Клинок трех царств

– Клянусь преподобной Лиобой Бишофсхаймской – я бы и сам не отказался сейчас от той телеги, на которой везли нашего отца Теодора!

Назад в Ратные дома Рихер и Хельмо с двумя слугами вернулись, когда уже темнело. За этот день им привелось объехать несколько дворов и свести знакомство чуть ли не со всеми потомками моравского князя Предслава от двух его жен.

Сперва побывали в новенькой церкви Святой Софии на торгу, неподалеку от двора Эльги на Святой горе, куда княгине было удобно наведываться к обедне хоть каждый день. Рихер и Хельмо далеко не сразу поняли, что уже прибыли к церкви, хотя стояли прямо перед ней, пока не разглядели крест на кровле из дранки. На их взгляд, она ничем не отличалась от изб вокруг. По устройству это был бревенчатый сруб, разве что длиннее обычного, с большим крыльцом спереди, а сзади был пристроен еще один сруб – алтарь. Обычная двускатная крыша, небольшие оконца. Внутри – та же изба, только тябло – алтарная преграда – украшена затейливой резьбой по греческому образцу, из виноградных лоз, цветов, листвы, да занавесь и напрестольный покров дорогого шелка. Понимая изумление на лицах немцев, отец Ставракий, ради чести своей церкви, показал им сосуды позолоченного серебра, позолоченный, с самоцветами напрестольный крест и светильник – все подарки Эльге от патриарха Полиевкта, полученные в тот год, когда она сама ездила в Царьград. Показал Евангелие – моравского письма. По лицам немцев, привыкших к каменным соборам с высокими сводами, отец Ставракий видел, что они думают о его церкви. Но не смущался: пусть-ка они попробуют выстроить хотя бы такую в этом губительно холодном, диком краю, где даже виноград не растет! Их епископ уже пробовал, да убрался с позором и ожогами от проваленного испытания. А он, Ставракий, хоть всего лишь смиренный иерей, уже служит Господу и даже понемногу увеличивает число верных.

Побывали после того у Острогляда, у его старших детей, живших своими домами, у троих детей Предслава от второго брака и даже у его вдовы Милочады. В каждом доме гостей усаживали за стол, везде хозяйка подносила им чашу пива или меда. В доме Святожизны, страшей дочери Острогляда, это доверили Явиславе, ее старшей дочери, уже невесте. Наклоняясь, чтобы ее поцеловать, Хельмо не мог не подумать: этот обход христианско-моравской знати Киева затеян вовсе не напрасно! Везде гостей сажали за скатерти браные, угощали пирогами. Как ни уверяли те, что сыты – не помогало. Немудрено, что к концу дня Хельмо и даже Рихер едва держались на ногах и пошатывались в седлах.

– Ты видел, как они переглядывались? – сказал Рихер, когда они наконец добрались до Ратных домов, рухнули на спальный помост и слуги стали их раздевать. – Эти люди… эти женщины… когда заговорили о той свадьбе?

– Так а я тебе что… ик… говорил?

Хельмо, в одной сорочке с расстегнутым воротом, вынул опять свои пергаментные клочки и разложил на помосте.

– Вот эти люди! – Он выбрал один. – Ик… Дьявол! Все это липкое медовое вино… Видишь! Вот они, в списке христиан. Они все не в родстве с Мислиславом и Вефасто, их даже не пригласили на то обручение. И он, Мислислав, их смертельный враг. Ты женщина, последняя, вдова Преслава. Ты слышал, она рассказала, как все было, как погиб ее муж! Мислислав не убивал его своей рукой, но он привел толпу злобных демонов к ним в дом… Она винит его. Прошло двадцать лет, но они ничего не забыли. Ик… Дьявол… Вальдо, дай воды! Они, прочие, молчат, но все помнят! Они знают, кто виновен в смерти их отца и деда. И если мы… ик…

– Да перестань ты икать!

Хельмо подошел к лохани в углу и знаком велел слуге, Вальдо, вылить ковш воды ему на голову. Выпрямился и попытался отдышаться, пока вода текла с прилипших ко лбу русых кудрей на грудь.

– Я еще не знаю как… Но эти люди – враги Мислислава и наши друзья. О преподобная Вальпурга… – Хельмо рухнул на помост и уронил руки. – Пока мы там пили это медовое вино, самую прекрасную девушку в этой стране… обручили с каким-то драчливым петушком… Что бы я отдал, чтобы этого… чтобы его дьявол унес!

– Если бы его унес дьявол, это было бы очень кстати. – Рихер тоже выглядел очень усталым, но держал себя в руках. – Без жениха свадьбы обычно не бывает. Но без нашего участия. Мы здесь слишком недавно, за нами следит слишком много глаз. Я даже думаю, этот бородатый схизматик к нам приезжал вовсе не по доброте, а похвастаться своим Константином Философом, который опередил нас в Хазарии на сто лет. Со своим незаконным патриархом Фотием, вспрыгнувшим на патриарший престол из какого-то болота, как жаба, которую пнул сам дьявол… – Рихер провел рукой по лицу и помолчал, собираясь с мыслями. – И разведать, что мы за люди и чего хотим. Он чует, что мы для него опасны. Но даже не догадывается – насколько.

– Ну, если бы мы смогли вернуть из ссылки Ульбо, то этому попу ничего бы не грозило, Ульбо – христианин… – пробормотал Хельмо.

– Если бы мы помогли Ульбо вернуться из ссылки и занять престол, то от схизматиков здесь бы духу не осталось! – жестко ответил Рихер. – Но для этого маловато один раз съездить в гости. Нам нужно сойтись с ними поближе. Завтра съездишь к Торлибу и спросишь, как прошло обручение. Может, кто-то повздорил. У них должны остаться поводы для ссор. Нужно выяснить какие, а дальше…

– У тебя в голове одни раздоры, Рихер. Как, должно быть, холодно тебе живется… – вздохнул Хельмо. – Если бы хоть раз увидел эту девушку…

– Не вздумай… выдумывать глупости. – Рихер строго взглянул на него. – Вроде похищения. А то вообразишь себя Вальтером юным[45 - Герой поэмы «Вальтарий», написанной в середине IX века, на латинском языке, но по мотивам германского эпоса; там герой похищает свою возлюбленную, Хильдегунду.]! И погубишь все дело.

– Был бы я наследником короля аквитанов… – пробормотал Хельмо и запоздало икнул. – Не задумался бы ни на миг…

– Тут в корчаге еще кое-что осталось, – сочувственно сказал им отец Теодор. – Утром поправите здоровье, во славу Божию…

Глава 9

Назавтра было воскресенье. Поднявшись с петухами, Рихер и Хельмо допили то, что оставалось в корчаге, и впятером с обоими монахами и Куно отправились в церковь. Отец Ставракий вчера пригласил их, да им и самим хотелось побывать в доме божьем.

– Хоть они и схизматики, – заметил Хельмо, все еще утомленный после вчерашних гостеваний, – но страшно подумать: на сколько же миль вокруг нет больше ни единого храма? На сотни?

– На запад – не ближе Моравии, – сказал Рихер.

– На север – не ближе Шлезвига, – добавил отец Гримальд.

– На восток – в том самом Итиле, куда мы собираемся, – сказал отец Теодор. – Грек вчера сказал, что там есть судья для христиан, значит, храм тоже должен быть.

– А на юг – не ближе Константинополя, – закончил перечень Рихер.

– Нет, ты не прав, – возразил Хельмо. – На юг еще Херсон. Помнишь, грек вчера рассказывал, что там положили мощи святого Климента в храме? И даже сначала носили по двум-трем храмам.

При подъеме на гору им навстречу покатился сверху железный звон била, которым созывают на службу; немецким гостям он указывал путь, для чего и был предназначен. На торгу сновал народ, но в церковь спешили не все, большинство лишь поглядывало с любопытством на открытую дверь. Било уже смолкло, служба началась. У входа в церковь Куно незаметно тронул Хельмо за руку и глазами показал на двоих крепких длинноволосых парней, по виду варягов, с ударными ножами в отделанных бронзой ножнах и топориками за поясом. Стоя будто бы без дела, парни пристальными взглядами обшаривали всех входящих. Немцев проводили глазами с особенным вниманием.

Когда вошли в церковь – увязли было в довольно густой толпе, а может, так казалось из-за тесноты самой церкви. Попали будто в улей: как принято у греков, отец Ставракий уже служил, но люди ходили туда-сюда, пробирались в переднюю часть, кланялись иконам, ставили свечи. Доносилось пение женских голосов. Кто-то падал ниц, но не так, как принято в римской церкви, а становясь на колени и припадая лбом к полу – Хельмо невольно загляделся на женский зад, обтянутый платьем, но Рихер дернул его за рукав.

– А воск у них, я смотрю, недорог, – заметил Рихер, окинув взглядом множество свечных огонечков.

– Это же королевская церковь! – напомнил Хельмо. – Они воском собирают подати.

Рихер только хмыкнул. Да разве такими бывают королевские церкви!

Отец Ставракий служил на славянском языке – на том, на котором писали первые богослужебные книги для славян те самые братья Константин и Мефодий. Из распевных речей папаса немцы не разбирали ни слова, а оба монаха невольно покривились от самой мысли, что греки учат славян служить на их собственном варварском наречии вместо латыни. Встав у стены, они огляделись, сохраняя скромный благочестивый вид. Ни для приверженцев римской церкви нет запрета в том, чтобы войти в греческий храм, ни греки не запрещают им присутствовать, но все же немцы чувствовали себя здесь чужими – и богу, и верующим. Отцы тихо молились про себя, Хельмо и Рихер тоже было начали, но мысли текли помимо привычных слов, а глаза так и зыркали по сторонам, оценивая молящихся.

С первого взгляда было видно – в храме собрались не простые люди, а богатые, приближенные к власти. Было много знакомых лиц – киевских моравов, с которыми их познакомил отец Ставракий. Быстро немцы заметили саму княгиню Эльгу в платье по виду скромном, но сшитом из темно-лилового греческого шелка, с узорами в виде птиц, в синем мантионе. Отблески свечей играли на золотых подвесках ее очелья, лицо, одухотворенное и задумчивое, казалось еще прекраснее, чем при дневном свете в гриднице. Браня рядом с ней выглядела сосредоточенной. О том, что княгиня тоже здесь, заранее намекало само присутствие ее гридей-бережатых у двери. Хельмо обшарил взглядом лица вокруг Эльги, но все это были женщины зрелых лет.

Куно подтолкнул его локтем и незаметно показал глазами в сторону – туда, откуда доносилось пение.

И там… Будто вспыхнул свет и озарил точеное лицо с чуть вздернутым носом, рыжевато-золотистые, как мед, волосы, заплетенные в косу и упрятанные под платочек. Это она, Витислава. Ее имя Хельмо сразу запомнил. С десяток девушек и молодых женщин пели, управляла ими женщина средних лет, смуглая, по виду настоящая гречанка. В этом же ряду оказалась Влатта – она-то живо приметила новых богомольцев, и хотя подать никакого знака не могла, Хельмо, встретившись с ней глазами, сразу понял – она его мигом узнала. Дева помоложе рядом с нею тоже была знакомой – она вчера подала ему чашу со сладким медовым вином, благоухающим какими-то травами, а он поцеловал ее в щеку. Она тоже бросила на Хельмо быстрый взгляд, но тут же отвела глаза.

Если бы Витислава взглянула на него! В пронзительной надежде, в непонятном страхе Хельмо ждал ее взгляда, но увы – ее глаза были обращены к алтарю и священнику, по сторонам она не смотрела. Ему оставалось только самому разглядывать ее, стараясь увидеть, запомнить, впитать каждую мелочь ее облика, отпечатать ее в своей душе, чтобы потом любоваться этим отпечатком снова и снова. Ростом она выше прочих девушек, и вид ее говорит о скромности и притом гордости: она как будто красоту свою предназначает лишь для взгляда свыше, а прельщать кого-то там, внизу, даже и не думает… Такой должна быть королевская дочь – как изящная лань среди овечек. «Ветвь благородной семьи, блистала она красотою»[46 - «Вальтарий», автор Геральд (предположительно), перевод М. Е. Грабарь-Пассек.], – эти слова Геральда о юной Хильдегунде, невесте Вальтера, сами всплыли в памяти Хельмо. Лучше не сказать о Витиславе, племяннице княгини и дочери первого из воевод.

Самого Мистины Хельмо в церкви не увидел; в пергаментах от преподобной матери Матильды против его имени не стояло креста, значит, он по-прежнему язычник. Мужчин в церкви было вдвое меньше, чем женщин. И неудивительно, раз уж во главе киевских христиан стоит княгиня и поддерживают ее тоже женщины. Мужчины больше держатся князя и его воинственных старых богов, как подумал Хельмо. На самом деле большинство христиан-мужчин в летнюю пору были в походе – повезли товары за Греческое море, в Царьград, а в Киеве остались их жены. Над женской толпой возвышались еще трое крепких парней с косичками в длинных волосах и с дорогими ударными ножами. Эти стояли, окружая княгиню с дочерью, и тоже, наподобие Хельмо, больше зыркали по сторонам, чем молились.

Рихер подтолкнул Хельмо локтем, но тот поначалу не заметил. Ощутив второй толчок, более сильный, опомнился.

– Вон твой дружок Торлиб! – почти не шевеля губами, прошипел ему на ухо Рихер. – Потом подойдем к нему. И не пяль глаза на женщин. А то окажется, что здесь за это рубят топором заживо на части.

Хельмо отвел глаза от хора и попытался сосредоточить взгляд на отце Ставракии. Перед его взором стояла Витислава – такая сдержанная, строгая и скромная, но окруженная сиянием, видным ему одному… И служба, в которой он не понимал ничего, не казалось ему долгой – напротив, он хотел бы, чтобы она никогда не кончалась, чтобы вновь и вновь взгляд в сторону хора дарил ему наслаждение видеть ее лицо.

* * *

Но вот пение смолкло, народ расступился, давая княгине с приближенными выйти. Только сейчас заметив немцев, Эльга приветливо кивнула, но не остановилась. Вслед за нею и княжной вышла молодая, лет двадцати, женщина в дорогом красном платье, с ней рядом держалась Витислава, как будто они были сестрами. Потом вышел Торлейв с матерью и Влаттой, на ходу кивнул Хельмо и сделал знак: встретимся снаружи. Но чтобы Хельмо его увидел, Рихеру опять пришлось его толкнуть. За ними следовал один из троих обычных сопровождающих Торлейва: смуглый, светловолосый, с орлиным носом Патрокл Орлец. Он и на ходу крестился на греческий образец и шевелил губами, будто службы ему не хватило, чтобы помолиться.

– Сальве! – приветствовал немцев Торлейв, когда они подошли к нему на торжке и раскланялись с Фастрид.

Влатта стояла, как и подобает служанке, со скромным видом позади госпожи, но острый взгляд, пойманный Хельмо, был отнюдь не смиренным. Влатта, хоть и была «дочерью рабыни», крестилась в раннем детстве, от отца Иоанниса в Карше, где тогда еще жила Фастрид со своим двором. Акилина оставалась очень набожной и учила детей молитвам даже в те годы, пока о своей церкви немногочисленные киевские христиане и не мечтали. Дети знали, что перед встречей с Хельги Красным она была монахиней и он забрал ее прямо из монастыря. Взрослые лишь умолчали о том, что это был особый монастырь… Знание молитв доставило Влатте редкую честь – петь вместе с девами из лучших родов, которых обучала «пресвитера» Платонида – жена отца Ставракия.

– Каково поживаете? – спросил Торлейв. – Все ли ладно у вас в Ратных домах?

Сам он выглядел бодрым – ссадины подсохли и затянулись, синяк на скуле лишь слегка выделялся желтым пятном.

– Если ты видишь нас усталыми, мы вчера были в гостях у много добрых людей, – пояснил Хельмо.

Торлейв, поняв, в чем дело, засмеялся:

– Кто же это вас так угощал?

– Добрые люди… Станимир, его сестия и братия, и Звати… зи… зиз… Преподобная Вальпурга фон Айхштетт… Зва-тис-зизи-вна.