Княгиня Ольга. Ключи судьбы

Виданка отчасти вздохнула с облегчением – вопрос был очень человеческий. И встревожилась: Рысь переживал нешуточную душевную бурю, если все-таки задумался о своей родной матери. Которой никогда не видел и даже не желал, чтобы она существовала.

– Да нет же, – устало ответила она. – Я тебя в первый раз увидела, ты уже и ходил, и говорил. Третья зима тебе шла.

– А не лжешь?

Рысь подался к ней легким незаметным движением. Казалось, его крупное, длинноногое и длиннорукое тело ничего не весит и движется так легко, будто состоит не из мышц и костей, а из одного воздуха, и плывет по воздуху, не опираясь на землю. И хищная целеустремленность этого движения показалась страшнее, чем открытые угрозы.

– Нет, – Виданка попятилась. – Зачем я лгать тебе буду?

– Но у тебя было дитя! Мне братья рассказали. Ты оттого от них и ушла. Тебе велели уйти. И как раз в те годы было!

– У меня дочь родилась. И умерла в первую же зиму. За две зимы до того, как тебя принесли. У вас таких старых не осталось никого, тебе парни пересказали, а сами не знают, что говорят. О моем чаде толком никто из ваших не знал. Никого со мной тогда не было. Землей-матерью и Отцом-небом клянусь – я тебя не рожала!

Под его испытывающим взором Виданка сперва наклонилась и прикоснулась рукой к земле, потом выпрямилась и подняла ладонь, будто прикладывая ее к небу.

Рысь немного расслабился – поверил.

– Да и зачем тебе мать?

– Ты бы тогда знала, от кого я родился, – неохотно ответил Рысь. Клятва Виданки оставила у него смутное впечатление, будто этот вопрос задала сама земля-мать. – Может, от него или еще от кого, кто ему в наследники годится…

Они помолчали. Рысь взглянул на лес, и она поняла: хочет уйти. Вдруг стало горько, что он не прав в своей догадке и между ними нет кровного родства. Как он, Рысь, появился из леса, будто с дерева слетев, так и она, Виданка, в свой срок умчится листом на ветру, не оставив следа на земле. И поминать в дедовы дни ее будет некому… Девять лет она растила его, но так и не стала ему матерью; когда он ушел от нее, тонкая, как паутинка, связь почти оборвалась. Он вырос у нее на глазах, но душа его была для нее темнее ночи.

– А почему сейчас? – спросила Виданка. – Чего он от тебя хотел? Ты был в городе… говорил с боярами? О чем?

Рысь отвел глаза и как-то весь напрягся. Он не переменился в лице, но Виданка чуяла, что в нем вскипает кровь.

– Я не говорил… у него свадьба была…

– У кого?

– У него.

Они почти никогда не называли Етона по имени. Всегда говорили «он», но с таким выражением, что было припасено для одного человека – того, чья воля свела их вместе шестнадцать лет назад. Виданка никогда не ошибалась в этом, но сейчас подумала, что не понимает Рыся.

– Да у кого?

– Да у Етона! – Рысь в досаде повысил голос. – Мы о ком толкуем-то – о зайце хромом?

– Свадьба? У Етона? – Виданка тоже повысила голос. – Ты морочишь меня, песий сын?

Песьим сыном она называла его, только если очень сердилась.

– Куда ему свадьбу, ему девятый десяток!

– Ну, туда! Потому я и понадобился. У самого-то шишка отсохла давно…

Виданка еще раз зажала себе рот. Дошло, что он имеет в виду.

– Не может быть… Ты что… он тебя послал… к жене его молодой на ржаные снопы…

– Ну! И при боярах еще…

– Прям при боярах… – Виданка оглянулась, будто искала, на что присесть. – Земля моя матушка…

– Ну, не прям при боярах. Они меня от жальника до клети проводили. К ней ввели. Сказали, да, это князь наш, Одиновыми чарами пять десятков лет сбросил, и теперь вот… до зари будет тебе молодец. И значит, она теперь ему как вроде настоящая жена. А на деле-то – мне.

– Земля моя матушка… – в растерянности повторила Виданка.

Впервые она слышала о подобном деле – чтобы «супруг новобрачный» нуждался в помощи в свадебную ночь, потому что сам по старческой немощи… Зачем же тогда женился? Что ему проку в молодой жене, если и женой-то ее сделать должен другой…

И вдруг Виданка вскрикнула. Мысли сами бежали по событиям той ночи – к их возможным последствия… или ожидаемым…

– Он хотел, чтобы она понесла! Родится у нее дитя, и будет ему наследник! Случись такое, люди бы решили, что князь-то «под лавкой прилег»[14 - «Лежать под лавкой» – стать жертвой супружеской измены, то же, что «отрастить рога».], а жена дите нагуляла с отроком каким пригожим. А теперь бояре видоки – сам князь, чарами помолодев, с женой был, дитя законное…

– Тресни тя Перун!

Рысь вдруг рухнул на колени и ударил кулаками по земле. Потом со всей силы приложился об нее головой.

– Да что ты? – Виданка всплеснула руками, не решаясь его тронуть. – Землю-то почто бьешь? Она ответит – костей не соберешь!

– Я ему сына сделал, а сам с пустыми руками остался! Леший тебя дери, хрен старый, волк тебя ешь! Кабы тебя свело и скрючило! Чтоб тебя удавил тот сын, какого я тебе сделал!

Виданка закрыла уши руками, словно желая перед лицом земли и неба отстраниться от этой брани. Все-таки он надеялся. Надеялся, что Етон или усыновит его, или признает родным сыном и оставит все ему. Как тем витязям, которые тоже не имели ни отца, ни матери, ни рода, но, женившись на прекрасной деве, получали во владение целые страны. Однако ж старик сплел замысел похитрее. И Рысь послужил ему послушным орудием, не понимая цели.

И что теперь, думала Виданка, глядя, как Рысь лежит на земле лицом вниз, припав к груди той единственной матери, что у него в жизни была? Если окажется, что замысел старика удался, княгиня понесла, если у Етона появится ребенок и бояре подтвердят его законность…

Етон-то сможет гордиться: на девятом десятке лет, когда никто уже того не ждал, он преодолел проклятье Вещего и пятьдесят лет спустя восторжествовал над давним хитроумным недругом. Но Рысь? Шестнадцать лет Етон растил его, в глубокой тайне, но с истинно отеческой заботой – ради одной-единственной осенней ночи? А с первыми проблесками зари, на Вальстеневой могиле вернув Етону свадебный кафтан и старый науз, Рысь стал более не нужен?

Было чувство, что длинное сказание о трудных задачах, долгих поездках и удивительных свершениях хитрый кощунник вдруг завершил, едва спев первые десять строк.

Но зачин у этого сказания был долгий – шестнадцать лет. Та княгиня молодая, что теперь, возможно, уже несет во чреве нового князя плеснецкого, едва сама успела родиться на свет в те дни, когда Етон впервые увидел ничейного мальчонку с бойкими глазами.

Теперь это был мужчина – сильный, отважный, острожный, как волк, с дикой душой, но не приученный отступать. Его уже нельзя так же просто завернуть в овчину и увезти из этого сказания, как Думарь когда-то увез его из Гаврановой веси. Теперь у него есть свои желания и цели, и он так просто от них не откажется.

«Хорошо ли ты подумал, княже?» – мысленно спросила Виданка. А может быть, старческий рассудок, создавший этот хитрый замысел, кое-что упустил из виду?

И чем теперь кончится это странное сказание, не угадает даже самый мудрый кощунник.

* * *

В самый короткий день года еще до рассвета на Етоновом дворе приготовили большой костер. Лежа в постели, Величана слышала через щель оконной заслонки, как отроки стучат топорами и переговариваются. Наступал очень важный день – первый день, когда она предстанет перед Етоновой дружиной и перед людом плеснецким как княгиня и старшая жрица – исполнительница важнейших годовых обрядов. Сердце сильно билось от волнения, но, приподнявшись, Величана с удивлением и радостью обнаружила, что чувствует себя неплохо – куда лучше, чем было по утрам всю осень и начало зимы. Никакой тошноты, голова ясная. Наконец-то богини сжалились над ней – они ведь знают, какой трудный день ей предстоит!

Всю осень, с самой свадьбы, Величана хворала и была сама не своя. В ту удивительную брачную ночь уже перед самым рассветом Етон вернулся к ней в клеть в обычном своем старческом облике, и в том же кафтане с верховым ловцом и белой ланью. Он явно был сильно утомлен, тяжело дышал и покашливал. От него пахло холодной землей и вялой травой, и Величана поежилась: будто из могилы выбрался. Но не открыла глаз: после всего у нее не осталось сил смотреть на белый свет. При помощи Думаря сняв кафтан, Етон улегся возле молодой жены. Она содрогнулась от стыда, когда он перед этим пошарил ладонью по настилальнику и удовлетворенно крякнул, обнаружив влажное пятно. Вернувшись в старое тело, забыл, что здесь было? За все золото царя греческого Величана не смогла бы заговорить с ним об этом и радовалась, что предрассветный осенний мрак скрывает ее лицо.

Они немного полежали в темноте, молча и не шевелясь.

– Ты помни, жена, – сказал ей князь, – нашей тайны никто иной ведать не должен. Ни слова никому. Ну? – требовательно окликнул он, слыша в ответ тишину.