Слишком женская история

– Кофе на столе, сигареты на подоконнике, делай то, зачем пришла, и выметайся, захватив из холодильника любые продукты.

Потому что не Алена нужна Варваре, а крохотная передышка. У нее сегодня муж, сын, дед в одной шестнадцатиметровой комнате. Ей сегодня мыть, стирать, чистить, готовить. Хозяйка подает гостье пачку и зажигалку:

– Кури, а я после еды.

– Я потом еще пару раз с тобой, – хватает сигарету Варвара.

– Разреши тебе Пашка курить, ты ведь бросишь, – смеется Алена.

Варвара давно догадалась о неприязни Алены к Павлу. А о ненависти мужа к подруге всегда знала наверняка. Поэтому уверенно лжет:

– Он тут ни при чем.

Алена берет свой персик. Кожица кругло свезена с желто-розовой мякоти на его боку. Персик до тошноты похож на ободранную коленку. Алена отдает его Варваре и, залпом выпив теплый кофе, спешит закурить.

Она думает о том, что сию минуту после тяжелой продолжительной болезни в ней гибнет смысл ее двадцатипятилетней жизни. Испускает дух лидер. Варвара закусывает фрукты пирожным и жалуется на судьбу, а в Алене по-хозяйски обосновалась смерть. Вот-вот случится главное таинство: лидерство отделится от Алены и тополиной пушинкой уплывет в неведомое. И неведомый же, но очень добрый Бог поймает белое волоконце теплыми ладонями, обрадуется и по детской примете проглотит, загадав желание: «Да будет у Алены все хорошо, да обретет ее жизнь новый, прекрасный смысл».

Алене хочется зарыдать. Потому что не станет Бог мучиться, заталкивая в себя раздражающе налипшую на язык пушинку. Он рассмотрит ее в лупу, тяжко вздохнет, сосчитав пылинки грехов, и уберет в ящик, где копится понемногу неземная Алена. Потом Он всплакнет, понимая, как нелегко теперь Алене будет искать себя, не растеряв всех без исключения остальных. Но в конце концов Он успокоится. И даже улыбнется: «Занятно, что эта повзрослевшая негодяйка еще вытворит».

У Алены темнеет в глазах, и десятки синих звездочек мигают невпопад, как взбесившаяся от перегрузок иллюминация. А Варвара говорит о своем. Никак не угомонится. Ей уютно, сытно, тепло. Нечуткая, дурно воспитанная, болтливая Варвара. Ну, что там у нее сегодня? Ах, одна Алена живет так, как все хотят? Достойно и независимо? Варвара бьется, бьется – не получается. У друзей-приятелей тоже. Но Варвара радуется за Алену, а они завидуют. Берегись, сглазят. Никто, кроме лучшей подруги Варвары, правды не скажет, но завидуют, подражают и, чем дальше оказываются от идеала, тем хуже о нем думают.

«Пожалуйте в реанимацию, – кисло думает Алена. – Я еще котируюсь в виде образца для подражания». И вдруг понимает: свершилось! Как жаль единственного отпущенного ей мига озарения. Может, она поняла бы нечто более нужное душе, чем смысл Варвариного трепа. Купилась, идиотка. А Варвара просто готовится хвастаться. Вот влепит еще пару комплиментов и начнет. Так хлещут в парной веником по чужой нелюбимой спине – безнаказанно, грубо, злорадно готовясь ответить на неизбежное «спасибо» двусмысленным «всегда пожалуйста». Да, после самоуничижения хвастовство приобретает пикантный вкус. Вкус, будь он неладен. Рыба, жаренная на сливочном масле с луком, по вкусу напоминает грибы… Растительного масла Алена не выносит: когда-то хлебнула в потемках из бутылки, перепутала с лимонадом… Она стонет и зависает над раковиной.

– Ты не беременна? – искренне оживляется Варвара.

– Одинокую женщину спрашиваешь?

– Женщину спрашиваю.

– Я умираю, Варька.

– Ничего, я после трех абортов жива. А ты один как-нибудь выдержишь.

Алену скручивает выполосканной наволочкой. Ее рвет желчью.

– Благодари голодания, йогу, доклады, командировки и любовников, – торжествует Варвара.

Алена открывает кран и плещет на горящие щеки ледяную воду. Достает из холодильника минералку, пьет, вяло размышляя, удастся ли убить Варвару, если прицельно швырнуть в нее стакан.

– Благодарствую, подруженька, за сочувствие. Какая удача, что ты у меня есть. Давай еще кофе, и покурим, – наконец выбирает она реакцию. От бессилия.

– Тебе не вредно? – опасно для своего здоровья ехидничает гостья.

– Все, что со мной происходит, так и задумано и мне на пользу, – пытается взять реванш еле живая хозяйка.

– Я вижу, вижу.

Алена ее уже не слушает…

Вначале Аленины задатки мать определяла словом «бесстыдница». Выдворят Ольга с коллегой, заглянувшим только на полчасика, Алену на улицу под ее нарочито гнусавое нытье:

– Там гулять не с кем.

– А вон какие-то девочки играют, – кивнет в окно мать, прижимаясь к очередному лысеющему принцу. – Подружись с ними.

– Сама попробуй, – заворчит Алена, хлопая дверью.

Минут через пятнадцать неудовлетворенная обнаженная женщина по пути в душ остановится выкурить сигарету у неплотно задернутых штор. Глядь, а во дворе ее дочь бойко развлекается с незнакомыми детьми, да еще и командует ими.

Поссорится ли вспыльчивая Алена с одноклассниками, провинится ли перед друзьями, мать еще в суть дела вникнуть не успеет, а дочка уже готова извиняться и мириться, каяться и отвираться. С опаской нелюдимки женщина, выдерживающая только кратковременные связи, полезет с расспросами к беспринципной девочке. И Алена небрежно поведает, что мнения о ровесниках не меняла – жалки, скучны и глупы. Вины за собой она не чувствует, но знает, что остальные не лучше, поэтому возвращается к привычным гадам и гадинам.

– Как тебе удается манипулировать людьми, которым ты в подметки не годишься? – растерянно возмущалась Ольга.

– Представления не имею, – честно информировала дочь и уходила к этим самым людям. А ночью исписывала дневниковые страницы честолюбивыми глупостями.

Было в ней некое сочетание жутковатого и забавного, было. Алена умела выбиваться из сил, чтобы понравиться, изменить первое впечатление о себе на противоположное или, наоборот, усилить. А потом возвращала отношения в зачаточное состояние, чтобы, потрудившись еще, добиться какого-то нового оттенка в них. Человек получал от Алены то, что мог вместить, а отдавал то, что Алене хотелось.

Она же сама в те шальные детские времена мечтала быть для всех достойным образцом. Но статичность живого примера ее угнетала. И в юности Алена возжаждала лидерства. Ей ничего не требовалось, кроме людей вокруг себя. Хотя она рано сообразила, что они – самое рискованное вложение души и денег.

Но Алена никогда не знала жадности, не страдала быстрой утомляемостью от чужих проблем, напротив, готова была избавлять от них каждого и умела любить без оглядки. И еще не имела представления о таком интересном чувстве, как стыд. Она полагала, его испытывают лишь типы, делающие что-то противоестественное. Итак, лидер ведет туда, где всякий, поверивший в него, сам станет образцом. Сплетя свои прошлые и нынешние устремления так ловко, Алена даже не умилилась. Подумала: «Я просто развиваюсь, это всего лишь норма».

Одержимая наивной идеей самодостаточности, зависимости будущего от ума, таланта, силы воли и здоровья, она была великолепна и притягательна. Алена была самоуверенна до такой степени, что ей всегда и во всем везло. И ее не трогало пренебрежение тех, кто с младых ногтей уверенно называл цену своего великолепного и чьего-то сносного будущего в связях и деньгах. Она собиралась их перегнать и доказать не одно свое превосходство, но главным образом зависимость будущего от ума, таланта и так далее.

Алена охотно философствовала. Лидер, мол, обязан собой показать, что там, куда он стремится, лучше, чем где-либо. Кто-то удовлетворится половиной пути – мне сойдет – и начнет следить за лидером издали с обожанием. Кто-то упадет – хочу, но не могу – и станет завидовать. Одного лидер не имеет права допускать и мысленно – обгона самого себя. Он должен начинать вместе со всеми. Потому что за получившим фору на старте бегут лишь авантюристы, надеющиеся словчить на этапах. Лидеру приходится казаться тем, кто сзади, досягаемым, ибо он немыслим без последователей и преследователей. Но пока толпа мечтает о грядущих победах или богатстве, лидер должен совершенствоваться. Все-таки Алена умница. Так напряженно размышляла. Так много смолоду знала. И такой дурой при этом была.

Лет пять назад ее начали обходить. Она было поднатужилась, обрадовавшись мощным соперникам. Но быстро поняла, что с ней нечестно состязаются. Торгаши обходили, бездарные льстецы, блатные нахалы. И если бы по одному. Это Алене даже нравилось. Во-первых, преодолевать кого-то гораздо увлекательней, чем себя. Во-вторых, самолюбие меньше ранится о единственного победителя. Но они шли косяком. Толкали в спину, ставили подножки, выкручивали руки. И никто, кроме самой Алены, не возмущался. Напротив, восторгались новыми чемпионами. «Может, я придумала свою исключительность? Может, они действительно талантливее и достойнее?» – задумалась Алена. И, единожды усомнившись, немедленно сошла с дистанции. Мимо шустро прошмыгнули ее ведомые. Если и помахали руками, то издевательски. Им было все равно, за кем мчаться, лишь бы к собственному благополучию.

Три года она была толстой и равнодушной. С мужем разошлась. На какой-то работе бумажки перебирала, да так тупо. Друзей растеряла. И, чем больше читала, тем безысходнее казался тупик: все уже было, сильные люди проигрывали слабым, умные глупым, и никто не мог толково объяснить почему. Но, когда горькое отчаяние уступило безвкусной обреченности, жить захотелось, будто перед смертью. «Я лучше, – заговаривала она себя, – я лучше, объективно лучше». Алена с трудом, но четко разграничила, что зависит только от нее, а что нет. В активе оказалось не так уж много: чистый уютный дом, привлекательная внешность, живые эрудиция и интеллект.

С почти прежней смелостью она бросилась крушить свои неприятности. Красивая, умная и битая Алена. Через шесть месяцев физическая и умственная форма была восстановлена. Более того, неуемное чтение даром не прошло: ей самой с собой стало интереснее. И сразу вокруг зашевелились люди. Старые знакомые, которых прежние кумиры успели отшвырнуть за ненадобностью, возникали на улицах и на пороге. Новые не без удовольствия к ним ревновали. Но ей уже было мелко. Понимала: бросят в любую минуту, стоит только властным и денежным бабам скосить на них глаза.

Тогда Алена начала воображать недосягаемое. Она проигрывала ситуации нормального будущего, которого у нее не было. Не потому, что быть не могло. Дело было не в ней, а в окруживших ее снова. Надрывные усилия, которые требовались для реальных побед, могли их отпугнуть. А сил, потраченных на сокрытие усталости, могло не хватить для радости. Радость тоже штука энергоемкая, но если ты ее не излучаешь, одиночество неизбежно. Алена же от него слишком устала.

Было и кое-что новенькое. Алену тянуло смеяться над предавшими ее и одновременно чему-то их учить. Она пустилась во все тяжкие. Приятелям живописала важные совещания. Сослуживцам – чарующе верных друзей. Одной темы никогда не касалась – секса. Но эта скрытность шла ей только на пользу. Она питала убогую в общем-то фантазию слушателей. «Хоть в каком-то виде приобщайтесь к творчеству», – думала Алена и уже не улыбалась.

Она не боялась быть уличенной. Ведь, если люди догадываются, что им лгут из желания скрыть свое ничтожество, оправдаться или попрошайничать, они становятся безжалостными. И азартно ловят обманщика на слове, тычут хитрой мордой в несоответствия, клеймят позором. Но стоит людям хотя бы заподозрить, что им лгут из нежелания акцентировать их ничтожество, как они готовы верить любой лжи. Алена называла это самосохранением нервных клеток, без определенного количества которых не возникает чувства собственного достоинства. Первые три года она рисковала и лгала по первому варианту, чтобы острее ощутить унижение и расплатиться за амбиции. Но слишком хорошо выглядела, чтобы ее раскусили. Теперь в ход шел лишь второй вариант. Надоело и это. Алена постоянно и неустанно искала кого-то, кому врать не нужно. Бывают же доверительные отношения. Не нашла.

Народ снова бежал за ней, но близко-близко. Оторваться, как раньше, она не могла. Их разделяли пятнадцать килограммов веса, два-три гриппа в год, книги и музыка, неприложимые к быту. Стоило им похудеть, начать закаляться, ходить в библиотеку и консерваторию, они ее догнали бы. Везение иссякло даже в мелочах: то кошелек украдут, то в магазине обсчитают, то нужный человек уйдет за пять минут до Алениного прихода. Словом, люди догоняли ложь. Они стремились в то место и состояние, где им было бы так же плохо, как самой Алене. Но дать себя обогнать она по-прежнему не могла. И уже машинально твердила свое «я лучше». «Переоценил ли себя, недооценил ли, все равно замкнешься в кругу подонков», – думала Алена. Она уже не верила в объективность ни собственных, ни чужих оценок.

Тогда Алена попробовала не сравнивать себя с другими, а вспомнить о морали и нравственности. Оказалось, что такой подход вообще исключает соревнование и лидерство. Надо бежать не впереди, а навстречу. Брать под руки, сажать на шею и тащить, по пути часто останавливаясь и нервно спрашивая: «Вам удобно? Вам хорошо?» На такое Алена не решилась бы ни за что. Потому что сама никогда ни на ком не ездила. Но после этих открытий лидер в ней погиб отнюдь не геройски…

– Ален, у нас дед умер, – потушив сигарету, заканчивает какой-то монолог Варвара.

– Когда? – довольно быстро откликается подруга.

– В среду. Уже похоронили.

Алена соображает, нужно ли обижаться на то, что в такой важный момент про нее забыли. Она с первого класса знала этого дедушку. Решает, что условия диктовал Павел, и можно только благодарить его за избавление от необходимости тащиться на кладбище и хлебать водку на скудных поминках.