Братья

Рука Вольги сама скользнула за пазуху. Там висела соль – брал с собой на охоту, чтобы обработать дичь. Пара щепоток соли легко высыпалась на ладошку. Под рубахой вдруг качнулся материнский оберег на груди. Вдохновлённый недавними рассказами матери, Вольга решил проучить Нечая. Склонившись над крупинками соли, он прошептал:

– Ни пуха тебе, ни пера. Ни волчьего скока. Ни заячья следа, ни кабаньей тропы, ни звериной руды.

– Что ты там бормочешь? – недовольно спросил Нечай, уже поднявшийся из лужи и отвесивший оплеуху дружку. Первакович нарочито не смотрел на братьев, надеясь, что Вольга позволит себе еще какую-нибудь дерзость. Нечай был слишком горд, слишком уверен в себе, чтобы смотреть в лицо всякому встречному сопляку. Поэтому он не приметил, что в глазах Вольги мелькнул озорной огонёк. Вольга пошептал ещё несколько слов, а потом бросил щепотку соли в Нечая.

– Да вот… решил тебе насолить. Не будет тебе нынче удачи в лесу.

Мишата едва сдержал смех, глядя, как вытянулось лицо обидчика. Первак как раз обещал сыну взять его на охоту. Нечай хотел было надавать по шее наглому Любавичу, но потом только зло плюнул под ноги, и пошёл прочь.

– Вольга посмеиваясь, вернулся туда, где за углом ожидал его Мишата. Тот с невольным уважением смотрел на брата.

– Ты в самом деле веришь, что твой наговор поможет? – выдохнул он. – Ты веришь, что это спасет Хромого?

– Нет. – серьезно ответил Вольга. – Это лишь помешает Нечаю его погубить.

Сам он считал внезапную привязанность брата к лесному зверю пустой блажью, но не поддержать брата и не проучить зазнайку Перваковича, да еще и самому себе доказать, что кой-чему научился у дядьки Огнезара.

Вольга с Мишатой вернулись домой, и едва находили себе место, поджидая, когда мимо прошумят охотники, возвращающиеся из лесу с добычей – переругиваясь, покрикивая на расшумевшихся собак. Любавичи притаились за плетнем, когда среди темных, волглых курток и малахаев мелькнула расшитая нарядная куртка Нечая, перепачканная грязью. Последним, на удачу парней, шел дядька Мал – трактирщик изредка позволял себе выбраться в лес, чтобы пополнить кладовые дичью.

– Дядька Мал! Как охота? – Окликнул трактирщика Вольга.

Тот только досадливо отмахнулся. Братья и без его слов видели, что мелкой дичи охотники добыли довольно, но того, что так боялся увидеть Мишата – туши рыси, во всем ее великолепии, но без того неуловимого света жизни, энергии, который делает красоту дикого зверя совершенной.

– Угораздило же нам этого Перваковича с собой взять – при нем дичь словно специально с дороги убирается! А Хромой твой – толстый палец трактирщика уперся в Мишатину грудь – полдня нас по лесу гонял, на глаза даже показывался. Только стрелы его не берут. Может, оборотень он? – Мал почесал грудь под окладистой бородой, и зашагал прочь.

Шестнадцатый – год в жизни особенный. Остаются позади детские забавы. Руки наливаются силой, приучаются к ремеслу. Начинает проклёвываться борода. Сердце замирает в ожидании чего-то неведомого. В это время человек похож на лист бересты, уже расправленный, вынутый из-под спуда, но ещё не тронутый писалом. И только от самого человека зависит, что будет в конце концов записано на этом листе.

В середине лета, по мелкой воде на плоскодонных насадах явились в Рябиновый Лог торговые гости из стольного Новограда. Забились на постоялый двор к Малу. Разложили на специально для такого случая сколоченных столах товары. Меняли заморские редкости на местные меха и мёд, рыбу и соленья. Народ подходил, приценивался, торговался. Кто платил деньгой, кто приносил на обмен свои товары. А кто-то задумывал к следующей ярмарке сделать свои такие же. Зачем втридорога покупать привозное, если можно взять дешевле сделанное здесь же.

Огнезар не уставал нахваливать сметливых и работящих парней. Вольге нравилось стоять у наковальни, лить в формочки раскаленный металл. Полировать мягкой тряпицей готовые обручья и кольца. Вдумчивому парнишке пришлась по душе власть над тайной силою камня. Их мать ставила на ноги больных с помощью трав, но правильно подобранный камень, оправленный в нужный металл, могли совершать и еще большие чудеса.

Вольга расспрашивал Огнезара о свойствах камней, вглядывался в них, пытаясь за ярким блеском или таинственным мерцанием угадать, на что способен после огранки невзрачный на вид осколок породы. Порой кузнец с Любавичем вдвоем задумывали какое-нибудь мудреное колечко, и Огнезар только диву давался, как им удавалось грамотно "поженить" камень с медью, золотом или серебром, да еще и превратить это в красивое очелье, богатую пряжку, кубок, который не стыдно поднести хоть и самому князю. Как раз незадолго до ярмарки Огнезару удалось продать несколько кубков, и он честно выплатил парням их долю. Часть денег Вольга и Мишата, посоветовавшись, вернули кузнецу – взамен попросили гранатовое ожерелье, которое он недавно сделал. До такого мастерства им было еще расти и расти, а матушку им хотелось порадовать уже сейчас.

Гордая Любава, надев сыновий подарок, шла по проходу между рядами лотков, на которых купцы разложили свои товары. Ее корзина уже была полна купленной снеди. За ней, держа в руке по такой же корзине, шествовали Мишата и Вольга. У обоих через плечо висели новенькие сапоги – нарядные, востроносые, вышитые каймой по голенищу, да еще и с каблуком по Новгородской моде. Работая у Огнезара они смогли скопить кое-какую деньгу.

Любава остановилась у одного лотка, разглядывая заморскую диковину – длинные ягоды, темно-зеленая шкурка которых была покрыта пупырышками. Продавец, заметив ее интерес, отрезал ей тонкий ломтик – под темной шкуркой оказалась очень сочная светло-зеленая мякоть с косточками посередине.

– Это что за диво такое? – Спросила Любава, прикидывая, как лучше готовить заморскую снедь: Запечь в пироге? Запарить в горшке? Может, и вовсе засолить? Вон, как славно хрустит.

– Эту овощ привез я из земли турок. – начал расхваливать свой товар смуглый бородатый купец. – Зовут они ее огурцом и едят сырой, иногда, правда, с солью и луком.

– Сколько же ты просишь за такую диковинку? – Любава задумчиво посмаковала еще кусочек во рту.

– Я вез ее, госпожа моя, через море, по долгой реке, спасаясь от штормов и морских разбойников. Поэтому я никак не могу запросить за нее меньше, чем золотой. – на лице купца было написано искреннее огорчение, что н не может предложить свой товар дешевле.

– Это подходит – Любава подозвала Вольгу. – насыпай вот в эту корзинку.

– Э… госпожа моя, верно, не поняла… золотой за одну маленькую штучку.

Любава всплеснула руками и рассмеялась.

– Ну, раз так, вряд ли тебе удастся продать хоть одну твою… овощ.

Ведунья вернула зеленую диковину обратно купцу, и гордо пошла вдоль рядов дальше. Мишата покосился на заморскую овощ, и пошагал за матерью. Вольга же отстал немного и тоже приценился. Покупать за золотой, которого у него, кстати, и не было, он конечно не собирался, но отчего не попробовать, раз купец сам отрезает тоненький – не толще лезвия ножа – ломтик. Овощ оказалась похожа на свежую траву.

Мишата шагал вслед за матерью вдоль рядов. Любава все еще улыбалась истории с овощем. Вдруг она замерла, глядя на какую-то женщину за прилавком с медом. Мишата заметил это, и хотел было двинуться к этому прилавку, где среди горшков, полных ароматной сладости, лежали пластинки сот, комочки перги и воска. Деловито жужжали пчелы, почуявшие знакомый запах. Дородная бортница тоже пристально смотрела на ведунью. Потом что-то зашептала на ухо высокому бородачу, принесшему еще несколько бочонков с телеги, и показала глазами в их сторону. Но побледневшая Любава уже развернулась и поспешила – едва не бегом – вернуться домой. Как ни пытались братья уговорить мать, что ее так напугало, она только отнекивалась. Хотя было видно, что что-то гложет ее.

Почти сразу она отослала их из дому. Но Вольга, едва ни отошли от дома на приличное расстояние, посмотрел на брата, и, упрямо мотнув головой, проговорил:

– Ты как хочешь, а я возвращаюсь на ярмарку. Надо разобраться, что так расстроило мать.

Мишата согласно кивнул, и братья быстро зашагали туда, где стояли ос своими лотками торговцы. Они остановились около лотка, на котором были разложены ножи и кожаные ножны к ним. Отсюда было прекрасно слышно, что происходит у другого лотка. Полная светлокожая торговка как раз подавала покупательнице горшочек с медом, как бы между прочим спросила:

– Вон те твое рыжих парнишек, что стоят у лавки с ножами… Мне кажется, я их видела с какой-то женщиной?

– Эти-то? Эти двое Любавины будут. Сорванцы.

– Их мать зовут Любавой? Так вот почему ее лицо мне показалось знакомым! Она жила у нас в селении, пока не родила сына…

– Может, ты обозналась? У нашей-то Любавы двое сыновей.

Бортница покачала головой.

– Не могла я ошибиться. Скажи, она ведь травы собирает, отвары делает, да соль заговаривает?

– Да… Но откуда ты…

– А оттуда, что тогда это точно та Любава, которая у нас жила. Я тебе как-нибудь расскажу, чего у нас с ней приключилось. – Торговка всучила покупательнице, у которой от любопытства аж нос задергался, словно у кролика, хороший кусок полных меда сот.

Мишата не выдержал первым. Он дождался, пока тетка с медом отойдет подальше, и подошел к прилавку, словно тоже заинтересовавшись липким лакомством.

– Почем товар, хозяюшка. – В его голосе слышалось жужжание пчел, готовое из мирного гула превратиться в угрожающее гудение.

– А это смотря чем тебе побаловаться захотелось, касатик. – торговка насмешливо смотрела на него.

– Да вот интересно, чего у тебя больше: меда в горшках или сплетен на языке? Что ты там такое про нашу матушку говоришь?

За спиной начавшего горячиться Мишату вырос Вольга. Он тоже смотрел на бортницу неприветливо.

– А вы ничего и не знаете! – Та всплеснула руками, едва не сбив с прилавка глиняный горшочек. – Любава, небось. вам не рассказывала, оттуда сюда пришла? Да которого из вас в подоле принесла, а которого ей лешие подкинули?

Мишата готов был взорваться, но Вольга вовремя перебил его.

– Так ты говоришь, знала нашу матушку по молодости?

– Еще как знала. И многое, ой, многое могла бы про нее порассказать. – бортница неожиданно повернулась к Мишате, все еще державшему в руках кусок сот, истекающих золотистым медом. – Да ты кушай-кушай, Медведкович. Любишь, поди, медок-то, в тятеньку. – Бортница разразилась громким визгливым смехом, так что все стали оборачиваться на них. Она же утирала брызнувшие от смеха слезы подолом белого вышитого фартука. – Ну, идите, идите отсюда. Всех покупателей распугали мне. А матери привет передавайте от тетки Услады.

Мишата кивнул, и послушно пошагал прочь. Слишком много свалилось на него. Отчего бортница говорила об одном сыне? Откуда-то всплыло детское воспоминание – он лежит на животе на поленнице и смотрит сквозь узкое окошко в комнату, где мать разговаривает с незнакомцем в дорогом алом плаще. Тогда они с Вольгой решили, что все равно будут считать друг друга братьями, что бы там не говорил незнакомец.