Лето придёт во сне. Приют

Но, честно говоря, меня это не беспокоило. Я была ещё не в том возрасте, чтобы переживать из-за внешних данных. Скорее радовалась, что на меня меньше обращают внимания, и я (Мышка же!) могу незамеченной проскользнуть мимо учителей и воспитателей, в то время как Яринка неизменно цепляла их взгляды и вызывала придирки.

Пока я аккуратно разделяла на пробор роскошные пряди подруги, она нетерпеливо болтала ногами и косилась на наших соседок по дортуару, которые так же помогали друг другу с причёской. Это была наша давняя игра – кто быстрее закончит заплетаться. Мне она уже поднадоела, но Яринка ревностно следила за тем, чтобы я и она всегда выходили победительницами. И у нас это обычно получалось, но подозреваю, не потому, что мы преуспели в парикмахерском искусстве – просто у наших противниц волосы были не в пример длиннее наших – ниже пояса. Мои же доставали только до середины спины, Яринкины вообще едва прикрывали плечи. Объяснялось это просто – у нас в Маслятах длинные волосы не приветствовались, уход за ними отнимал слишком много времени, а время всегда требовалось на что-то более важное. И если взрослые девушки и женщины ещё старались как-то с этим справляться, то детям оно было и вовсе ни к чему. Поэтому я никогда не носила волосы ниже плеч, и только здесь, в приюте, они начали отрастать. А Яринка свои сама время от времени подрезала, хоть это и было запрещено.

Но наши соседки – совсем другое дело. Несмотря на то что с ними судьба обошлась не намного лучше, чем с нами, они не утратили веру в правильность всего, чему нас учили. Обе находились в приюте с пяти лет, с того самого возраста, в котором осиротевших детей распределяли из домов малютки по приютам и интернатам.

Одна из девочек – голубоглазая, светловолосая, с длинным звучным именем Анастасия, но сама такая маленькая, худенькая и вечно чем-то испуганная, что звали её все только ласкательно-уменьшительно Настусей. Родители Настуси не были ни расписаны, ни венчаны, состояли в блудном сожительстве, но умудрялись это скрывать, пока не появился ребёнок. Когда же преступление раскрылось, их осудили за прелюбодеяние и лишили родительских прав. Ни отца, ни матери Настуся больше никогда не видела, и впредь видеть не желала, она была преисполнена стыда за родительский грех, за своё незаконное происхождение, и старалась забыть всё, что было с этим связано.

Вторая девочка, Зина, походила на Настусю не больше, чем Яринка – на меня. Смуглая, черноволосая и чернобровая, с необычным кошачьим разрезом карих глаз, она тоже бросалась в глаза и тоже со временем грозила превратиться в красавицу. Но как раз необычная внешность и стала проклятием Зины. Мать зачала её от иноверца, одного из тех, что бежали с Востока после того, как туда сбросили ядерные бомбы. Её муж заподозрил неладное, когда увидел новорожденную Зину, разительно отличающуюся от других детей в роддоме. Была проведена экспертиза ДНК, которая и выявила его не причастие к появлению на свет смуглой и черноволосой девочки. После чего мама Зины отправилась в колонию, а сама Зина – в дом малютки. Она, как и Настуся, осуждала свою мать, не хотела иметь с ней ничего общего и не терпела никаких упоминаний об обстоятельствах, при которых появилась на свет.

Думаю, что и Зине, и Настусе повезло больше, чем нам с Яринкой. Они не помнили родителей и не знали другой жизни, кроме той, какой жили сейчас. Их с пелёнок учили тому, что правильно, а что нет, как они должны себя вести, какими стать в будущем. И потому их желания и стремления были скучны, предсказуемы и правильны, как воскресная служба. О чём вообще может мечтать православная девочка, к какой цели стремиться? Выйти замуж, чтобы родить не меньше трёх детей, тем самым исполнив свой долг перед людьми и Богом. Вот и всё. Стремиться к чему-то большему для нас было не только бесполезно, но и небезопасно.

Поэтому и Зина, и Настуся послушно мечтали о чём положено, не смотря на то что их мечтам вряд ли суждено было сбыться. У выпускниц коррекционного приюта почти нет шансов выйти замуж. Бесприданницы, сироты, с плохой наследственностью, с тянущимся за ними, как дурной запах, родительским позором… Кому они нужны, если полно чистых девушек из порядочных семей? Нет, нашим соседкам, как и нам, дорога после приюта была одна – в общежитие, на производство, до конца дней. У нас никогда не будет своего жилья – женщина на Руси может владеть имуществом, только став вдовой и унаследовав его от мужа. И если за осиротевшими мальчиками оставалось право наследования собственности их родителей, даже если те умерли или получили пожизненный срок, то девочки оставались ни с чем. И выход из этого «ничего» был только один – замуж. Полная безысходность.

Настуся и Зина спасались от этой безысходности мечтами о том, что они станут скромными, добродетельными и женственными, такими, что их просто не сможет не взять в жёны какой-нибудь хороший человек. Но мы с Яринкой смотрели на жизнь куда более цинично. И грезили об ином.

Я – как немного подрасту, убегу в тайгу и буду там искать деревню, наподобие Маслят, где живут свободные весёлые люди, где можно носить джинсы, лазить по деревьям и сколько угодно стрелять из рогаток. Кто знает – вдруг и мои родители тоже окажутся там?

Яринка мечтала убить отца. Дальше этого её планы не заходили. А может, заходили, но она предпочитала не рассказывать об этом даже мне.

Поэтому дружба с Зиной и Настусей у нас не заладилась. Нет, мы не ссорились, жили мирно, болтали по вечерам, обсуждали новости и даже помогали друг другу с домашним заданием, но никогда ни мне, ни Яринке не пришло бы в голову делиться с ними секретами или начать дурачиться, сцепившись на полу, как это делали мы вдвоём.

Яринка заплела вторую косичку, перетянула кончик резинкой, соскочила со стула и радостно крикнула:

– Мы опять первые!

Настуся лишь бледно улыбнулась, а Зина из-под чёрной завесы волос пренебрежительно фыркнула. Похоже, ей, как и мне, эта игра уже надоела.

На завтрак мы отправились все вместе, но в коридоре разделились. Яринка придержала меня за локоть, подождала, пока девочки уйдут вперёд, и шепнула:

– Во сколько сегодня пойдёшь на свидание?

– Сама ты свидание! – зашипела я в ответ. – Где-то в шесть выйду, надо до ужина успеть.

– Слушай, – Яринка понизила голос до едва слышного шелеста, – а может, вас надо прикрыть?

Я чуть не рассмеялась, но потом поглядела на грустное лицо подруги и поняла, что ей просто очень хочется быть причастной к моей тайне, сделать что-то запретное, хоть в чём-то пойти наперекор опостылевшим приютским правилам. Вот только как?

Яринка правильно поняла моё молчание и тихонько вздохнула:

– Были бы у нас мобильники… Я бы позвонила, если бы тебя стала искать Агафья или ещё кто.

Если бы да кабы. Сотовыми телефонами владели только взрослые – учителя, воспитатели, охранники. Здешним детям запрещалось иметь такую роскошь, да и зачем? Кому звонить? Тем, чьи родители были живы, и так раз в неделю полагался один звонок со стационарного телефона в воспитательской. Друг другу? А смысл тратить деньги, если мы здесь и так все рядышком и никуда не денемся?

– Ладно, Ярин, – утешила я подругу, – весь день впереди, может, ещё что-нибудь придумаем.

День и правда весь был впереди и тянулся он сегодня, как нитка смолы вниз по сосновому стволу в моей тайге…

На уроке рукоделия я исколола себе пальцы и запутала мулине. На кулинарном чуть не сожгла запеканку. А на истории, отвечая у доски, так путалась в именах и датах, что учительница обеспокоенно спросила, хорошо ли я себя чувствую?

Яринка нервничала вместе со мной. Весь день я ловила её тревожные взгляды, а по образовавшейся складочке на лбу подруги, поняла, что она что-то усиленно обдумывает.

Во время обеда, без аппетита ковыряя ложкой в тарелке, я пыталась понять, что заставляет меня так нервничать? Ведь сколько раз я уже убегала за забор? Со счёту сбилась! И ровно столько же раз меня могли увидеть там или хватиться здесь. Почему же именно сейчас так страшно? Потому что в этот раз я сбегаю не одна, а с парнем? Помилуйте, это могло бы привести в ужас Настусю или Зину, но не меня! Всё это молчаливое неодобрение, источаемое окружающими, даже когда мальчик и девочка просто останавливались в школьном коридоре, чтобы перекинуться парой слов, я никогда не понимала и не разделяла. В Маслятах мальчишки и девчонки играли вместе, дружили, а когда вырастали, то начинали встречаться друг с другом, и никто не видел в этом ничего плохого.

– Я придумала, чем помочь вам! – Голос Яринки вывел меня из задумчивости. – Я стану отвлекать Агафью!

Я честно попыталась представить, как это будет происходить в течении как минимум двух часов, но не смогла и сдалась.

– А-а…

– Предоставь это мне! – Яринка многозначительно подмигнула, складочка на её лбу разгладилась, глаза горели азартом и решимостью.

И я махнула рукой. В конце концов, если мне предстоит приключение, почему подруга должна себе в этом отказывать?

С Дэном мы встретились там же, где и вчера. Когда я пришла, он уже сидел на поваленной сосне, под которой я устроила тайник. Увидев меня, неловко улыбнулся и отсалютовал открытой ладонью. Я подбежала и остановилась перед ним, запыхавшаяся и смущённая. Кажется, мы оба не знали, что сказать. Да уж, «свидание».

– Вот, – наконец заговорил Дэн, вытаскивая из-под куртки тряпичный свёрток, – я тут кое-что принёс для рогатки.

Он продемонстрировал мне моток чёрной изоленты и лоскут такой же чёрной ткани, видимо приготовленный для изготовления кожетка.

– Ну-ка! – Я сразу перестала стесняться и деловито выдернула лоскут из его рук. Повертела, помяла, порастягивала в разные стороны. Кожа. Причём хорошая, плотная. – Сгодится! А изолента зачем? У меня есть.

– На всякий случай. – Дэн покрутил моток на пальце. – У тебя рогатка чёрная с жёлтым, а я хочу полностью чёрную. Вот и подумал: вдруг твоей изоленты не хватит?

Я кивнула, брякнулась на колени и полезла рукой под сосну, в свой тайник. Выудила оттуда остатки похищенной из медпункта и разрезанной на полосы грелки, сунула Дэну. А следом достала тяжёлый нож, обёрнутый в промасленную бумагу.

– Ёкарный бабай!.. – негромко произнёс надо мной Дэн непонятные слова. – А это ты откуда взяла?

Мне было понятно его удивление. Нож выглядел угрожающе – с тяжёлой рукояткой тёмного дерева и с очень широким, тускло поблёскивающим лезвием. Я даже на секунду замешкалась с признанием, всё-таки нож – это не грелка, и наказание за его кражу может быть не в пример суровее. Но с Дэном мы зашли уже достаточно далеко, так что не имело смысла что-то друг от друга скрывать.

– Из кухни. Этим ножом повар режет мясо…

– Уже не режет. – Казалось, Дэн с трудом сдерживал смех. – Как ты умудряешься всё тащить? Ведь и в медпункте, и на кухне всегда кто-то есть?

– Папа звал меня Мышкой, – не без гордости пояснила я. – Могу хоть куда проскользнуть так, что не услышит никто. Мы в тайге все умеем ходить неслышно… умели.

Дэн кивнул и снова перевёл взгляд на нож:

– Зачем он тебе?

– Ну как это?.. – Я поднялась на ноги с ножом в руках, и Дэн всё-таки расхохотался, наклонившись вперёд и упершись руками в колени.

– Извини, – выдавил он сквозь хохот, – но ты с таким ножом и в этом платье выглядишь, как девочка-зомби из японских ужастиков.

Из фразы Дэна я поняла только три слова: «нож», «девочка» и «платье», остальное прозвучало абракадаброй. Поэтому я просто стояла и ждала, когда он отсмеётся. А потом обиженно пояснила:

– Нож нужен, чтобы вырезать рогатульку из дерева.

Дэн изменился в лице, с досадой хлопнул себя по лбу: