Колодец старого волхва

Явор не мог пройти мимо нее и остановился, хотя дал себе слово, что не будет разговаривать с ней – хватит делать из себя посмешище. «Да плюнь ты и забудь! – убеждал его побратим Ведислав, которому одному он и мог рассказать свою печаль. – Не одна звезда на небе, не одна и девка красная на белом свете! Вот ворочусь из похода, сам тебе в Киеве невесту найду, да не посадскую, а из боярышень! И с приданым найдем, и красивую найдем, не плоше той. Да и что красота – сердце было бы живое да горячее, там и счастье». Соглашаясь с побратимом, Явор старался гнать прочь мысли о Медвянке, уверял сам себя, что больше на нее и не взглянет… но те несколько дней, что он ее не видел, показались ему целым месяцем, притом месяцем груденом – темным, хмурым и холодным.

Гордость дала бы Явору сил идти прочь, не глядя на Медвянку, но она, словно задалась целью рушить все его замыслы, вдруг сама обратилась к нему.

– Да уж куда спокойнее – с таким-то воином! – воскликнула она, бросив на Явора блестящий, вызывающий взгляд. – Ты же, Явор, воевода знатный – только печенеги тебя увидят, так со страху с коней попадают, только и останется их в вязанки вязать да с воза на торгу продавать!

– Да ладно тебе, не смейся! – нахмурясь, неохотно ответил Явор, досадуя на себя, что не может удержаться и избегая смотреть ей в глаза. – Сама знаешь, я в княжескую дружину просился, да тысяцкий меня не отпустил.

– Нельзя, нельзя тебе отсюда уходить! – воскликнула Медвянка в преувеличенном испуге. – Князь ушел – еще полбеды, а вот ежели прознают печенеги, что Явора-десятника в Белгороде нет – вот тут и жди набега!

– Помолчи – беды накличешь! – прервал ее Явор. – В прошлое лето не видала ты печенегов близко – а то бы не смеялась.

Даже и до размолвки Явор не позволил бы Медвянке смеяться над этим – слишком хорошо он знал, каким трудом и какой кровью достается мир для русских городов. И он не боялся говорить с ней резко, а даже надеялся, что она смутится, пусть даже рассердится – только пусть отведет свои блестящие, смеющиеся глаза.

– А я и не над ними смеюсь! – быстро ответила Медвянка, игриво поводя глазами.

– Она была довольна, что вызвала-таки Явор на разговор, но лукавый русалочий дух толкал ее и теперь все делать ему наперекор. Раньше Явор искал ее взгляда – она отворачивалась. Теперь он отворачивался – а она заглядывала ему в глаза, наслаждаясь замешательством этого сильного, гордого и такого уважаемого, как оказалось, человека. Теперь она видела, что не утратила власти над ним, и совсем повеселела. Пусть она и не так хороша, как Забава Путятична, но свое у нее не отнимется!

– А над кем же? – Явор наконец глянул ей в глаза, так сурово, словно хотел отбросить ее этим взглядом, решительно положил руки на пояс и подвинулся к ней. Своего он достиг – Медвянка живо отскочила в сторону.

Пошел молодец на войну с топором,
Разбил молодец кисель с молоком!
А кашу-горюшу в полон захватил,
Пироги-вороги все сказнил!

– задорно пропела она, приплясывая на месте.

– Медвянка! – закричал от башни старший городник. – Куда опять запропала?

Не оглянувшись больше на Явора, Медвянка убежала на зов. Явор вздохнул, с тоской провожая ее глазами. Любовь и гордость боролись в его сердце; он не робел перед врагами, но кареглазая девушка с медово-золотистой косой лишала его сил. Сияющие и вечно смеющиеся глаза Медвянки заворожили, заморочили его, а против ворожбы бессилен меч, бесполезна кольчуга. Она была как ясно солнышко, то жгущее, то ласкающее своими лучами, и нельзя было не любить ее. Она была его несчастьем, его проклятьем, и Явор настойчиво искал в своем прошлом какой-нибудь нарушенный зарок, вину перед богами, за которою они послали ему эту проклятую любовь.

Не чисто поле меня сгубило,
Не буйны ветры занесли на чужую добычу,
Не каленой стрелой доставал я белых лебедей,
Не мечом-кладенцом хотел я бить ворогов,
А сгубила молодца краса красной девицы!

– вспомнились ему слова старой песни. Огоньком дрожащая впереди фигура Медвянки тянула его к себе, как цветок папоротника в темном лесу. Явору было стыдно и перед собой, и перед людьми вокруг, но он ничего не мог с собой поделать.

Помедлив для порядка, Явор оправил пояс и двинулся следом за Медвянкой, стараясь не упускать ее из вида. Старик Обережа проводил его понимающим взглядом, обеими руками опираясь на медвежью голову, вырезанную в навершии посоха. Наверное, и светлоликая Дева когда-то так же смеялась, маня за собой Одинца, и с тех пор каждая женщина и каждый мужчина так или иначе повторяют путь первой человеческой пары, так же ищут свое, единственное, как единственными на свете были друг для друга Одинец и Дева. Проходят годы и века, сменяются князья, даже боги изменяют свои имена. Но неизменен остается закон продолжения жизни на земле – падает с неба дождь, девушки расцветают, как цветы весной, и сильные мужчины следуют за ними, чтобы множился человеческий род, чтобы воинам было кого защищать, а служителям богов – за кого молиться.

Тихо посмеиваясь от удовольствия после встречи с Явором, Медвянка торопилась догонять родичей. Неподалеку от нее в толпе пробирался гончар Межень с двумя сыновьями и дочкой Живулей. Сыновья его, Громча и Сполох, словно по ветру повернули головы к девушке-огнецвету.

– Для кого так нарядилась, Медвянка? – окликнул ее Громча. – Для князя никак?

– А то как же? – задорно ответила Медвянка, на миг оглянувшись на него.

Краем глаза она поглядывала, не идет ли сзади Явор. Простые гончары мало ее занимали, но такой уж у нее был нрав, что она не могла остаться равнодушной к чьему-то восхищению. Даже эта малая дань была дорога и приятна княгине, вновь обретшей свой пошатнувшийся было стол.

– Княгинею хочешь быть? – продолжал Громча. В его глазах Медвянка была вполне достойна княжеских хором. – У князя жен чуть не три десятка было – тебя только не хватает.

– Так не горшки же мне лепить! – бегло отозвалась Медвянка.

Люди вокруг засмеялись. – Так тебе, парень! – Не садись не в свои сани!

Громча отворотился и в смущении почесал себе нос. Понимая, что дочери старшего городника он вовсе не пара, Громча любовался ею издалека, но сегодняшний праздник воодушевил его и придал смелости вступить с ней в беседу. Однако, быстрая на язык Медвянка мимоходом посадила его в лужу. А Громча, будучи рослым и сильным, соображал не слишком быстро и редко находил подходящий ответ на шутки и насмешки.

Из-за спины Громчи выскочил младший брат – Сполох, заметно превосходивший его проворством разума и остротой языка. И в драках, и в спорах сыновья Меженя всегда стояли друг за друга и были дружны, несмотря на различие склада и нрава.

– Да длиннорогого теленка никто замуж не берет! – выкрикнул Сполох, стараясь отомстить за брата. – Хвалилася калина: «А я с медом хороша!» – запел он, приплясывая и кривляясь, как скоморох.

Но Медвянка только насмешливо фыркнула – не ей было обижаться на чумазых гончаров.

– Глину бы сперва с рыла отмыл, а после на городниковых дочерей глаза пялил, – проходя, с пренебрежением бросил замочник Молчан.

Ради проводов князя он нарядился в желтую льняную рубаху с вышитым шелковым поясом, но лицо его с выпуклым упрямым лбом оставалось таким же невеселым. Уж конечно, он лучше всех помнил, как летал через тын, и с тех пор не упускал случая показать, что никого не боится. Только Явор в эти случаи почему-то больше не попадал. Но уж чумазому гончару Молчан не мог позволить и смотреть на девушку, к которой сам думал посвататься.

– Куда хочу, туда и смотрю, уж не ты ли мне не велишь! – с вызовом ответил Громча и остановился, загораживая своему обидчику дорогу.

Если в дело надо было пустить кулаки, он никогда не отступал. После того, как его обсмеяли, Громче пуще прежнего хотелось поправить свое достоинство. Но Молчан за ним никакого достоинства не признавал и презрительно усмехнулся в ответ.

– Куда лезешь, горшок чумазый?! – отозвался он и смерил гончара уничижительным взглядом от остриженных в кружок волос до обтрепанных поршней на ногах. – Уйди с дороги, покуда цел!

Замечая назревающую ссору, люди останавливались вокруг них, ожидая развития событий и готовые вмешаться, если понадобится.

– Да что ты с ним разговариваешь! – воскликнул другой замочник, по имени Зимник. – Пошел вон!

И он решительно спихнул Громчу с пути. По хитрости своего ремесла и благодаря покровительству епископа замочники ставили себя выше прочих жителей Окольного города и никому не позволяли себе перечить. Конечно, Громча знал об этом, но на глазах у Медвянки он не отступил бы даже перед княжескими кметями. Привычно подвернув рукава праздничной рубахи, он набросился на замочника с кулаками. За того встали товарищи, за Громчу – брат и другие посадские, не жаловавшие гордых замочников, и вмиг пол-улицы втянулось в драку. Голосили женщины, испуганно вопила сестра Громчи Живуля. А Медвянка во все глаза смотрела на разгоревшееся побоище и увлеченно ахала. Она-то нисколько не испугалась, а напротив, бурно переживала новое развлечение.

На шум прибежали кмети тысяцкого и кинулись разнимать драку. Ловко и привычно орудуя древками копий, кмети принялись расталкивать и растаскивать в стороны раскрасневшихся, растрепанных и утративших праздничный вид горожан. Женщины причитали над синяками и ссадинами своих мужей и сыновей. А Медвянка, которой некого было жалеть, поднесла к лицу рукав, пряча усмешку. Она помнила, что вся свара разгорелась из-за нее, и в глубине души была довольна.

– А ну разойдись, лешачьи дети! Морок вас возьми, тур вас топчи! – доносился до нее из плотной шевелящейся толпы сердитый голос Явора.

Его красный плащ быстро метался среди полотняных рубах. Может, десятнику и не пристало своими руками разнимать драку посадских мужиков, но Явору хотелось чем-то себя занять, чтобы не смущаться досужими мыслями о Медвянке. А здесь как раз подвернулось привычное дело; драка была ему не в новость, он распоряжался и уверенно раздавал тычки и затрещины.

– Пошел, будет клешнями махать! Да пусти его, чтоб вас обоих на том свете всяк день градом било! – покрикивал он на не в меру ретивых драчунов. – А ну – за ворот да в поруб тебя! Посидишь в яме – так удали поубавится! Поди прочь, дядька Шумила, не до тебя! Ну, Кощеевы кости, кто зачинщики?

Громчу и Зимника растащили последними; те настолько разошлись, что ничего не видели и не слышали, рвались из рук кметей и снова кидались друг на друга. Отмахиваясь, замочник попал Явору кулаком в лицо. Разъяренный таким оскорблением своему достоинству десятник схватил Зимника за плечо, могучей рукой повернул к себе и с такой силой ударил в челюсть, что тот отлетел на три шага и рухнул в пыль. В следующий миг двое кметей уже сидели на нем и вязали ему руки.

Двое же кметей держали за руки Громчу. Лишившись противника, сын гончара сразу угомонился и покорно позволил кметям себя взять. Ему вязали руки, а он угрюмо молчал, свесив растрепанную голову и лишь изредка бросая сумрачные взгляды на бранящегося десятника. Придя в себя, Громча и сам не понимал, как сумел ввязаться в такую драку. И уж конечно, лучше бы ему этого не делать.

Связанного Зимника подняли и поставили на ноги. Выглядел он уже совсем не по-праздничному: шапка валялась в пыли, пыль серела в его волосах и на бороде, нарядная рубаха с шелком вышитым оплечьем была разорвана от ворота до плеча, по подбородку ползла струйка крови из разбитой губы. Отплевываясь от крови и пыли, замочник бранил и гончаров, и кметей, и весь белый свет.

– Тащите обоих на воеводский двор! – распорядился Явор. – По всему видать, с них все и пошло. Посидят в порубе день-другой, а там тысяцкий с ними разберется!

Явор провел краем ладони под носом – на руке осталась кровь. Нос ему еще в отроках сломал любимый побратим Ведислав, и с тех пор Явор ни с кем не боролся, как было принято «до первой крови». Потери в красоте он не жалел – не девка! – но кровь из носа у него теперь текла от любого легкого удара, и это было очень досадно. Из-за этого Явор вдвое больше сердился на посадских мужиков, затеявших свару в день проводов князя. Княжья дружина ушла в далекий поход, а Явор-десятник, глядите-ка, в своем же посаде кровь проливает! Это ли не доблесть! Не зря его князь добрым словом отличил! Тьфу, люди засмеют!

И, как назло, до ушей его донесся тихий и звонкий знакомый смех. Пожалуй, даже мерзкое хихиканье растрепы-кикиморы ему сейчас было бы приятнее услышать. Медвянку он хотел бы сейчас видеть меньше всего, а она стояла совсем близко и знай себе потешалась. Заметив угрюмое лицо Явора и его неприязненный взгляд, она попыталась было сдержаться, подняла к лицу рукав, но не выдержала, всплеснула руками и звонко расхохоталась.