? И только в начале осени, когда по всей земле луческой белели на золотых нивах нарядные рубахи и синие венки жниц, за ней приехали из самого Плеснеска. И вот тогда она узнала, каким образом придет к ней ее ранняя смерть.

* * *

Уяснив, что люди от Етона плеснецкого приехали за ней, Величана так и села. Голова закружилась, зазвенело в ушах, по коже побежали, обгоняя друг друга, жар и озноб. Это было все равно что дождаться сватов от самого Кощея, повелителя Нави! Ведь даже в тот день, когда в луческой обчине поднимали чаши за здоровье новонареченной Унемысловой дочери, Етон был уже так стар, что его новая женитьба любому показалась бы нелепостью. А с тех пор миновало шестнадцать лет! Он и жив-то еще не иначе как ворожбой!

– Два года как сговорил тебя отец и с плеснецкими по рукам ударил! – едва не плача, рассказывала ей мать. – Не помнишь, тогда воевода их приезжал, Семирад, и боярин Стеги. Да в тайне держали, боялся отец, как бы киевские не проведали.

– Но он же такой старый! – сквозь рыдания едва могла выговорить Величана. – Куда ему жену? Что я бу… буду делать с ним? Ки… киселем кормить? Предрекали мне смерть безвременную – с таким мужем уже верно не жить мне долго! Заест он молодость мою! Это ж все равно что в могилу живой меня, молодую…

– Отец сговорился с ним, – мать обнимала ее, с болью ощущая невозможность скрыть дочь в своих объятиях от горькой доли, – дескать, сказал Етон, поможет от Киева отбиться, чтобы Святославу дани не платить, ну а мы ему взамен… тебя… Два года тянули, мол, приданое не готово. Но дальше куда уж тянуть – перестарком тебя ославят, ягодку мою…

Величане было известно, как ненавидит ее отец киевских русов и как тяготится позорной необходимостью платить дань Святославу. Перед парнем вдвое себя моложе голову клонить! После гибели Жировита волынского лишь плеснецкий князь мог предложить ему поддержку, но и цену запросил немалую…

Покрытую тонкой льняной пеленой, ее привели в обчину на вершине Белой горы. Той самой, где отмечали ее имянаречение – при всем волынском княжье. Сказывали, и киевский посол приезжал. Самые лучшие подвески в материнской укладке с узорочьем были из его даров с того дня. Теперь здесь собрались только свои: по одну сторону за длинным столом сидели старейшины лучан, по другую – плеснецкие русы и бужане, посланцы Етона. Величану поставили к очагу; с одной стороны ее мать держала курицу, сестра матери с другой – каравай из новой муки. На ногах у княгини были новые черевьи – положенное обычаем подношение от будущей родни, а на плечах медвежья шкура: знак близости с чурами, что отпускают деву из своего рода в чужой.

Унемысл поднял покрывало с лица дочери – по ряду гостей пробежал одобрительный ропот. И при неярком свете в обчине княжеская дочь была хороша – миловидные черты, яркий румянец. Даже опухшие от слез покрасневшие веки подчеркивали свежесть ее лица. Глаз она не поднимала, едва сдерживала дрожь от волнения и стыда. В цвете лет стать женой дряхлого старика – эта несчастливая судьба казалось ей позором. Да чем же она его заслужила? Родителям она послушна, в рукоделье искусна – и прясть, и ткать, и уборы брать.

– Отдаю князю Етону дочь мою Величану в водимые жены, чтобы вошла она в дом его княгиней и полной хозяйкой! – сказал Унемысл.

Старейшины за столом внимательно вслушивались в речи, дабы не допустить, чтобы через этот сговор пришло на племя лучан какое бесчестье.

– От Етонова имени принимаю дочь твою Величану, чтобы была она князю нашему супругой в жизни и в смерти, и свете белом, и в Ирии светлом! – ответил ему старший сват и взял через покрывало переданную отцом безжизненную руку невесты.

Будто издалека до Величаны донеслись всхлипы матери и ее сестры. И тут она осознала судьбу свою всю целиком. Етон берет ее в водимые жены, она будет полной хозяйкой в его доме и плеснецкой княгиней. Но она, а не какая-нибудь роба, станет его спутницей в смерти. А смерть древнего старика казалась так близка, что у Величаны подкосились ноги. Она упала бы, если бы отец не поддержал ее. Снова набросив покрывало на лицо невесты, он передал ее матери, чтобы усадила. Так под покрывалом она и просидела до конца пира – пока приносили жертвы чурову очагу и пили во славу богов, дедов и будущих супругов. Есть и пить Величане не полагалось, говорить тоже. Но какое там говорить – в своем белом слепом плену она не могла даже плакать, сидела как одеревенелая. Казалось, смерть ждет ее уже на пороге – будто не на брачный пир повезут ее отсюда, а прямо в черную тьму Нави. Хотелось поскорее проснуться от жуткого сна, но она знала: сон не осознаешь как сон, пока не проснешься. Значит, она уже не спит!

Но даже когда через несколько дней ее проводили из дому и посадили в лодью, Величана все не могла поверить в свое несчастье. Кое-кого из ее подруг уже проводили замуж, и женихи их были обычные отроки. Величана на девичнике еще тайком посмеивались над Негушей – жених больно молод, на год ее моложе, справится ли? Своего будущего мужа Величана тоже воображала отроком, себе под стать. В ту зиму, после войны, много болтали о молодом киевском князе Святославе: говорили, что он сам еще юн, что он занял стол на тринадцатой своей зиме и тут же отомстил древлянам за убийство отца. Родители боялись, что он потребует Величану в жены, – этим он укрепил бы зависимость и подчинение лучан. А Величана порой думала, что не так уж это было бы и худо. Такого мужа ей не пришлось бы стыдится. Новость, что у него уже две невесты, ее и смутила, и насмешила. Видать, передерутся эти две невесты за него. И может, он еще передумает? Пусть при ее высоком роде идти в дом второй или третьей женой – бесчестье. Но лучше ли почетная смерть на краде дряхлого старика?

Но теперь всем мечтаньям конец. Доля ее – столетний старец, никуда не годный. С проклятьем бесчадия в крови.

– Если ты понесешь и дитя родишь, тогда смерть Етонова тебе не страшна, – шептала ей мать последней ночью перед расставанием. – С дитем ты сама править будешь и без мужа, как Ольга киевская без Ингоря правила и нынче еще правит. Ты там… гляди.

Величана в смятении и горе не понимала, куда и за чем ей надо глядеть, а мать мялась, хотела чего-то вымолвить, но не решалась.

Дитя! На это Величана и не надеялась. Больше пятидесяти лет живет Етон после того проклятья, переменил несколько жен, да так и не дождался ни сына, ни дочери. И уж не теперь ему взбодриться… Если правда то, что она слышала о нем, то на дровяной колоде посидеть – и то больше надежды забеременеть. Нет, уж коли суждена ей смерть безвременная, то от судьбы не уйти!

– И чего старик проклятый не подох в те два года, что ты была ему обещана? – в досаде шептала ей Тишана, бывшая нянька, а теперь прислужница. – Князь, видать, на то и надеялся, да старый бес упрям – нипочем помирать не хочет!

Путь от Луческа вниз по Стыри до верховьев Серети и Плеснеска занял всего несколько дней и показался невесте уж очень коротким. Как бы ей хотелось, чтобы дороги тут было месяца два, как до Царьграда! Авось бы дряхлый жених не дожил до свадьбы! Как сладко она мечтала тайком, что вот они приедут, а их выйдут встречать одетые в белые печальные сряды плеснецкие мужи и сообщат: дескать, помер князь день назад, невесты не дождался… И тогда она спасена: пока она не села с ним на одну скамью и не легла в одну постель, она еще не жена ему. С ним в Навь пойдет рабыня, а она, Величана, вернется домой к родителям и вскоре дождется другого жениха… молодого и красного собой… себе под стать… Может ведь такое быть?

Но на причале у реки их встречал Семирад и другие бояре, разодетые в лучшие греческие кафтаны. Князь ждал у себя в дому. Величана не видела его – перед прибытием в город ее вновь покрыли пеленой, – но слышала скрипучий старческий голос.

– Здорово, лебедь белая, будь жива! – сказал кто-то рядом с ней. – Рад, что скоро прибыла. Ступай отдыхать, завтра и свадьба.

Ее провели в избу, выстроенную когда-то перед первой женитьбой молодого еще Етона. В последние лет двадцать здесь жили только челядинки, но теперь тут все вычистили, перестелили старые полы, покрыли все лавки новыми пушистыми овчинами, а на полках расставили цветную моравскую и греческую посуду – подарки жениха невесте. Лежанка осталась старая – широкая, с резными звериными головами на высоких столбах над изголовьем. Первая Етонова жена, как говорили, была варяжского рода, а отец ее в ту пору был у молодого Етона воеводой – вот и устроил для дочери все по своим привычкам. И вот она, уже четвертая супруга проклятого князя, стелит новые перины из своего приданого на старые дубовые доски.

Всю эту ночь в чужом незнакомом доме Величана едва сомкнула глаза, горячо моля судьбу и богов о счастливом случае. Разве не может такой дряхлый старец умереть во сне этой самой ночью? Почему не может, просто должен! Уже пора вмешаться богам! Зачем им губить ее молодую жизнь заодно с его непомерно затянувшимся, всем опостылевшим веком?

С нею вместе, по бокам, легли Тишана и молодая челядинка – Душарка. Так обычай велит – чтобы змей-летавец невесту не уволок. Ах, появись перед ней во тьме сыплющий искрами удалец с огнем на зубах и змеиным хвостом – и ему бы Величана обрадовалась как избавителю. Никто не мог быть ужаснее, чем тот старик, которому ее отдавали!

– Вот еще что, – шептала ей Тишана. – Я в палате старика-то нашего хорошо разглядела. Совсем дурной старик – еле ноги таскает…

– Да не рви ты моего сердца, – шепотом стонала Величана. Как будто без того ей горя мало!

– Ты послушай меня! – Тишана придвинулась к самому ее уху. – Вот положат вас на перину пуховую… чтобы сотворили что надо, а старичок-то с делом не справится. А не было дела – и свадьбы, считай, не было! Куда ему на жену молодую!

– Да ведь тогда… – Величана задумалась, – дружку позовут. Будто мало мне позора…

– Какого тебе дружку? Дружку зовут, когда жених больно молод, вот и помогает отец его, или стрый, или вуй – кто-то из старших родичей. А у нашего-то молодца – кто старше? Перунов дуб на поляне разве что!

Как ни была Величана убита, а тут почти рассмеялась. Человека старше князя Етона нет на свете, а значит, и дружки для его свадьбы не сыскать. Бывает, что юные женихи, утомленный долгими свадебными обрядами, уже не в силах бывают исполнить свое дело с молодой женой и тем завершить свадебное действо. Но где же видано, чтобы в такой подмоге нуждался зрелый муж? Молодой оправится – а старому время доброй службы не сослужит.

– Ты только не бойся и не теряйся, – наставляла ее Тишана. – Как утром придут вас будить, ты и скажи: так, мол, и так, мужи и жены плеснецкие, нет в моем муже силы, девицей я осталась, и свадьбы признать нельзя.

– Отец меня не похвалит! – Величана испугалась. – Он же хочет… ради киевских…

– А жить ты хочешь или на краду жаркую пойти за стариком? Уж Сварожич-то обнимет жену молодую, так обнимет – ни одной косточки целой не оставит!

Унемыслова княгиня кормила свою дочь сама, и ей лишь выбрали из челяди толковую и честную девку в няньки. Тишане самой было в ту пору лет шестнадцать, а сейчас она едва вступила в четвертый десяток. Величана не расставалась с ней всю жизнь и взяла с собой в дом будущего мужа, чтобы иметь рядом родное лицо и надежную помощь. На четвертом десятке лет Тишанка сделалась худа и костлява; на костистом лице еще не было морщин, но уже казалось, будто кожи на нем слишком много и излишек бродит по нему, ищет место, где бы залечь в складки: то на щеке, то на скуле. Яркое, полное жизни, но опечаленное личико будущей княгини рядом с ней было как свежий цветок, прибитый дождем к земле.

А ведь речь идет об их общей судьбе, сообразила Величана. Знатный муж не идет на краду без жены, а знатная жена – без прислуги. Если Етон уведет за Сварожичем Величану, то и Тишане не миновать идти следом за госпожой. И если они вдвоем смогут спастись, пусть даже ценой срама и пересудов… Не она же окажется бессильной, а муж – трухлявый гриб! О чем думал, мухомор, когда девку сватал?