Не верь глазам своим

– Чем могу помочь?

Передо мной возникла определённо не миссис Веракрус. Никакие годы и скорбь не смогли бы так кардинально изменить черты лица и уж тем более цвет кожи. Совершенно незнакомая женщина дружелюбно смотрела на меня из тени прихожей и ждала ответа.

– Здравствуйте. – Сказала я как можно более любезно. – Простите за беспокойство. Я могу увидеть мистера или миссис Веракрус?

Женщина нахмурилась, оглядывая меня с ног до головы.

– Веракрус? – Переспросила она и покачала головой. – Но они здесь больше не живут.

Моё сердце упало, послышался звон бьющихся надежд.

– Давно они переехали?

– Да уж давненько. – Хмыкнула хозяйка. – Мы с мужем купили этот дом лет четырнадцать назад. Ещё удивились, что цена так занижена. Вы не подумайте… – Стала оправдываться она, оценив мою одежду и машину, на которой я приехала. – Раньше этот дом был в отличном состоянии, просто мой муж потерял работу и… Что это я.

Болтливость у некоторых в крови, а эта женщина за две минуты разговора уже выдала мне все превратности своей жизни. Но я лишь улыбнулась в ответ, чтобы не казаться грубой.

– А вы не знаете, куда они могли уехать?

– Не знаю, они не говорили. Сказали только, что хотят поскорее уехать. – Женщина пожала плечами. – Выглядели они так, словно у них что-то случилось. Люди часто срываются с места, чтобы сбежать от проблем.

Я снова выдавила улыбку. Если б только она знала… Конечно, мистер и миссис Веракрус пережили горе, которое никому не пожелаешь. Потеряли дочь и всякую надежду её найти. Наверняка этот город стал для них слишком горьким напоминанием о потере. Но не слишком ли рано они решили покинуть Балтимор? Вдруг полиции бы удалось что-то узнать о Марии? Неизвестность терзает душу, но дарит надежду. Но, видно, надежда покинула этот дом вслед за хозяевами.

– А у вас случайно не остался номер их телефона? – Попытала я счастья снова.

– Нет, уж простите.

– Спасибо. Ещё раз извините за беспокойство.

А я так надеялась поговорить с родителями Марии. Хоть одно радовало: они не узнают о возвращении Джонатана и не опечалятся ещё сильнее от несправедливости. Мой брат вернулся домой целым и невредимым. А их дочь так и канула в неизвестности.

Не успела я сделать два шага прочь от двери, как телефон в кармане подал сигнал.

Сара, приезжай скорее! Нужна твоя помощь.

Что-то случилось. Мама умела посеять панику, и чаще всего её охи случались из-за проблем с рассадкой на званом вечере, сломанном каблуке её любимых туфель или нелестной заметке в журнале о её любимом бренде косметики. Но в связи с последними событиями я не могла не разволноваться.

Забравшись в тёплый салон, я сорвалась с места и набрала номер матери. Но она не хотела брать трубку.

– Чёрт. – Выругалась я в духе Оливии, хлопнув по рулю.

Из Глена до Хэмпдена добираться часа пол, не меньше. Сколько всего может случиться за полчаса! Я позвонила ещё три раза, но мама так и не ответила. Я попыталась дозвониться отцу, но тот сбросил вызов. Прекрасно! Наверняка восседает за столом переговоров или устраивает выволочку заму на очередном совещании. Или просто наслаждается обществом сына, по которому он успел соскучиться за пятнадцать лет.

Играя в шашки с другими автомобилями, я попыталась дозвониться на домашний телефон, но мне отвечали лишь короткие гудки. Занято. Телефон Констанс тоже молчал. Да что ж такое! Если никто не берёт трубку, определённо что-то произошло.

В безудержном порыве я чуть не позвонила Ричарду и не попросила примчаться к дому родителей с пистолетом. Но отмахнулась от этой затеи. Уж разумнее вызывать полицию, чем частного детектива. Но не хотелось выглядеть взбалмошной паникёршей перед уважаемой полицией Балтимора. Мама мне не простит, если я созову всех копов на лужайку перед домом, а окажется, что она порезала палец ножом для конвертов.

К дому я примчалась на пятнадцать минут раньше, чем думала. Бросила машину у крыльца, даже не захлопнув дверь, и влетела в дом с порывом холодного ветра. Где-то в глубине играла тихая музыка. Людовико Эйнауди исполнял концерт, выстукивая по клавишам пианино с неповторимым мастерством. Мама любила ставить его композиции, когда грустила и когда радовалась, и верила, что её маленький мальчик однажды станет таким же великим, как итальянский композитор. Когда Джонатан пропал, с ним пропала и классическая музыка. Но теперь играла снова…

– Мама! – Крикнула я, метнувшись в гостиную. – Мама, это я! Ты где?

– Здесь, милая.

Голос ничуть не напуганный. Скорее восторженный.

Мамина хрупкая фигурка сидела на диване в окружении подушек и покачивалась на мелодичных звуках пианино. Она склонилась к журнальному столику и выписывала что-то на стопке открыток. Рядом громоздился поднос с вазочкой и свежей розой из сада, дымящимся чайничком чая и пряными сладостями.

Мама выглядела вполне себе здоровой и счастливой, и я замерла посреди гостиной, борясь с негодованием. Эта женщина однажды сведёт меня с ума! Я сделала три глубоких вдоха, чтобы не разразиться гневным криком. Я мчалась через полгорода, боясь, что с ней что-то случилось, а она попивала себе чай и пританцовывала под классическую музыку.

– Мама. – Сдержанно процедила я, чуть скрипнув зубами. – Что за срочность? Ты меня напугала своим сообщением, а потом не брала трубку.

– Ох, дорогая, прости. Я слишком сосредоточилась, а ты ведь знаешь, если я чем и занята, то ничего кругом не слышу.

Но это не мешало ей слышать музыку и своих тараканов в голове.

– Я звонила Констанс и на домашний. Никто не подходил.

– Констанс на кухне, обзванивает кейтеринговые компании, которые занимаются фуршетами для моего фонда. Не стоит её беспокоить.

Я чуть не закричала от возмущения, но мама, казалось, не понимала, что её поведение выходит за рамки. Хотя для Вирджинии Лодердейл не существовало никаких рамок. Я выдохнула весь гнев, заставив себя проявить снисходительность. У мамы случилось сразу два потрясения за один день. Глубокая депрессия от потери сына и бесстыдная радость от его возвращения. Я должна поберечь её чувства, чем занималась последние пятнадцать лет, хотя она мои никогда не берегла.

Подойдя ближе, я склонилась над столиком и спросила:

– Что за форс-мажор? С чем мне нужно помочь?

– Я совершенно ничего не успеваю, дорогая!

Сказала женщина, которая двадцать четыре часа ничем не занята. Только Вирджиния Лодердейл имела право считать выписывание приглашений делом крайней важности. Чем она сейчас, собственно, и занималась.

– Не успеваешь с чем? Что это за приглашения? Что ты задумала?

Вопросы посыпались из меня, как горошек из банки. Но я пока ни на один не получила вразумительного ответа.

– Ты видела заметку о Джонатане в газете? – Радостно спросила мама, наконец оторвавшись от своего важного занятия.

– Видела, мам. Зачем ты это сделала? Зачем выносить семейные дела на всеобщее обозрение?

Изящные дуги её бровей подпрыгнули в изумлении.

– О чём ты говоришь! Наша семья и так всегда на всеобщем обозрении! Мы важные члены общества и должны делиться важными новостями. Тем более такими радостными!

– Но мы все даже не успели свыкнуться с мыслью о возвращении Джонатана, да и он ещё вряд ли готов вот так сразу войти в это твоё общество.

– Не говори ерунды. – Раздражённо поставила меня на место мать. – Он слишком долго пропадал, я не хочу терять больше ни минуты. Ты бы знала, сколько людей мне позвонили, когда увидели эту статью! Все были так рады за нас! А Кристин подала мне замечательную идею…

Я сильно засомневалась, что миссис Лэнсберри могла подать такую уж замечательную идею.

Мама Шейлы и моя – два сапога пара. Организаторши фонда «Белые ангелы» и любительницы покудахтать о сливках общества. Когда-то они надеялись, что и мы с Шейлой станем их точными копиями – не разлей вода, но моему сапогу не нужна была пара. Тем более, такая как Шейла Лэнсберри. Если уж её мама что и удумала, то можно не сомневаться – случится что-то экстравагантное, из ряда вон.