Зеркало Полидори. Новеллы и рассказы

Зеркало Полидори. Новеллы и рассказы
Елизавета Сорока

История – это только размышления о человеческой сути. История повторяется. Люди не меняются. Проходят века, но страсти человеческие во все века и во всех мирах – одни и те же.

Зеркало Полидори

Новеллы и рассказы

Елизавета Сорока

© Елизавета Сорока, 2023

ISBN 978-5-0059-8381-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сорока Елизавета.
«Зеркало Полидори».
Повесть.
Небольшое вступление.

Повесть начала случайно. Вдруг вспомнилась эта известная и заезженная всеми женским, и не очень женскими, журналами история о вилле Диодати, о споре Байрона и Шелли, о создании одной из самой экранизируемых историй – «Франкенштейн». Незначительный персонаж- доктор Джон Уильям Полидори и стал героем моей повести. Я поняла как он страдал. Я читала его «Вампира», давно, но совсем недавно поняла, что в этой повести он описал своего «работодателя» – лорда Байрона.

Я многое хотела сказать и для внимательных читателей это не утаить, но среди моих читателей есть и те, кто не знает, что Лорд Байрон это великий английский поэт. Поэт которому «втихую» завидовал АС Пушкин. Поэтому поясняю, на всякий случай-

Лорд Джордж Гордон Байрон- великий английский поэт Х!Х века.

Перси Биши Шелли – выдающийся английский поэт -романтик Х!Х века.

Мэри Шелли – его жена и автор знаменитого «Франкенштейна»

Клэр Джейн Клермонт – ее сводная сестра. Поклонниуа и любовница Лорда Байрона. Впоследствии родила от него дочь Аллегру.

Джон Уильям Полидори – личный врачи и секретарь Байрона. Автор повести «Вампир», положившей начало всем вампирским историям английской литературы.

Итак.,история произошла на вилле Диодати, на берегу Женевского озера в 1816 году.

Виллу снял Байрон, богатый и усталый от скуки и сплина поэт. туда же он пригласил Перси Шелли с женой, а та захватила с собой влюбленную в Байрона сводную сестру Клэр. Эпоха романтизма в действии, разбитая реальностью мира.

Итак, «Зеркало Полидори» – —

________

Этой ночью было непривычно тихо. Он сел на кровати и прислушался. Напряженная тишина оглушающая и настораживающая расползалась вокруг как туман Она жила повсюду. Под простынями свисающими до полу тяжелыми складками крахмального белья, за плотными шторами, в ночном горшке, в аккуратно расставленной обуви и его саквояже в углу. Эта тишина пугала больше, чем шум, крики, эти вечные женские визги, переходящие в слезы, запахи кухни и звон бокалов. Он ждал эту тишину каждый день, особенно когда его не звали к столу, но когда эта тишина наступала, он не знал что с ней делать.

На вилле Диодати они жили уже больше месяца, и он и все эти “ гости “ Байрона Но такой тишины Полидори не слышал давно. Когда заканчивал хохот и визги ночных гостей шампанское, терпение хозяина,, то наступала вот такая, липкая тишина. Он прилипал к ней как к пятнам шампанского в гостиной Тишина. наступала под утро, когда медленно, откуда то оттуда, из за озера, с вершин гор начинало сползать солнце. Рассветы здесь казались закатами и отражались в спокойной глади умиротворенной воды. Он часто смотрел на воду. Полидори где то читал, что это успокаивает, но наверное с ним давно было что то не так. Он тревожно всматривался в эту зеркальную гладь и видел Его труп, который выносили волны на берег. А он, Его личный и хорошо оплачиваемый врач, не торопился на помощь. Он смотрел и знал, что все кончено. В своих видениях он хотел видеть его раздутым и уродливым, но сколько не смотрел видел по -прежнему чистый высокий лоб и каштановые волосы омываемые легким прибоем.

Он всегда считал, думал, ощущал, что он выше них. Всех этих “ свободолюбых и попирающих нормы». Он чувствовал, что он чище, выше, лучше что они толпа испорченных развращенных людей. Особенно Он. Деньги и титул -это все что было нужно, чтобы Ему прощали все. Полидори не прощал и не забывал. Он наблюдал. Постепенно он выработал у себя этот отстраненный и слегка высокомерный взгляд, которым он словно шторкой отгораживался ото всех.

Он помнил каждое слово хозяина, каждый пренебрежительный взгляд, каждый подарок с подтекстом. Он сматывал в большой клубок все воспоминания о их разговорах, о своих обидах. Он мог бы написать большую историю своей мести. Но он никогда бы на это не решился.

У Полидори была феноменальная память. Он знал все стихи Байрона наизусть. Он знал всех женщин, которых он описал в своем «Дон Жуане». Иногда наивных как дети, восторженных, а иногда высокомерных Он подавал ему халат похожий на мантию Манфреда по утрам, он растирал его больную ногу. Слушал его рассказы и раскуривал его трубки с гашишем, вместе с ним погружаясь в эту восточную негу забвения. Он писал за него письма, деловые и даже любовные но не стихи. Полидори не мог писать стихи. Ни строчки. Он не понимал почему, но что то где то молчало. Он пробовал, пытался подражать, но бился об стену, которую ему было не проломить.. Один раз он заплакал от бессилия и возненавидел его. Навсегда.

Он ненавидел их всех, но все, что он хотел, что желал, что томило его, что вело, и что он хотел найти сам в себе вырастало большой тенью за его спиной.

Он хотел стать ими. Всеми сразу. И женщинами, которым не о чем думать и мужчинами, которым нечего хотеть. Он хотел быть среди них. Стать частью их круга по-настоящему. Не для того чтобы играть в вист или быть парой в танцах. Нет, он хотел войти сюда другим, совсем другим. С другим именем, с другим лицом, не в строгом, почти монашеском сюртуке, не с докторским саквояжем, не опустить глаза скромно назвав свое имя, а также посмотреть как он, его хозяин, лорд Джордж Гордон Байрон, иронично и почти брезгливо. Полидори хотел бы ленивым жестом бросить дорогой плащ подбитый русским соболем на руки чернокожего слуги, и протянуть Байрону руку в перстнях (также как он) не поворачивая ладони, как для папского поцелуя. Но Джон Полидори остался сыном гувернантки. Образование, скромность и этот вечно потупленный взгляд. Он ненавидел в себе этот взгляд. Это был взгляд его матери. Она отдала ему этот взгляд и он впечатался как маска в его лицо и в его судьбу.

Полидори встал с кровати и подошел к зеркалу.

«Всем обязан хозяину», почти неслышно прошептал он и посмотрел на себя в этой ровной сияющей амальгаме. Его лицо в темноте казалось бледнее обычного, глаза словно запали и пухлые губы казались синими. в нервном, блеклом свете из приоткрытого окна Он провел рукой по густым волосам, (итальянское наследие матери). Его невысокая фигура в длинной ночной рубашке напоминала призраки Рэдклифф

И эта ночная рубашка. Полидори невольно провел руками по рукавам и почувствовал жар своего тела. Рубашка была длинная, в пол, из тонкого полотна, украшенная кружевами почти по женски. Рубашку подарил Он, сразу, в тот день, когда они приехали на виллу.. Это огромное зеркало тоже доставили специально для Джона Полидори, врача и секретаря, по приказу Байрона. «Для моего друга “ -тогда сказал Он. Полидори долго искал подвох. Он ни на минуту не сомневался, что здесь, что то не так. «Мой друг», рубашка с кружевами. Байрон не делал ничего просто так. Все, что Байрон делал с людьми это было проявление его высокомерия, презрения или власти которую он хотел показать. В конце концов Полидори решил, что ему показали его место, зависимое, низкое, почти женское. Это было похоже на – «Я купил тебя. Я плачу тебе и ты принадлежишь мне.».

Иногда Полидори казалось, что он любит этого гениального подонка, но чаще всего он его ненавидел. Ведь того любили все, так должен же был кто то его ненавидеть.

Он служил ему как личный врач, но вскоре понял, что главная болезнь Байрона это ни его покалеченная нога, не склонность к простудам, а невозможная, невыносимая скука. Скука напоминающая болезненную зависимость. Полидори видел, что все, что делает Байрон, все его затеи, споры, героизм и даже его стихи это борьба с тяжелой хандрой и скукой. Он искал веселье и хоть какое то разнообразие повсюду. Наблюдая за ним Полидори видел как его хозяин ищет или ждет какой то импульс, мысль, которая как озарение вдруг мелькала в его глазах и Байрон мог быстро выбежать из комнаты или замолчать в середине разговора. В тот день, когда он понял, что Полидори не может его развеселить, то сделал его мишенью своих насмешек, одновременно называя «мой друг» Во всяком случае Полидори был в этом уверен.

Полидори стал презирать его..Он стал презирать всех кто входил в этот дом. Каждого входящего он рассматривал будто через лупу, как насекомое, как гниющую рану на теле чумного больного. Бесстрастно как настоящий врач. Он видел женщин похожих на мух, похожих на змей и на корабельных крыс. Их шлейфы шуршали по ступеням, они говорили приглушенными голосами и исчезали в спальне Байрон. Он смотрел на мужчин, они играющих в бридж развалившись в креслах, потягивая портвейн из хрустальных бокалов. Всему этому зверинцу Полидори отказал во всех человеческих чертах. Так ему было легче победить то, что растворяло его душу и превращась в тягучуюю ядовитую смесь. То, что вместо крови текло в его жилах – зависть, слепая, темная и невыносимая. Она стала его второй, невидимой тенью и когда он не чувствовал этого темного огня коптящей свечи,, он искал эту зависть в своей растерзанной душе, вызывал искусственно. Он не хотел прощать. Он прокручивал в голове самые мучительные моменты, те мгновения когда он еле сдерживал крик, еле- еле останавливался, чтобы не кинуться на хозяина. В эти моменты он определял у себя легкую асфиксию, преходящую в кашель. Это диагноз он связывал с невротической реакцией и заказал капли в небольшой жидовской аптеке в Цюрихе. Ему все чаще и чаще приходилось ездить за ними туда.

Полидори подумал, что не сможет заснуть в этой тишине. Он зажег свечу и сел к столу.

Полидори был аккуратен. Чист как настоящий врач. Все, что было у него на столе и в комнате было разложено как медицинские инструменты. Перья очинены, тетради разложены, книги стояли в ряд. Матушка учила его этому и он слушал, и он научился. Но это не помогло ему писать стихи. Так странно. Ведь он так старался.

На абсолютно пустом, столе лежала новая рукопись Байрона. Стопка исписанных листов. У Полидори был великолепный почерк и когда хозяин обнаружил это, то Полидари стал еще и переписчиком его рукописей для отправки издателям. Матушка Полидори, строгая гувернантка, лично занималась постановкой его руки и Полидори очень гордился своим почерком, пока не пришел на службу к Байрону. Он стал служить человеку, который не служил никому и создавал играючи, то что никогда не пришло бы в голову обладателю идеального почерка.

Полидори пододвинул рукопись к себе, и провел пальцами по строкам будто слепой и подумал, что если сейчас он уронит свечу на эти листы, и рукопись сгорит, хозяин сможет написать тоже самое? Так же прекрасно? А все, что было в этих быстрых строках, в этих неровных буквах складывалось в прекрасные, талантливые, почти великие стихи.

Он хотел посмотреть в словаре какой ритм должен быть у формы, которая называется «Стансы», но зачитался.

Он видел эту самую Августу, сестру Байрона, лишь пару раз. Она приезжала к хозяину всегда поздно, всегда ненадолго и в какой то нервной спешке. Она, как и все они, лишь любезно, по светски, кивала врачу брата, как и другие словно не замечая его. Полидори всегда отсылали как только приезжала миледи и он никогда не знал о чем они говорили, а иногда ему казалось, что они не говорили вовсе. Полидори не хотел бы что чтоб кто то узнал, что он прятался за портьерой пытаясь услышать хоть что то, понять суть этих странных ночных встреч. Он боялся лакеев, боялся «уронить себя “ и Он ненавидел себя за это. В своей слабости он обвинял Байрона, ведь это тот ставил его в такое положение, когда ему, Полидори приходилось быть таким. Таким плохим. Но это был единственный случай, когда Полидори думал, что он не прав.

Была ли она прекрасна на самом деле, эта Августа? Полидори закрыл глаза и снова представил ее шляпу с голубыми лентами, огромные глаза и эти губы, такие же как у брата. Наверное прекрасна, но может быть только потому, что Байрон, так любил ее, Полидори не отделяя себя от Байрона, полностью погружаясь в его жизнь, любил то, что любил и его Хозяин. Здесь, на вилле, когда он увидел Клэр он был удивлен выбору Байрона. Низкорослая с маленьким носиком картфелиной, она ничуть не была похожа на Августу и давно начала всех раздражать, своей тупой преданностью поэту. Байрон же с изысканным садизмом, не отпускал ее от себя.

.Девушка была так влюблена, что Полидори, уже как врачу, стало казаться, что она не в своем уме.

Мэри была совсем другая. Мэри Шелли нравилась Полидори. Она была образована начитана и очень смела в своих суждениях и поведении. Матушка бы такую не одобрила. Матушка вообще не одобряла все необычное. Она чтила традиции и учила чтить их и своего сына, и он чтил.

Полидори с трудом скрывал свои симпатии к Мэри и наверно напрасно. Никто и никогда не принимал его всерьез и никому бы в голову не пришло, что он может увлечься чужой женой, да еще и женой гостя своего хозяина.

Джон Полидори был частью обстановки дома. Он был частью состояния Байрона. Он был креслом в котором покоилось величие его хозяина под наблюдением личного врача. Он был трубкой в его руке, он был книгой на его столе и самым молчаливым собеседником из всех. Полидори почти всегда молчал. Молчал за столом, молчал в гостиной, пока к нему кто то не обращался. Сам для себя он давно понял, что это манера служить досталась ему от матери, от ее постоянных уроков смирения и доброжелательности. От этого он страдал и ненавидел еще больше.

Огонек свечи на столе чуть заметно подрагивал и тень от руки Полидори, многократно увеличенная, вытягивалась лапой чудовища, а перо словно превращалось в нож.. Казалось, что он не переписывает, а режет рукописи Байрона.

Перо приятно поскрипывало в его руке. Он гордился этим пером. Он только вчера наточил его, сидя здесь, за этим столом, так же смотря на свечу и прислушиваясь к голосам.

Вчера его не позвали и он просто сидел и слушал. Слушал голоса. Их голоса. О чем они говорили услышать он не мог, но он дорисовал все остальное, как пьесу. Он придумывал своим ним беседы своим насекомым и утешался тем, что они зависят от него. Он же подсказывал им слова и одновременно контролировал их. Полидори властвовал над ними в своих фантазиях и перо скрипело сильнее и строки выходили ровнее и ненависть тихая и скрытая, постепенно превращалась в ярость. Вот говорит Шелли. Интонации немного слащавые и голос слишком высокий для мужчины, Полидори не любил его. Девические кудри Перси вызывали у него брезгливость.. Он давно рассматривал своих хозяев как врач. Каждый раз спускаясь к завтраку, он ставил диагноз за диагнозом.. Шелли он считал показушником и хлыщем. За эту девичью привлекательность прозвал его диванной подушкой. Перси любил раскинутся на диване после обеда и рассуждать о судьбах мира и пути романтической поэзии, закинув белоснежные руки за голову.

Мэри никогда не садилась рядом с ним и Полидори отмечал это как ее несомненную независимость и холодность к Шелли. Его это радовало. Он не хотел представлять, как этот хлыщ, своими белыми женскими руками прикасается к его мечте. Полидори снова склонился над текстом “ Станс к Августе».