Ландыш на крови. В тебе нет огня, нет чистого побуждения. В тебе лишь пустота

По спине Браницкого пробежал холодок, и он нервно сглотнул.

– Нить может оборваться. Часть бусин пропадет в неизвестности. Но можно собрать их заново и надеть на другую нить, поменяв местами.

– Чего ты даже не заметишь, – усмехнулся старик.

Браницкий потер потные ладони и немного приосанился.

– Если так, то кто надевает эти самые бусины? И кто держит нить?

Старик ничего не ответил и повернул голову в сторону окна за спиной Браницкого, где ураган беспощадно ломал ветви деревьев.

Саша обернулся. Ему потребовалось не более трех секунд, чтобы разглядеть то, что заставило его побелеть. Он не сумел сдержать истошный вопль, больше похожий на визг, и часто задышал, прикрывая ладонью рот.

Сквозь запотевшее стекло, проступал черный силуэт тощего человека. Руки его шарили по поверхности окна, пытаясь открыть замок снаружи. Кожа человека казалась серой, а спутанные волосы облепили острое лицо. Одет он был в грязный суконный плащ, насквозь промокший. Несмотря на болезненный вид, он был молод, едва старше самого Браницкого. Рот его нагло ухмылялся, причем поднимался лишь правый уголок губы, обнажая гнилые зубы. По настоящему жутким его делал глубокий шрам, рассекавший глаз и бровь точно по центру. Левый же глаз был прикрыт таким – же рваным веком.

Незнакомец был слеп, но лишь безумец, мог бы посчитать этого человека слабым или беспомощным. Поистине Браницкий испытал чувство животного страха. Он оглянулся обратно, но с ужасом обнаружил, что ни старика, ни девушки уже нет в комнате, а вязкая темнота затопила гостиную.

VII

Саша попытался закричать, позвать на помощь Юру, но не смог этого сделать. Горло будто сжала ледяная удавка, а ноги отказались слушаться. Он с трудом скатился на пол с дивана и пополз в сторону коридора, опираясь на локти. Бормоча что-то невразумительное и захлебываясь истерическими слезами, он в отчаянии прокладывал дорогу, расталкивая в сторону пуфики и отодвигая резные стулья. Случайно задетый столик на ножке с грохотом обрушился на пол. Стеклянная поверхность разбилась на осколки; часть из них задела руки и лицо Александра, но он не почувствовал боли, ибо страх притуплял ее. Не оглядываясь, он полз, подгоняемый запредельным ужасом.

За спиной послышался скрип открываемой оконной створки и мокрое чавканье. Спину Браницкого обдало порывом ледяного ветра с улицы. Он зажмурился и все равно продолжал ползти, с отчаянием пытаясь покинуть пределы гостиной. Дышать было тяжело. Хруст осколков под ногами слепого оборвал надежду Браницкого спастись. В какой-то миг кошмарный звук оборвался, и буквально на несколько мгновений воцарилась тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием Александра. Но уже через секунду холодная жилистая рука мертвой хваткой вцепилась в его волосы и одним мощным рывком дернула вверх.

Браницкий заверещал от боли, распахивая глаза, и, наконец, увидел лицо преследователя вблизи. Кривой рот его слабо приоткрылся, втягивая воздух свистящим звуком. До ушей Браницкого донесся слабый отголосок шепота, раз за разом повторявшего одно-единственное слово: «Лагеш! Лагеш! Лагеш!»

В тот же миг, мир перед глазами Александра померк.

***

Он оказался в странном месте. Место это не было похоже ни на одно из футуристических воплощений больного подсознания человека. Со всех сторон его окружало размытое пространство; будто маленький кусочек земли загородили мутными стеклами. Сквозь их толщину он видел темные силуэты, отдаленно напоминавшие человеческие. А были ли это люди?

Браницкий посмотрел под ноги и обнаружил, что его ступни утопают в искрящейся серебристо-ртутной массе. Над головой слышались громовые раскаты и слабый шум дождя. Но все это оставалось где-то наверху, за импровизированным стеклянным барьером. Дышать стало легко, воздух был свежим. Браницкий чувствовал необъяснимое спокойствие, несмотря на всю нереальность данной ситуации.

В нескольких метрах от себя, он различил фигуру того самого слепца, который стоял неподвижно спиной к нему, обнаженный по пояс и босой. Его тощие лопатки сильно выпирали, натягивая тонкую кожу, грязные черные лохмы доходили почти до плеч. Теперь он не вызывал у Александра прежнего ужаса, поскольку при нынешнем освещении имел гораздо меньшую схожесть с персонажем из американского фильма ужасов.

Осмелев, Браницкий сделал несколько шагов вперед и обошел его спереди. Человек же продолжал стоять неподвижно, низко опустив голову, так, что лицо его было практически неразличимо под волосами. Он хрипло бормотал что-то на непонятном языке, периодически переходя на шепот.

Александр поежился, но все же поборол наступающий страх и решился тронуть слепца, но не успел этого сделать. Стоило ему поднять руку, как тот вздрогнул и резко перехватил запястье Браницкого. Хватка его оказалась на удивление крепкой. Александр зашипел и попытался высвободиться, но это оказалось ему не по силам.

Слепой поднял голову, глубоко втянул ноздрями воздух и поцокал языком, как это делают многие незрячие. Свободная рука его вытянулась вперед, прямо к лицу Браницкого. Тот инстинктивно зажмурился и в ту же секунду ощутил прикосновение прохладных пальцев к своим векам. Слепой методично ощупывал каждый миллиметр кожи Александра. Когда очередь дошла до висков, пальцы дрогнули и замерли.

– Ты изменился, – прошептал слепой и вновь продолжил ощупывать лицо, – похож на себя прежнего; столь же молод. Но рука моя не чувствует шрамов, грубой обветренной кожи, рубцов или хотя бы щетины. Ты нежен, словно девица. Что произошло с тобой? Что заставило тебя стать таким? Что размягчило твои черты?

Саша не нашелся, что ответить.

– Сила. Доблесть. Что осталось в тебе от этих качеств? – продолжал слепой, криво улыбаясь. – Твердое стало мягким, железо превратилось в золото. Чистая прежде душа сочится гнилью, словно неизлечимая болезнь, отравляет тебя. Тот, кто прежде славился бесстрашием, сделался трусом. Я чувствую липкий страх и злобу, слышу, как звенят напряженные нервы, испуганное сердце бьется так громко и отчаянно, что твои ноги сгибаются от дрожи, готовые вот-вот отказать. Рад ли ты слышать это, Каим Эхнади? В тебе нет огня, нет чистого побуждения. В тебе лишь – пустота.

Едва он произнес последнее слово, как окружающее пространство вновь растворилось в непроглядной черноте. Голос его потонул в ней, уши Браницкого словно заложило ватой и его сознание померкло. Его буквально подбросило на кровати. Он закашлялся и бешено завертел головой, с облегчением узнавая очертания родной спальни. Хрипло дыша и не переставая кашлять, Браницкий растерянно моргал, пытаясь сконцентрироваться. Затем он замер, что-то обдумывая, резко вскочил на ноги и обошел комнату по периметру, заглядывая в каждый угол. Он даже включил свет в ванной и отдернул ширму в душевой кабинке. Вернувшись в комнату, выглянул в окно и только после этого успокоился, ибо нигде ранее упомянутых персонажей не было.

Браницкий облегченно вздохнул и упал обратно на кровать.

– Нет, ну это полная задница, больше никогда в жизни не буду бухать, – он задумался, – до следующего понедельника точно.

Он достал телефон. Часы показывали 4:40 утра, а на календаре стояла отметка 27.08.2018.Александр хмыкнул и откинул телефон в сторону. Затем он зажмурился и завернулся в одеяло, погружаясь в сон, на этот раз здоровый и крепкий.

VIII

Август сменился солнечным, но прохладным сентябрем. Пришло время необременительной для Браницкого учебы. Юридический факультет Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова гостеприимно распахнул стеклянные двери для кучерявого первокурсника. На поясе студента игриво блестела золотая пряжка LV, а на руке столь же заманчиво сиялиVC.

– Золото тяжелое, – с улыбкой повторял Браницкий, раз за разом демонстрируя побрякушку стайке девочек-однокурсниц, – приходится держать на весу, для баланса.

На занятия он приезжал практически всегда с опозданием, но зато прямиком к главному входу. Юра открывал лакированную дверь черного майбаха и Александр, почти с тигриной грацией вылезал из недр бежевого салона, левой рукой поправляя солнцезащитные очки. С пренебрежением ловил завистливые взгляды других студентов, которые вынуждены были брести от метро на своих двоих.

Иногда, он приводил на лекции Владика и других приятелей; вместе они садились на задние парты и смотрели интересные видеоролики или же обсуждали что-то. Преподаватели если и порицали подобное поведение у студентов, но не открыто. Вслух лишь просили быть малость тише и иметь уважение к остальным учащимся, в виду того, что некоторым из них действительно хотелось узнать что-то новое.

После окончания учебного дня шла вереница увлекательных событий, наполняемая музыкой, ароматными паровыми коктейлями, игрой в приставку и азотными шариками. Дружище Владик испытывал самые нежные чувства к тем самым шарикам. Бывали случаи, когда на какой-то вечеринке, он мог пролежать на полу несколько часов подряд в обнимку с баллоном. Пока все остальные, включая Браницкого, наслаждались более изысканными удовольствиями.

Бары встречали юных последователей Аль Капоне не менее приветливо, чем университеты.

– Я никогда, клянусь! – орал Браницкий на ухо своему новому другу Арсену, – никогда не буду дуть, как Кошелев! Только бухать!

Но все же вдыхал теплый азот и уносился в мир, полный смазанных неоновых картинок – полуголых женских тел и моря дорогого алкоголя, в котором Браницкий с наслаждением растворялся.

Иногда его дергало, словно током, он бросался в танцующую толпу и принимался бесноваться в такт музыке.

Предприимчивые бородатые ребята угрожающей наружности пытались обчистить карманы Александра. И сказать честно – пару раз им это удавалось, но Браницкий этого не помнил, в силу своего безвольного состояния. Зато, когда однажды, другой не менее бородатый гражданин, назвавший себя Орханом, вмешался и не позволил им этого сделать, Браницкий приписал эту маленькую победу на свой счет. Лица своего благодетеля он не запомнил, но зато рассказал всем знакомым о том, как избил трех человек, значительно превосходящих его в силе.

Многие тихонько посмеивались и переглядывались в процессе повествования, поскольку знали об истинном положении вещей. Но травмировать самолюбие кудрявого принца никто не решался.

Так, играючи, легко сентябрь рассыпался ярко-красными кленовыми листьями октября, явив золотое начало месяца дождливой погодой и ледяными ветрами.

Учеба постепенно наскучила, и Браницкого одолело незнакомое доселе беспокойство. Беспокойство это сменилось плохим настроением. Ощущение смутной неопределенности крепко засело в его мыслях, все сильнее загоняя Александра в неприятное состояние, избавиться от которого можно было лишь с помощью наркотиков. Препараты немного облегчали симптомы депрессии, но не подавляли её.

Он мог часами валяться на диване в гостиной, слушая музыку и пытаясь заснуть. Однако просторный янтарный зал опротивел ему после того, как Браницкий стал отождествлять его с событиями ночного кошмара. Странные сны повторялись с завидной регулярностью и в какой-то момент стали приходить каждую ночь.

Постоянно один и тот же образ преследовал его, лишая сил и покоя. Костлявый слепой юноша с уродливыми шрамами являлся Браницкому в каждом сне. Страха Александр не испытывал, его просто не было. Но всепоглощающая тоска все сильнее и сильнее охватывала его при виде этого человека. Тоска непонятная, неподкрепленная какими-либо доводами, с точки зрения высококвалифицированного психолога.

– Я устал, – бурчал он, сидя в мягком кресле напротив субтильной женщины располагающей наружности, – мне лень все это.

– Александр Григорьевич, – она мягко улыбалась и проникновенно заглядывала ему в глаза, всеми силами демонстрируя участие и сочувствие. – Сейчас вы не пытаетесь уйти от проблемы, а наоборот погружаетесь в нее. Как я говорила ранее, это неплохо, но не в вашем случае. Вы слишком эмоционально подавляете себя, даже судя по вашим рисункам…, – она встала, зашуршав элегантными расклешенными брюками, и ненадолго ушла в соседнее помещение.

Вернулась женщина, держа в руках стопку листов А4.

– Посмотрите сами, – она положила перед ним первый рисунок, – здесь я просила изобразить то, что вызывает у вас наибольший комфорт, вернее место, где вы чувствуете себя в безопасности. Вы нарисовали, как я понимаю собственную спальню, что говорит о глубокой привязанности к дому, что радует.

– Угу, – Браницкий только краем глаза посмотрел на собственное художество.

– Но затем, – психолог, положила перед ним следующий рисунок – вы изобразили это.