Катарсис

Время ожидания было хоть и не самым легким, но самым чудесным в нашей жизни.

– Позвоночник уже образовался, -читаю я, держа в руках пособие для будущих родителей- Тридцать три позвонка, сто пятьдесят суставов, тысяча связок… с ума сойти, внутри тебя целый организм- она скромно улыбается в ответ.

В ожидании первенца каждое утро я смотрел в календарь и загадывал —осталось 100 дней… 80 … 60.. 55… – это был сладкий и томящий отчет, который я вел, пока еще только будущим отцом, уже открыл для себя много новых вещей… например то, что счастливые люди просыпаются совершенно по другому. Это прекрасное чувство- быть любимым и любящим одновременно. Я был счастлив. Зачем натягивать маску хронического неудачника, никогда не познавшего чувство полного счастья и радости? Я был счастлив. Я благодарил Бога за то, что мне дано. Но воспоминания еще терзали меня. Был ли я свободен? Это другой вопрос, на который ответ я раскрыл бы далеко не каждому.

Сейчас многие ищут отношения без обязательств, тех, с кем можно просто забыться, этого не сделаешь с людьми, имеющими серьезные проблемы, ведь они не могут себе этого позволить – они несут свои кресты, порой безумно тяжкие, даже когда такой человек выслушает тебя и попробует дать дельный совет, мыслями он будет где то там – с отцом, медленно сгорающим в хосписе, дочерью на пятой химической терапии. Излить душу таким порой не позволяет совесть.

Такая дружба никому неинтересна и я понимаю это, наблюдая то, насколько различны люди, пусть и шагающие по одной земле и под одним Богом – почему у некоторых души полны прекрасным, а у других пусты как пробки? Что течет в их жилах? Почему в одних только кровь, а в других безграничные миры?

Именно это я стараюсь сказать своему читателю, и я счастлив, если он у меня будет, хотя бы после моей кончины. Я никогда не считал себя творческим человеком. В моих родных, подобно настоящим советским людям, корнями прижился коммунистический дух и они чуть ли не с пеленок убеждали меня, что мужчина, советский мужчина должен любить физический труд и не представлять своей жизни без него, они были убеждены, что работа мужчины, как главы семейства, должна быть связана с трудом, ведь он, как известно, олицетворяет человека и помогает ему оставаться настоящим мужчиной, готовым в любой момент встать на защиту родины, как на защиту собственной семьи, поэтому у меня никогда не было дум о том, что на моей жизненной тропе может проявиться творческая жилка- навряд ли им бы понравилось, если бы я стал артистом или писателем или проводил бы дни с кистью в руках, но я не ропщу на родных- то, что должно придти к нам, приходит строго в свое время, и осознание того, что мне нужно сохранить свою историю на листе бумаги ко мне пришло лишь недавно. Быть может все эти годы у меня была предрасположенность к этому? Скромность не позволит мне заменить это слово на талант, это было бы слишком громко с моей стороны. Но разве сам человек бывает талантлив? Бог одаривает лишь некоторую его часть -у художника это руки, у певцов это голос, как одарены те, кто пишет? Пожалуй, ответ лежит глубоко в них, возможно в том самом недосягаемом месте, которое мы называем душой. Ведь эти слова не набираются посредством толковых словарей, они идут из самого нутра. Может ли жизнь и меня лишить этого, подобно пианисту, лишившегося пальцев? Конечно. Она все может. И я в отличии от фантастов, драматургов и сказочников пишу о реальности, пишу об опыте. Разве у вас его нет?

И если вы меня спросите, что такое опыт, я отвечу, что он подобен ненужной, но уже купленной вещи.

Опыт

Каждый из нас хотя бы раз в жизни покупает ненужную вещь. Берет, идет с ней к кассе, расплачивается и относит домой, но дома через день, неделю или месяц он обнаруживает, что вещь эта ему не очень то нужна. «Для чего я купил эту штуку?» -спросит себя еще дюжину раз, однако ответа все нет.

Так эта вещь залежится где-нибудь в шкафу под рудой обуви и ненужного барахла, понемногу покроется пылью, а затем забудется вам.

Но рано или поздно все равно настанет момент, когда вы достанете эту вещь и поймете, что вы все таки не зря платили за нее деньги. Точно также и с жизненным опытом, но в отличие от второй одинаковой помады или очень жмущей шапкой («да ладно, растянется»), жизнь не спрашивает нас, хотим ли мы купить опыт? Быть может, мы не можем заплатить за него ту «цену», что она просит у нас. Быть может мы не готовы сейчас к такой «покупке». Но все это не важно. Нас ожидает доставка. Опыт борьбы с болезнью. Опыт потери близкого человека. Опыт разочарования. Измены. Опыт боли. Какой именно вы выбирали? Неважно. Это уже давно определено. В назначенный срок этот опыт доставят к порогу вашей жизни и ничего, что вы не подписывались. Через некоторое время мы опять задаемся вопросом: «А зачем нам вообще нужен был этот опыт?».

Но его в отличие от неудачной покупки нельзя спрятать в подсобке, подарить подруге или просто выбросить. Он с вами. Вы неразлучны. Вы целое.

Потом мы учимся жить с этим опытом. Получается не у всех, но затем, для тех, кто все таки смог, настает другой день. День, когда они понимают, что этот опыт всё таки был необходим, что он стоил своей цены. Тогда все становится ясно. Все встает на свои места. Жизнь, которую мы видим в начале и в ее конце -это две разные параллели. Противопоставленные. Рано или поздно розовые очки из стекла любой толщины, да даже самые элитные, разбиваются об асфальт правды. Можно ли склеить зеркало не оставляя трещин? Попробуйте. Нас учат жить в естественных тонах. Принимать правду жестокого мира.

И в любой момент когда снова тяжело, мы снова обращаемся к уже имеющемуся опыту. Бесценному багажу. Когда вы уже знаете что такое вывих, получать перелом не так страшно. Наверное именно поэтому нам и дается опыт на протяжении всей жизни в малых и средних дозах- чтобы самая сильная не оказалась смертельной.

Шарик

Август 41-го.

– Шарик, тебе же здесь скучно, пойдем со мной, поиграем. Ну и ладно- махнув рукой, я направляюсь обратно в дом и тут он меня догоняет и даже опережает, запрыгивая передо мной. Светло-рыжий кот еле осмотревшись по сторонам усаживается на свернутое одеяло, оставленное в углу, так уверенно, будто это было уже давно его излюбленное место. Меня удивляет это. Он ложится, закрывая глаза, будто наслаждаясь установившимся покоем. Какой была его жизнь до этого момента? Я не могу удержаться от того, чтобы его погладить, хотя не знаю, откуда он взялся и есть ли у него хозяин, в чем я очень сомневаюсь.

Я очень давно хотел завести домашнее животное, хоть и не знал, как к этому отнесутся родные. Вернее, знал. Я невинно смотрю на свою бабушку, как всегда крутящуюся вокруг плиты и время от времени поглядываю на кота, уже лежащего у порога, я нахожу себя на мысли, что хоть Шарик совершенно не примечательный кот, я сравниваю его с другими более видными котами, наподобие того, что я видел дома у своего одноклассника, толстого, вредного и излюбленного ими котяру, ну вот чем мой Шарик хуже? Не воротя нос, он сразу съел пирожок трехдневной давности, радуется, когда его гладят, смотрит на нас глазами, полными надежды и любви. А разве тот кот так себя вел? Да он был настоящим демоном, который рычал при виде нового для него человека и не давался в руки даже хозяевам, если был не в духе. Нет уж, лучше мой Шарик в сотню раз.

В комнату заходит мой младший брат и бросив взгляд на сидящего в углу кота, берет печенье и идет обратно к двери.

– Глеб, ну ты чего это? У нас гость вроде бы новый- бабушка всегда старается быть с ним милой, понимая, что он из категории тех детей, которых называют сложными.

В ответ Глеб промычал что то вроде- Самим есть нечего- бабушка махнула в его сторону полотенцем, а потом замерла глядя в одну точку.

– А ведь он прав. – она смотрит на меня и сверлит этим до боли знакомым взглядом. День ото дня не легче. Ты же видишь какая ситуация в городе. Дед боюсь ругаться будет— проговаривает она, ставя чайник, украдкой глядя на прирученного мною кота. -Люди на улице такое говорят- она начинает сходу всхлипывать- я даже рассказывать вам не хочу.

– Что говорят? – не выдерживаю я.

– Говорят, война будет.

– Ну, на улице пусть и говорят- стараюсь я подбодрить ее, цитируя одну из любимых фраз своего отца. -Вот увидишь, все наладится. Да, Шарик? – он смотрит так, будто понимает и даже знает, преувеличивают люди на улицах в разговорах о войне или …преуменьшают.

– А чего это ты его как пса назвал? – недоумевает бабушка.

– А что, коты не бывают Шариками? – я внимательно смотрю на него. Вот кажется мне, что он именно Шарик, если хотите, зовите по другому.

Я взяв Шарика. сажусь поудобнее на диван, с одной из немногих книг в руках. Именно здесь в доме на Малой Садовой в прекрасном и мирном до некоторых пор Ленинграде проходила моя жизнь с самого рождения. Моя семья состояла из родителей, младшего брата и бабушки с дедушкой. А теперь появился еще и Шарик. Полноправный член семьи.

Семья

– Ну наконец-то! – сквозь пелену еще не полностью открытых глаз я видел родное лицо и улыбку мамы, она выглядела очень смешной, когда пыталась изобразить сердитое лицо, наверное потому что была добрейшим человеком на земле. Я любил обнимать ее и вдыхать уникальный, родной запах. Запах мамы. Самый приятный запах на свете и с каждым годом он иссякает. Ради нас.

– Я приготовила оладьи- заявляет она и выходит из комнаты, а я через полторы минуты уже занимаюсь чисткой зубов.

Отец мой был по специальности инженером, да только последнее время работал не получая ни копейки, но все же надеясь, что нынешние слухи останутся слухами, конечно отцу это уже порядком осточертело- такой расклад здесь царил уже более двух месяцев. Бабушка с дедом уже давно на пенсии, кроме отца у них был еще один сын, но он жил в другом городе, мой отец был у своих родителей поздним ребенком, как говорит бабушка, «рожала я его шесть часов, да было бы кого». Под такими упреками она имеет ввиду то, что мой отец якобы совсем неблагодарный человек, весь в своего отца, то есть в моего дедушку, только в отличии от моего деда, единственный человек, кого папа боготворит на земле тоже по словам бабуси- это его жена, то есть моя мама. Казалось бы, что там такого, разве было бы лучше, если бы они друг друга ненавидели? Но нет, бабушка, кажись, считает по другому.

А мама один раз не выдержала и бросила ей:

– Вы все не можете успокоиться, ревность грызет вас изнутри. Надо было нарожать еще, быть может другие согласились бы молиться на вас.

Помню, как я вздрогнул от маминого тона, я никогда не видел ее такой, но после этого случая бабушка очень изменилась и старалась относиться к маме помягче, да и не приходилось мне к счастью наблюдать больше таких сцен, ведь в целом у нас была очень хорошая и дружная семья. Была.. Мой брат был младше меня на год и один месяц, мы были, как говорят- погодками. Когда началась война, я только-только перешел в десятый класс, мне было шестнадцать лет, Глеб же учился в девятом, и несмотря на то, что по факту разница между нами была небольшой, я всегда чувствовал себя намного старше брата и любил его частенько пожурить. Бывает так, что дети одного возраста выглядят совершенно по разному- кто то вымахает ростом уже к годам одиннадцати- двенадцати, а у кого то этот процесс тянется как резина, но мы с Глебом были практически одного роста и похожего телосложения, и выглядели даже не погодками, а совсем ровесниками, но тем не менее я имел другой круг общения, других товарищей, и ни в коем случае не допускал в него Глеба, считая его со своими друзьями еще детворой, хотя сейчас я осознаю, насколько это было глупо.

В отличии от меня Глеб не был сорванцом, невозможно было услышать, как его ругают родители или на него кричит бабушка, его учителя не вызывали их в школу, а уроки он делал не только вовремя, но и заблаговременно и никогда не обременял этим старших, в отличии от многих других детей, например меня.

И несмотря на наши неидеальные отношения, вспоминая и оценивая все это, я понимаю, что чего-чего а ревности у меня не было точно, а ведь во многих семьях, где росли дети почти одного возраста не понаслышке знали об этом. И никогда у меня не было такого ощущения, что мама с папой его любят больше. Ну что это за родители, которые любят тех, с кем меньше проблем?

Глеб действительно был необычным ребенком, у него было очень мало друзей, он никогда не влезал в драки, он умел не реагировать на провокации с моей стороны, порой мне казалось, что он далек от всего этого, и часто находится в другом сознании. Когда мне было одиннадцать, бабушка рассказала мне, что родители пару раз даже водили Глеба к психологу, когда он был еще маленьким, я как правило не помнил, что было в первые годы его жизни, но к слову, и то, что его водили к врачу в четыре и пять, как говорила бабушка, я тоже припомнить не мог. Причиной всему было то, что Глеб не произносил ни одного слова,

– Ну так почему его не повели к этому… как его? – я всегда забывал это слово

– К логопеду?

– Точно!

– Твоя мать считала что он умеет говорить, но не хочет- хм, довольно странным мне показалось это утверждение, по какой причине маленький ребенок может не хотеть говорить?

– Как всегда ваша мать надумала больших проблем, а там промолчали, чтобы выбить из ваших родителей побольше денег – бабушка как всегда была в своем тоне, но я знал, что лучше в таких ситуациях просто соглашаться с ней.

Начало

Сентябрь, 41 го

Школу я не то, чтобы не любил, но очень быстро уставал от нее, вот и сейчас, хотя прошло лишь пять дней после начала нового учебного года у меня было чувство, будто я проходил туда уже полугодие, возможно влияло и то, что последнее время и там все только и говорили о войне- по пути со школы я уже видел бомбоубежища, такое впечатление, что со дня на день должно было произойти что либо очень страшное, но я не мог себе представить, как это будет выглядеть и чем это закончится. Уверен, что не могли и взрослые. Навряд ли кто либо из них обладал такой богатой фантазией.

Одноклассники часто говорили на эту тему, говорили как и присуще детям- нелепо, смешно, каждый вносил в свою «версию» собственные, всё новые краски. Я продолжая лежать на диване поймал себя на мысли, что даже в свободные от школы два дня я почему то думал о ней, припоминая какие предметы ждали меня завтра.

И в этот момент прерывая мои мысли ворвался отец, по одному его виду было понятно, что что-либо произошло, либо должно произойти. Я видел отца разным- гневным, радостным, веселым, печальным, но никогда не забуду его лицо, охваченное ужасом в тот самый день и даже сейчас, будучи глубоким стариком, мне до сих пор кажется, что по ночам я слышу этот голос снова и снова:

– Немцы ворвались. Молотов передал, что немцы перешли границу- выговорил он и в комнате на несколько секунд, продлившихся больше вечности, повисла пауза, а после паузы я услышал некие звуки, не сразу мною понятые, как оказалось это мама всхлипывала в коридоре.

Дед, так и не сказав ни слова, вышел во двор, если бы он курил, мы бы предположили что за этим, но дед был очень здоровым человеком, и очень волевым, никто не посмел спросить его ни о чем, а выпавшее из рук бабушки блюдце, так и продолжало валяться на полу.