Одно к одному. Полина и Измайлов

Глава четвертая

В квартире было тихо-тихо. Накачанный снотворным экс-благоверный преодолевал похмелье в забытьи. У Юлии пока все процессы в организме протекали естественно: она занималась тем же, чем и любовник, но без внедрения лекарств в плавный здоровый кровоток. На нее я, правда, не взглянула, поверила Михаилу Игоревичу на слово. А своего бывшего проведала и подивилась. Куда делись вчерашняя отечность и бледность? С высокого лба испарился обильный пот, гримаса страха не безобразила лицо. А сжатые, казалось, навсегда кулаки раскрылись, явив ладони с путаницей линий, в которой я в пору увлечения хиромантией пыталась разобраться. Тряхнула стариной, прошлась взглядом по основным вехам – ничего нового, разве что звезда на бугре Аполлона стала почетче. На столике возле дивана соседствовали кувшин апельсинового сока и старое издание «Посмертных записок Пиквикского клуба». Осилил, судя по закладке, двадцать страниц, но ведь не за бутылку, за книгу брался.

Вчерашнюю лубочную картинку сменила идиллическая. И я вдруг почувствовала не облегчение, не удовлетворение, а… злость. Вот так все просто? Так быстро? Неделю терзался сам и терзал других, а завтра, как ни в чем ни бывало, поперекидывает из руки в руку гирю, взбодрится контрастным душем, побреется, поест и отбудет в офис? Студенткой я была на практике в одной газете. Тамошний главный редактор раз в месяц на неделю запивал. А, приняв на грудь, становился очень подвижным – мотался по кабинетам, болтал с сотрудниками за жизнь и засыпал, где сморит. Журналисты относили его на рабочее место. Но, опохмелившись, он возобновлял шатания. В течение нескольких дней закоренелый почитатель зеленого змия, постепенно уменьшая дозу и заставляя себя закусывать, приходил в чувство. Руки тряслись до следующей серии возлияний, но к этому привыкли. Первыми словами протрезвевшего шефа всегда были: «Алкаши! Все нагло спиваетесь! Поувольняю. Разукрашу выговорами трудовые книжки. Но трезвости от вас, забулдыг, добьюсь». Я вздохнула. До завтра далеко. Экс-муж еще сегодня вполне сподобится принять ванну, съездить в ресторан, отужинать мясом и безалкогольным вином, вернуться домой и заняться любовью со своей верной девочкой. Я явно свихивалась, едва ли не желая продления его мук. Пришлось позаковыристей себя выругать. На втором витке наваждение спало. Пусть будет жив – здоров и счастлив. В коридор я вышла почти собой.

Тактично поджидавший меня возле двери в свою комнату Михаил Игоревич тихо сказал:

– Геннадий уже здесь. Необыкновенно быстро добрался. Наверное, звонил мне по мобильнику и просил уговорить вас встретиться из машины.

– Славно, – откликнулась я, по мере сил скрывая недовольство.

«Назначьте точное время, если согласны»… Артисты. Теперь не удивилась бы, узнав, что Самошев торчит тут с рассвета. Примчалась, дурочка доверчивая. «Поля, так не пойдет, – с тоской подумала я. – Ну, захотел Измайлов колбасы, ну, стало бывшему лучше, ну, схитрили парни, в порядке вещей все. Ты же никогда злобностью не грешила. Что тебя задевает, гнетет прямо-таки»? Ответ сам собой не напрашивался. Еще бы что-то добровольно лезло в такую гудящую голову…

– Полина, очнись. Тебе дурно? Попей воды, Полина.

Я открыла глаза и обнаружила себя, сидящей на полу. Передо мной на корточках смешно покачивался Михаил Игоревич. Он смачивал пальцы в стакане с пузырящейся минералкой и тряс ими возле моего носа, а после подносил этот стакан к моим губам или отхлебывал из него сам. Он кричал шепотом, что меня позабавило и озадачило. На душе было легко, в теле тяжело. Я кое-как поднялась, вернее парень, уловив мое шевеление, поставил меня и прислонил к стене. Ноги противно дрожали, колени подгибались, кисти покалывало.

– Полина Аркадьевна, может, врача?

– Ладно, перестань. Разволновался, перешел на ты в одностороннем порядке, позволь мне присоединиться.

– Что это было? Обморок? От чего?

Мне самой было интересно. Дверь комнаты стража тела приоткрылась. В холл выглянул «санинструктор», делавший укол Ленке Садовниковой, и еле слышно спросил:

– Вы когда последний раз ели, а?

– Вчера. Вру, позавчера утром, – вспомнила я. – Где моя сумка? Курить хочется.

– Сначала поесть, – хором постановили охранники.

Они втащили меня в непросторное, но достаточно уютное помещение, пристроили на диване, снабдили каким-то мультивитаминным напитком, жестянкой с испанским печеньем и твердой зеленой грушей. Я не ощущала голода, но, понимая, что сигарет не допрошусь, поспешно сунула в рот самый маленький кружок, обсыпанный корицей. И не заметила, как сметала половину коробки выпечки, выпила литр сладкой, с лекарственным привкусом жидкости и в три укуса уничтожила фрукт вместе с сердцевиной.

– Теперь обязательно курить, ребята.

– Возвращение к жизни, – коротко рассмеялся Михаил. – Познакомьтесь, Полина, Геннадий. Напугала ты меня.

– Себя больше.

– Сейчас я тебя развеселю. Представляешь, Илонов, прежде чем уехать, вытащил из салона коврик, положил на землю, тщательно так вытер ноги, сел, занес ноги в машину, изогнулся, поднял коврик, стряхнул, свернул, уложил в пакет. В смысле у него специальный коврик. Как в храм в свою «Ауди» входит.

– Бывают и такие. Скорее всего, у него нет времени пылесосить автомобиль, вот и старается не пачкать. Кстати о быстротекущем. Геннадий, вы, кажется, спешите? Зачем я вам понадобилась?

Только насытившись, я сообразила, что до этого не слишком четко видела окружающее. Словно рассвет превратился в полноценное утро. И цветные пятна на ковре сложились в узор, беспорядочные штрихи на пледах – в крупную клетку, а у двух мужчин, напряженно сидевших напротив, обнаружились внешние различия. Не такие резкие, как, к примеру, у Бориса Юрьева и Сергея Балкова, но и близнецами они мне казаться перестали. Оба шатены под метр восемьдесят ростом, накачаны сверху, худощавы снизу. Но у Михаила темные глаза, острый нос, крупный рот и квадратный подбородок. А у светлоокого Геннадия черты округлые, мягкие и гораздо более соразмерные. Не смазлив, скорее приятен. Однако Михаил запоминался, а Геннадий нет. Взглянула не без эстетического удовольствия и забыла.

Язык вдруг сделался шероховатым, мне стало не до сравнений. Кокосовая стружка на печенье! Так часто метала, что не заметила. И совсем забыла – у меня на нее аллергия. Мне предстояли не самые приятные десять минут, пока не пройдет. Но мой случай ерунда, я не люблю кокосы. А подруга одна обожает. И расцветает от них алой сыпью по всему телу, и задыхаться иногда начинает. Маялась она, маялась, и нашла выход. Две таблетки супрастина, получасовая пауза, потом до отвала «Баунти» и опять супрастин.

– Полина, вы в состоянии общаться?

Сосредоточиться, отставить подруг и шоколад.

– Да, Геннадий. Начинайте.

– Помните, мы тогда на даче разговаривали с Настей?

Точно, поглощали яичницу и тешились болтовней. Родственные души. И о чем же Настасья ему поведала? У нас с ней уговор – не трепаться ни с кем друг о друге, признавать лишь очевидное и блестящее знание биографии не демонстрировать. Неужели забылась девушка?

– Вы, правда, журналистка? – продолжил Геннадий.

Да, стоило отвлекать меня от размышлений о кокосах применительно к тонкостям человеческой натуры, чтобы учинить допрос. Я довольно сварливо пробурчала:

– А зачем Настасье выдумывать мне профессию?

– Просто мне показалось, что вы из полиции. Возможно, связаны с пресс-службой. Тесный контакт с приезжими оперативниками бросался в глаза.

И как такой остро наблюдательный Геннадий Самошев за Леонидом не уследил? Михаила вон вообще уволили. Но добросовестный профессионал окопался в кухне и по его словам «контролировал». И даже сегодня не поленился взглянуть на отъезд Сергея Степановича Илонова.

– Я когда-то писала об этих убойщиках. Сами знаете, могли отмахнуться, посмеяться. А они взяли начинающего репортера на выезд, много чего терпеливо растолковали. В статье я умудрилась не наврать. С тех пор, если вдруг пересечемся, они меня не особо рьяно шугают.

Ага, восстановилась способность без подготовки плести небылицы нелитературным языком. От количества и качества съеденного она у меня зависит, не иначе. Надо запомнить: сок, печенье, груша. Я где-то вычитала, что все наши депрессии, истерики, тревожные состояния, склонность к мерзлячеству и тому подобное – от нехватки определенных витаминов и микроэлементов. Некоторые ученые причиной того же пьянства считают нарушенный обмен веществ. Так числишь себя годами в утонченных, чувствительных, творческих, а на самом деле являешься грубой бездарной скотиной, которая неправильно питается. «Не отвлекайся, – вновь призвала я себя. – Неужели совсем нюх потеряла? Самошев нервничает, готовясь сообщить нечто важное. Разумеется, важное для себя. Но вдруг оно и тебе пригодится. Что происходит? Почему ты будто целью задалась не слушать его»?

Мое состояние каким-то образом передалось Михаилу. Может, лицо сделалось отсутствующим, или взгляд рассеянным. А, может, у него в организме железа не хватает, вот он и интуичит.

– Гена, давай ближе к делу, – подогнал он друга. – Если сейчас в доме кто-нибудь проснется, вам не удастся поговорить.

– Действительно, сидим, будто революционеры подпольщики. Заговор-то будет? Или подискутируем, «Марсельезу» тихонечко споем и разойдемся?

Я пошутила, каюсь, тяжеловато, но Геннадий взял сигарету из пачки подрагивающими пальцами. Руки у него были натруженными, словно родились гораздо раньше всего остального и работали над созданием этого самого остального. Странное впечатление. На меня такого никто еще не производил. Он глубоко затянулся, поднял плечи до ушей, резко опустил и, наконец, решился.

Через пять минут я оценила присутствие Михаила. Не желала при нем выглядеть психопаткой, поэтому не вскочила и не убежала. Неимоверную глупость совершила бы. Но по-порядку.

Геннадий Самошев огорошил меня, что называется, слету. Оказывается, у них с Леной ничего не было, совсем-совсем ничего, разве что взаимные уважение и симпатия. Когда я была замужем, мы с Михаилом тоже друг другу симпатизировали, но Полей он меня не называл. Я вспомнила своеобразный диалог Ленки и Геннадия у ворот коттеджа, недвусмысленный намек Настасьи на сексуальную неудовлетворенность приятельницы в браке с Леней, и с тяжелым сердцем позволила себе не поверить парню. В тот момент мне и захотелось хлопнуть дверью, да погромче. Треугольник хозяин – хозяйка – старший охранник не впечатлял. Более того, я попросту струсила. За двое суток услышать, что Леонид смертно пил, вероятнее всего, разорился, а у Ленки с Геннадием цвел махровым цветом роман – это не всякие нервы выдержат. Что будет дальше? Как выразилась Настена, «я предпочла бы не знать». Я пожалела о собственной неспособности давать обратный ход. Нет во мне соответствующего устройства, хоть плачь. И плачу порой. Опять тот случай?

Геннадий Самошев, сказав по его мнению главное, успокоился и уже поувереннее начал распространяться о том, что «вдруг со стороны кто-нибудь трактовал их отношения с Леной как-то иначе». В общем, все сволочи, только Лена с Геной ангелы.

– Зачем вы мне это говорите? – не справилась с ролью восковой фигуры я.

– Настя сказала, что вы сомневаетесь, покончил ли Леонид Александрович с собой. И что переубедить вас практически невозможно. И, когда я Лене укол делал, открытым текстом шпарили про убийство: «Хозяина ширнули»… Ваша дружба с сыскарями очевидна. Полина, умоляю, не мутите воду. Не заставляйте полицию копаться в нашей личной жизни. Они с подачи журналистки могут и рукава засучить. Я понимаю, вы из лучших побуждений. Считаете, что добиваетесь справедливости. Но он сам себя прикончил. Сколько людей колется без помощи медиков. Попасть в хорошую вену, тем более имея жгут, в состоянии любой мужик.

Ну, недотепа. Муж для него Леонид Александрович, а жена Лена. Еще удивляется чужим трактовкам. Но про диплом медбрата, некогда полученный Садовниковым, он представления не имел.

– А вскрыть хорошую вену мужику не проще?

На миг я почувствовала настоящую ненависть к себе. Если задаться целью возлюбить ближнего, как себя, то тогда я имела право на человеконенавистничество. Упертая тупица, все еще выбираю за Леню способ самоубийства, хотя ночью Измайлов вполне убедительно доказал мне, что «садовниковский» мало чем отличается от других.

– Вы действительно не верите и действительно не остановитесь, – пробормотал Геннадий, и желваки под кожей ходуном заходили.

– А вы отдаете себе отчет в том, что представили идеальный мотив для убийства Садовникова? – спросила я.