Ландыш на крови. В тебе нет огня, нет чистого побуждения. В тебе лишь пустота

В центре композиции находился маленький человечек с кудрявой головой, окруженный водоворотом из разноцветных нитей и предметов, среди которых были даже орудия убийства, направленные в сторону фигуры.

– Это моя жизнь, да, – Браницкий помассировал лоб рукой, прикрывая глаза, – так я ее представляю.

Женщина тактично промолчала и показала следующий рисунок.

– Ой, нет, – он завертел головой и зажмурился, – уберите его от меня! Не хочу опять видеть этого урода, тошнит уже от этой кривой морды. Хочу, – продолжил он дрожащим голосом, – хочу, чтобы это закончилось. Мои сны странные, я погряз в них как в зловонном болоте; когда я вижу этого человека, мне становится страшно, до костей пробирает, чертов страх. Но при этом он мне интересен, я снова и снова смотрю на него, хочется подойти к нему и спросить: «Что тебе от меня нужно». Улыбка кривая у него, никто так не улыбается… это неправильно, он сам по себе фальшивый. Урод!

Психолог убрала рисунки со стола и предложила ему чашку чая или кофе, но Браницкий отказался.

– Подумайте, о чем говорит данный образ? Связан ли он с конкретным человеком из жизни или же это просто совокупность различных эмоциональных откликов на определенные ситуации? Подсознание может выдавать их за человека, причем, – она сделала паузу и заговорила тише – человек необычный, экзотической наружности и с физическими дефектами. Это…

– Крайне интересно вам, как специалисту, я понимаю, – Браницкий зевнул, – но я так устал.

IX

Осеннее небо над столицей затянули пасмурные тучи; холодные потоки дождя обрушились на Москву. Это сказывалось не лучшим образом на самочувствии и душевном покое Александра. Его общение с Кошелевым постепенно пошло на спад. Первым сигналом послужил неожиданный визит Юры, который молча передал Владу ключи от черного «Ламбо» и сообщил о том, что заветный ониксовый монстр стоит на подземной парковке. Сказав это телохранитель молча ретировался, игнорируя вопросы Кошелева на предмет того, почему его названный «брат» сам не сообщил ему эту новость, и на какой срок машина останется в его пользовании. Звонки Влада остались без ответа, но зато пришло весьма скупое СМС с одним единственным словом «дарю». Сам же Браницкий окончательно пересел на заднее сидение «майбаха» и зарекся в ближайшее время самостоятельно управлять автомобилем.

Сны не оставляли Александра. Теперь их содержание изменилось; серое пространство угрожающе потемнело до грязно-чернильного цвета. Тени за мутными стеклами сделались более отчетливыми, а число их возросло в несколько раз. Браницкому казалось, что толпа безликих людей окружает его со всех сторон, создавая кольцо, которое постепенно сужалось. Жижа под ногами загустела и утратила серебристый оттенок, напоминая черный мазут. Слепой более не хватал за руку Браницкого, при его попытке прикоснуться к нему. Когда Александр дотрагивался до изуродованного лица, то пальцы его проходили сквозь кожу незнакомца, словно погружаясь в мягкое масло. Он с ужасом отдергивал руку и понимал, что пальцы и ладони его испачканы алой тягучей субстанцией, в которой он не без труда узнавал кровь.

Браницкий окончательно замкнулся в себе и все больше времени проводил, закрывшись в собственной спальне, игнорируя общение с кем либо. Психологи больше не помогали, антидепрессанты он забросил пить, так и не закончив курс.

– Я устал, – повторял он раз за разом, глядя в лицо матери, которая иногда приходила проведать его, – понимаешь? Я устал сильно.

Мать молчала и трепала его за волосы, шептала слова утешения и обещала поговорить с отцом на эту тему. Затем торопливо спускалась по лестнице, садилась в белый PorscheCayenneи уезжала по своим делам, оставляя сына наедине с тревожными мыслями.

– Отнимать здоровый сон могут только крысы, – ворчал Браницкий, приподнимая голову с парты. – Сдохните! Ненавижу вас!

Он проигнорировал вопрос преподавателя по экономической теории и вновь попытался заснуть. Стоило ему прикрыть глаза, как сознание его померкло, и Александра затянуло в водоворот беспамятства.

На этот раз сон был удивительно ярким. Он стоял на каменной мостовой, чувствуя холод босыми ступнями; над головой клубились грозовые тучи, угрожающе сверкали молнии, сопровождаемые отдаленным грохотом. Сильный ветер доносил крики черных птиц, паривших над головой Браницкого. Сквозь толщу тумана проступали массивные очертания горных склонов, тонувших в голубоватом лесу.

Обернувшись, Александр увидел слепого метрах в десяти от себя, он стоял вполоборота к нему.

– Эй! – крикнул Браницкий, подбегая к нему.

Но тот лишь молча развернулся и зашагал в сторону города, который Браницкий почему-то заметил только сейчас.

По виду его очертания имели отдаленное сходство с античными кварталами в Афинах или же напоминали размашистый пейзаж абхазской деревушки, но в то же время архитектура была крайне своеобразна. Большинство построек глиняные, лишенные оконных проемов, отделенные невысокими стенами дворики с цветущей зеленью выглядели уютно и гостеприимно. Системности здесь не наблюдалось; хаотично разбросанные дома, то теснились у края извилистой грунтовой дороги, то отдалились от нее на добрые двадцать метров. Людей не было совсем, возникало ощущение, что они разом покинули дома и улицы, побросав незаконченные дела. Где-то кудахтали беспокойные куры, блеяли овцы: в одном дворе Браницкий заметил накрытый стол, сервированный керамической посудой. Оттуда исходил запах жареной на огне баранины и ни с чем не сравнимый аромат свежеиспеченного хлеба.

– Ну и? – Саша подбежал к слепому, – объясни, что это значит? Где мы?

Слепой предпочел проигнорировать вопрос Браницкого и продолжил свой путь в сторону центральной части города, Александру же не оставалось иного выбора, как последовать за ним. По мере продвижения строения делались выше и богаче, дорога расширялась, обретая твердое мощеное покрытие из странного светлого камня. Браницкий заметил, что все это время они идут явно в гору, причем наклон земли был весьма значительным, до такой степени, что кое-где приходилось подниматься по редким ступеням. На ум Александру пришла неожиданная догадка, которую он решил проверить; найдя глазами довольно высокий выступ в стене, он не без труда поставил туда ногу и вскарабкался на широкое ограждение, усевшись на него верхом.

Немного с опаской он посмотрел вдаль, в сторону того места, где начинался их путь. Там, на окраинах старого города, далеко за горными хребтами, пространство меркло и размывалось, точно также как и в предыдущих снах Саши. Невидимые мутные щиты запредельной высоты загораживали линию горизонта, делая невозможным увидеть то, что находилось за ними. Он огляделся вокруг, так или иначе, проклятые стекла были видны повсюду.

– Пресвятая Богородица…, – прошептал Браницкий себе под нос, – я, конечно, атеист, но это явная чертовщина, никогда не мог представить, что такое возможно.

Неприятный холодок пробежал по спине, увиденное не поддавалось словесному или письменному описанию. Нечто ужасающе-древнее и загадочное грезилось ему в этих расплывчатых массах. Тьма горела проклятым первобытным огнем, чем дольше он вглядывался в пламенные завихрения, тем больше подступали незнакомые прежде чувства, не принадлежавшие ему.

Он потряс головой, сгоняя морок, и попытался найти слепого. Тот стоял на том же месте, не двигаясь, явно дожидаясь Браницкого. Саша слез со стены и подошел к нему почти вплотную.

– Может ты, все-таки, соизволишь ответить, какого хрена здесь происходит?

Слепой что-то пробормотал на неизвестном наречии, улыбнулся и продолжил свой путь, делая вид, что не замечает разъяренного попутчика.

X

– Охренеть, – только и мог выдавить из себя Браницкий, разглядывая огромную толпу, поджидавшую их на центральной городской площади, – так вот вы где!

Их было немало, порядка двух тысяч; в глаза бросались их грубые бледные лица, словно высеченные из камня и обточенные ветром. Несмотря на общую разношерстность, проявлявшуюся в наличии немощных стариков, юношей и даже младенцев – они были удивительно похожи между собой, как одна большая семья или даже нация. Крупные носы, глубоко-посаженные глаза, сурово очерченные губы делали их вид свирепым. Одежда их была довольно примечательная; пестрые накидки с вычурным орнаментом вышивки, преимущественно синих и песочных цветов, изредка преобладал красный. Массивные нагромождения ожерелий и браслетов встречались одинаково у обоих полов. Головы женщин покрыты на арабский манер, волосы у всех темные, изредка русые, заплетенные в сложные косы. То же относилось и к некоторым мужчинам, в чьих длинных бородах виднелись похожие элементы плетения. Некоторые из них носили странные шапки с ювелирными вкраплениями, придававшими их хозяевам схожесть с тем или иным животным. Чаще всего, головы мужчин венчали золотые бычьи или оленьи рога, что, вероятно, служило знаками высшего отличия.

Лишь в самых крайних рядах Александр заприметил небольшую группу, резко отличавшуюся от остальных. Они стояли обособленно; облаченные в белоснежный шелк женщины, чью бесспорную красоту скрывали многочисленные слои газовой ткани, статные мужчины, в серебристых и черных кафтанах, но с открытыми лицами. Сашу поразила удивительная белизна их волос и кожи, сопоставимая лишь с лунным сиянием, его глаза даже начали немного слезиться от длительного созерцания столь чарующей красоты. Ему даже захотелось прикрыть глаза рукой, словно при взгляде на солнце.

Толпа безмолвно расступалась перед ними, каждый, кто находился близко к слепому, почтительно кланялся, опуская глаза. Никто из людей не произносил ни слова, будто все они были напрочь лишены способности говорить. Браницкий следовал за своим спутником, внутренне содрогаясь от столь гнетущей обстановки. Ему казалось, что единственным звуком было его собственное дыхание, звучавшее слишком громко.

Он не заметил, как оказался у подножья широкой белокаменной лестницы, ведущей к исполинскому монументу в виде орлиного крыла. Как Браницкий ни старался, но он не мог оценить его высоту, достаточно лишь сказать, что вершина крыла не попадала в поле зрения, а само изваяние наводило ощущение величия, рядом с которым кремлевские башни казались ничтожно малыми. Крыло отбрасывало гигантскую тень, закрывая дневное светило, оно давило на Браницкого своей мощью, отчего его ноги слабели, и сердце начинало биться с удвоенной силой. Но все же он продолжал следовать за слепым, игнорируя дурное предчувствие.

Они взошли по ступеням и остановились у самого подножия монумента. Слепой дернул головой, и, цокая языком, медленно повернулся лицом к собравшимся. Браницкий встал подле него, только сейчас осознавая, что сам он не является прямым участником происходящего; вероятно, для всех собравшихся он оставался незаметным.

До ушей Браницкого донесся отдаленный бой барабанов, звук этот казался ему диким и угрожающим, странный ритм откликался в нервах, раздражая их до предела. Слепой же медленно поднял правую руку, скрестив большой палец с мизинцем. Толпа тут же повторила его жест, сохраняя при этом полное молчание. Далее он вскинул левую руку, согнув большой под ладонью, остальные же пальцы были прямыми, этот жест был так же повторен, после чего барабаны разом смолкли.

Это послужило сигналом к тому, чтобы толпа завопила хором и рухнула ниц; словно живой океан из людских тел беспокойно всколыхнулся и обрушился пенной волной на каменистый берег.

– Горе пришло за нами! – кричал кто-то визгливым голосом, – смерть стоит на пороге тысячелетия, я чувствую ее зловонное дыхание за своей спиной, я слышу скрежет ее железных когтей!

– Желание свободы ослепило нас, – вторил женский голос, – десять веков мы чтили твои заветы, о, Нинурта! Мы преклонялись перед твоей мудростью, бережно хранили память о том, кто подарил новую жизнь детям Лагеша.

– Теперь же, алчность и невежество овладели потомками твоих сыновей. Потерявшие всякое достоинство и благоразумие гордецы недостойны ступать по этой земле, – старческий голос звучал громче всех остальных. – Мы требуем правосудия! Ednam Va Lagesh!

– Ednam Va Lagesh! Ednam Va Lagesh! Ednam Va Lagesh! – надрываясь, прокричали все они, простирая руки к небу.

Слепой предупреждающе выставил вперед ладонь, заставляя их замолчать. Он выдержал небольшую паузу и впервые заговорил сам. Голос его звучал тихо, но при этом проникал в глубину сознания каждого из присутствующих. Саше показалось, что каждое слово, произносимое им, раскаленным железом отпечатывалось в его мыслях так, что избавиться от воспоминаний об этих словах он никогда не сможет.

– О, народ Лагеша, мои горные орлы, которых я взрастил, как заботливый родитель воспитывает своих любимых детей. Вы ли клялись мне в истинной верности, вы ли молились за меня?

Толпа согласно загудела.

– Я тот, кто охраняет покой каждого из вас, тот, кто живет, и будет жить до тех пор, пока сердце последнего горца не остановится, я буду хранить вас под этим солнцем и править народом Лагеша, однако… – он заговорил тише, – многие из вас проявляют недовольство. Я хочу, чтобы один из вас вышел ко мне и говорил за всех.

Люди замешкались, явно решая, кто из них наиболее достоин чести говорить со слепым, чье имя звучало, как Нинурта. После недолгой заминки вперед вышел юноша, при виде которого Браницкий пискнул и осел на землю; несколько раз закрыл глаза и протер их руками, но зрительный коллапс не желал исчезать.

По ступеням широкой лестницы поднимался темноволосый, бледнолицый красавец, чья походка была преисполнена достоинством и грацией. Его глаза горели огнем решимости и отчаянного безумства наглеца, способного дерзнуть Благословенному. Облаченный в свободный белый кафтан, украшенный черными узорами и такие же белые штаны с сандалиями, он шел спокойно, придерживая рукоять кинжала, закрепленного к бедру.

И все же, никакая в мире одежда, или иная мишура не помешала Браницкому признать в незнакомце самого себя.

XI

– Подойди ближе, Каим Эхнади, – слепой поцокал языком, – ты стоишь слишком далеко, и я не могу увидеть тебя.