Свенельд. В полночь упадет звезда

На лесной речке продвижение замедлилось: по узкому, порядком заросшему руслу сани шли с трудом. Ветви ив почти перегораживали его, сани кренились, однажды чуть не опрокинулись.

– Далеко ль еще? – то и дело окликал Ракитан их вожатого, но тот, оглядываясь, на вопрос не отвечал и только знаком предлагал идти дальше. – Обожди, добрый человек! Не спеши так-то! Мне не поспеть!

Горыня шла позади, и несколько раз им с отцом приходилось чуть ли не переносить сани через препятствие. Быстро темнело; Ракитан причитал и бранился, изливая свою досаду на привычную голову дочери, будто это она придумала посреди зимы ехать куда-то на тот свет.

– Заведет он нас в лес дремучий и бросит! Сам уйдет! Сиди, дожидайся, пока Сивый Дед явится и спросит: тепло ль тебе… Уф! Мать-земля! Нет там двора никакого! Ведет он нас в лес на погибель!

Горыня была недалека от мысли, что отец-то прав. Может, своятицкие решили таким хитрым способом избавиться от гостей, в которых видели саму Свирепицу с ее поводырем? Ходуте ничего не стоило исчезнуть: он шел налегке, шагах в двадцати впереди, они видели след его лыж на снегу, но часто теряли из виду его самого, и, когда он пропадал за поворотом русла и за кустами, Горыня не была уверена, что они увидят его снова. Вот сейчас еще немного стемнеет, и пропадет лыжный след… И засядут они в глуши чужого леса, ночью, зимой… К утру только кости останутся и от них, и от лошади! И вздумалось же батюшке среди зимы в одиночку в странствия пускаться!

В небе уже висела луна, когда спереди донесся крик Ходуты:

– Эй, мужик! Где ты там?

– Я здесь! – заорал обрадованный Ракитан.

– Езжай сюда, пришли!

Взбодрившись, Ракитан снова принялся подгонять уставшую лошадь. Пройдя еще два десятка шагов, они увидели Ходуту: опираясь на рогатину, тот стоял у покосившихся мостков. Возле мостков чернела промоина под береговым ключом, на берег уводила узкая тропинка, на которой можно было сосчитать все отпечатки ног – видно, здесь ходил раза два в день только один человек.

– Вон туда! – Ходута показал рогатиной на тропку. – Я пойду вперед, вызову ее, а вы поднимайтесь.

Он ушел, а Ракитан потянул лошадь по тропинке. Они с Горыней так и не знали до сих пор, кто эта загадочная «она», к кому их ведут, – как ее назвали, Забава, Завея? – но допытываться было не время. Им было уже все равно – измученные тревогой, утомленный долгой трудной дорогой, замерзшие, голодные, они были бы рады даже той избушке на ножках, где лежит старуха с железной ногой и вросшим в потолок носом. Только бы прилечь где-нибудь в тепле…

В лесу было еще темнее. Теперь Горыня шла впереди, ведя лошадь, а Ракитан, спотыкаясь, брел позади. У него не осталось сил даже ворчать, Горыня слышала, как он кашляет и тяжело дышит. Вольно ж тебе было в чужие края пускаться, угрюмо думала Горыня, тоже уставшая. Ее бы воля – были б сейчас дома и спали давно, пирогов наевшись…

Наконец путаница деревьев вокруг узкой тропы кончилась, и они выбрались на поляну. На поляне стоял дворик за тыном, высотой Горыне по грудь, и она видела две-три низкие крыши. Ходута уже стучал в створку. На кольях что-то белело. Черепа, почти спокойно отметила Горыня. Ну а чего ждать в таком жилье, чаш греческих расписных, что ли? Уж здесь-то истинный тот свет!

Но вот из-за воротной створки послышался неясный голос; в нем звучала тревога.

– Затейка, отворяй! – закричал в ответ Ходута. – Гостей к тебе привел! Каких, каких! Увидишь – каких! Не разговаривай тут, отворяй! Я сам замерз как волк!

Наконец воротная строка заскрипела, блеснул огонь факела из смолья. К этому времени Ракитан и Горыня были уже достаточно близко, чтобы разглядеть женскую фигуру в наброшенном на голову кожухе.

– Свирепицу тебе привез! – бодро доложил Ходута; он тоже тяжело дышал после утомительного пути, но посмеивался. – И мужика, что ее возит. В жилье наши не хотят их пускать, послали к тебе. Приюти, уж ты с нею управишься!

– Смеешься ты надо мной, Ходутушка, – раздался в ответ тревожный женский голос, довольно молодой. – Какую еще Сви… и называть-то имя ее не стоило бы, накличешь беду!

– Да вон они! – Ходута обернулся и махнул рукавицей. – Сюда ступайте!

Ракитан и Горыня подошли. И едва Горыня оказалась в свете факела – еще смутным, но весьма крупным очерком, – хозяйка двора с криком отшатнулась и спряталась за створкой.

– Затейка! – Ходута уцепился за створку, не давая ее затворить. – Не дури! Принимай гостей! Я и сам замерз как леший, а мне еще вон куда назад шагать! Заводи скорее в дом, я обогреюсь за назад пойду!

– Да кого же ты привел?

– Да шиш его знает, сказался мужиком из Волчьего Яра! Вроде Тихогость его знал, да он помер той зимой, а его с этой чудой никто в дом пускать не хочет!

– Что ж это за чуда?

– Да леший их матерь знает! Говорит, дочь его. Может, и дочь, только наши все опасаются! Сама знаешь, кто вокруг бродит, а нам ее в дом пускать не хочется.

Хозяйка опять показалась из-за створки. Держа перед собой факел, боязливо выглядывая из-под кожуха, осмотрела гостей. Ее лица Горыня разглядеть не сумела: оно оставалось в тени, и женщина казалась страшным толстым существом: руки есть, головы нет.

– Боги в дом, хозяюшка! – несчастным голосом сказал Ракитан и поклонился. – Сделай милость, пусти обогреться! Или пропаду совсем! Ракитан я, из Волчьего Яра, Дремлин сын, человек добрый, никому дурного не делал, а вот так меня лешаки попутали, завели на чужую сторонушку, неприветливую…

– Кто же это с тобой? – Хозяйка повела факелом в сторону Горыни.

– Дочь моя! Уж сколько лет с нею маюсь! Уродилась такая, мне на горе! Бед от нее не оберешься, не знаю, как избыть! Но она зла никому не сделает. Пусти переночевать, а утром я ее в Волынь свезу.

Подгоняемая Ходутой, Затея наконец смирилась и распахнула ворота, позволяя саням заехать. Судя по проворным движениям и голосу, это была молодая баба, всего лет на пять-шесть старше Горыни – невысокая, щуплая, подвижная, в накинутом на голову кожухе она очень напоминала мышь.

На дворе у нее имелась клеть, где жили несколько коз, и туда же она разрешила поставить лошадь. Когда Горыня вошла в избу, согнувшись под низкой притолокой пополам, Ракитан и Ходута уже сидели у печи, а хозяйка возле стола резала хлеб и козий сыр. Ничего другого у нее в этот час не сыскалось, но гости и тому были рады. Рядом на полу стоял Ходутин короб, раскрытый, а на столе – десяток яиц в горшке, переложенные сеном, комок масла в берестене, пять-шесть репок, кусок копченого сала и ржаной каравай – видно, подношения из веси. Горел масляный глиняный светильник, но, хотя кожух Затея сняла с головы, разглядеть ее лицо, кроме глаз, в которых блеском отражался огонек фитилька, Горыня никак не могла. Ракитан заново рассказывал повесть своих злосчастий, и, когда Горыня вошла, хозяйка взглянула на нее с пристальным любопытством.

– Да куда тебе идти, Ходутушка, среди ночи! – уговаривала она второго гостя. – Оставайся! Заплутаешь в лесу, или волков повстречаешь, меня же виноватой выставят!

– Я даже под подолом у тебя не заплутаю, а в своем лесу дедовом и подавно! – хмыкнул Ходута, и Затея в притворном возмущении прикрыла лицо рукой. – А оставаться не могу. Коли не вернусь, у меня дома вой подымут. Сейчас отдышусь и пойду.

– Мы и сами уйдем чуть свет! – подхватил Ракитан. – Только дай до утра обогреться, хозяюшка, не погуби, не дай сгинуть в чужой стороне… И за что нас люди добрые принимают так неласково – ума не приложу! Худой славы за нами не водится, кроме того как Близята тогда поляны выкосил, но это ж когда было!

– Да неужто ты не слыхал, как Свирепица, да Грозница, да Зимница по белу свету ездят? – хозяйка повернулась к нему. – Их три сестры-лихорадки. А было так: сидел раз мужик под деревом, отдыхал в дороге. Вдруг видит – идет к нему женщина огромного роста, – она бросила взгляд на Горыню, – простоволосая, вся в белом, распоясана, а в руке у нее метла, а у метлы на верхушке – череп. И говорит: я, мол, Свирепица, иду по белу свету людей губить, малых детей сиротить, веси и городцы опустошать. Ты, говорит, понесешь меня, но сам не бойся – я тебе вреда никакого не сделаю. Видит мужик – некуда ему деваться, если откажется, Свирепица его самого в первую голову уморит. Взял ее на плечи и понес. Стали они ходить по городам и весям, идут – где Свирепица метлой махнет, там все мертвы лежат. Ходили-ходили, видит мужик – совсем скоро на белом свете живых людей не останется. Шли они мимо Дунай-реки, он и думает: все одно пропадать. Взял да и бросился в омут глубокий. Свирепица-то утонуть не может – она выбралась. Да так напугалась, что убежала в леса глухие, в болота сырые, на мха, на темные луга. Но как зима – опять появляются те три сестры, идут по белу свету, ищут, кто их в городцы и веси пронесет. Того, кто возьмется нести или на санях везти, они не трогают, а всех прочих – их! – Затея махнула рукой, будто сметая что-то.

– Так я что… – Ракитан тоже с опаской покосился на Горыню. – Она ж дочь мо… а может…

Ракитан переменился в лице, а вслед за ним и Горыня. Даже в их родстве он теперь сомневается? Видно, от испытаний пути батюшка немного в рассудке стал нетверд. Но привычная горечь оттеснялась раздумьем: как же ей уйти с этого ночлега? Ворота она отопрет изнутри, но сумеет ли найти дорогу из леса обратно к Луге? Если бы идти все время по одному руслу, но Ходута вел их через поле. Только бы не пошел ночью снег, только бы луна светила – тогда она по следам Ходуты выберется. А Своятичи придется как-то обойти…

– Да не кручинься! – успокоила Ракитана Затея. Разглядев гостей, она перестала бояться и приняла радушный вид. – Я про вас злого не мыслю. Вижу, ты человек добрый. Отдыхай, сколько пожелаешь, я тебя из дому не гоню.

– Ну, а я пойду! – Отогревшийся Ходута встал и стал заново подпоясывать распахнутый кожух. – Не то мои бабы вой подымут – скажут, съели меня в лесу!

Посмеиваясь, Ходута ушел. Опять накинув кожух на голову, Затея вышла проводить и затворить за ним ворота. Вернувшись, стала устраивать гостей на ночлег.

– А что ты, матушка, одна здесь живешь? – расспрашивал любопытный Ракитан. – Молодая еще такая…

– Одна, батюшка. Как я пять лет назад овдовела – всего только три годочка довелось мне замужем пожить, троих деточек я принесла, да всех троих деды назад прибрали, – осерчала на меня родня да и говорит: ступай куда хочешь. Я не здешняя, я родом из Боянца. Только у меня и осталось доброй родни, что две сестры – я из них младшая. Только они меня и любят, только и навещают, да у середней сестры муж больно грозен – не пускает ее ко мне, гневается. А я от старшей сестры всякую зелейную мудрость переняла, помогаю людям, хвори-недуги изгоняю, они за то мне помогают – то хлеба принесут, то полотна. Так и живу понемногу.

Сколько Горыня могла разглядеть при светильнике, жила Затея бедновато и неуютно. На стенах висели пучки сушеных трав, по углам и на полках среди обмотанных берестой горшков стояли зачем-то овечьи и козьи черепа. Было не прибрано, везде как-то сор. Болтая, хозяйка достала с полатей два старых, свалянных постельника, расстелила на лавках, потом положила на пол у печи какое-то тряпье и два потертых кожуха, кивнула Горыне:

– А ты здесь ложись. На лавках у меня ты, девица, и не уляжешься, пожалуй.

С высоты своего роста Горыня видела, что на полатях напихано еще множество всякого тряпья, по виду несвежего и давно не стиранного. Душный запах этого тряпья и плесени мешался с духом сушеных трав и горечью печного дыма.

– Ох, ох! – Стеная, как старый дед, хотя был мужчиной средних лет, Ракитан уселся на лавку, которую ему указала Затея. – Ох мне! Кости ломит!

– Отдыхай, батюшка! – приветливо кивнула ему Затея. – Хоть весь день завтра отдыхай, коли не спешишь, меня ты не стеснишь. Сколько надо, столько и живи!

– Помогай тебе боги, добрая женщина! – Ракитан сидя поклонился. – И впрямь не знаю, смогу ли встать-то завтра… Ох, недолюшка моя!

– Избудем и недолюшку, не кручинься! – Затея подала Ракитану кожух, чтобы укрылся, потом наклонилась и поцеловала его, будто родича.