Сочинения. Том 9. Антидепрессант

Ещё за пару месяцев до этого, генерал не был так растерян. Более того. Ворвавшись в мой Бухарестский офис, как весенний ветер, он был бодр, энергичен и вызывающе весел.

– Эмануил, – панибратски обняв за плечо, генерал подвёл к окну, где расположился значительный экскорт его военизированной охраны. На чистейшем русском языке, говорившем о долгих годах Московской учебы, он продолжил, – мы знаем, что у Вашей конторы есть приличное количество топлива, которого нам так не хватает, – он энергично продолжил,

– Желая задушить Сербию блокадой, американцы, вместе с продажной ООН, объявили эмбарго. В стране не хватает ни продовольствия, ни лекарств, ни горючего! Россия, с Вашим дураковатым Ельциным, нас предала и продала, – при этом, он так осуждающе посмотрел в глаза, что я – этнический еврей, волею судеб оказавшийся при распаде Союза в Молдавии, почувствовал себя виноватым. Мне было стыдно за все. За Ельцина, за развал СССР, за предательство дружественного народа Югославии

– Аванс мы уже внесли на счёт Вашей фирмы!, – Генерал набрал какой-то номер и протянул трубку. Там, действительно, плескался немного растерянный голос менеджера моего банковского счета. Он подтверждал получение солидной суммы

– Вы делаете мне предложение, от которого невозможно отказаться?, – попытался съязвить я

– Да! Именно так, – бодро и сразу согласился Генерал, – выбора у Вас, по-моему, нет никакого. Либо соглашайтесь, либо…

– Либо, что?

– Сами должны понимать, – смягчил свой тон генерал, – Контора у нас серьезная, а война, которая все спишет, бушует вовсю. Что такое Судьба отдельного человека, даже такого, как я или как Вы, Эмануил? Да ещё в таких глобальных процессах?

– Как же Вы собираетесь переправить такие количества топлива через границы?, – поинтересовался я, – ведь повсюду ООНовские конвои и охрана по всему Дунаю. Болгары, македонцы, как и румыны, тоже продались американцам. Продались оптом и в розницу. С потрохами.

– Это наша забота! Ваше дело продать топливо этой румынской компании, – генерал вручил мне реквизиты, – а дальше, мы сами

– Зачем же Вы все это мне рассказали?, – удивился я, – Могли бы, просто, дать румынскую фирму-покупателя и дело с концом. Тем более, что ваш аванс практически равен рыночной стоимости топлива. То, что Вы обещаете дополнительно, это неожиданно высокий бонус. И это, честно говоря, очень настораживает

– Просто, я, очень-очень, хотел Вам, русским, в глаза посмотреть

– Мы-сербы, единственные, кто к Вам всегда относился как к братьям. Вот Болгары, например. Те только болтали и бросали слова, много слов, – братишки, братушки. А предали, сразу же, ни за понюшку табаку, – генерал огорчённо продолжал

– Даже не буду вспоминать шипящих поляков, холодных прибалтов и жадных хохлов. Не удивляйся моему русскому. Много лет жил в Москве, учился в Академии. Даже представить себе не мог, что нас продадут и предадут русские. Вы хоть понимаете, что следующими будете именно Вы? Когда придут за вами, вы же одни останетесь.– Генерал снова посмотрел в глаза

– Обидно! Понимаешь? Ведь знаете, точно знаете, по ком звонит колокол…

ДУРАКОМ БЫЛ…

Когда тебе всего двадцать два, ты высок, ироничен, оптимистичен, да еще успешно сдал вступительные в аспирантуру, то легко прокладываешь не только прямые лучи оросительных и осушительных каналов, но и неизведанные, порой извилистые пути к сердцам молоденьких студенток.

Самые боевые из них, тут же потянулись в мою скромную Московскую обитель за многочисленными консультациями по различным предметам. Самым симпатичным я, конечно, старался не отказывать ни в помощи, ни в ласковом обращении.

Паломничество красоток в коротких платьицах служило предметом постоянной зависти не только Арсена с Серегой, но и Ильича с Архипычем – старейших вечных студентов гидромелиоративного института. За последнее десятилетие, использовав все возможные академы и медицинские противопоказания, они, наконец, добрались до пятого курса.

– Ильич, вставай, Россия голодает. И хлеба нет, и мясо дорожает, – дурным голосом орал Архипыч в пять часов дня, когда начинали сгущаться осенние сумерки

К этому времени, я, обычно, уже возвращался из института. Мой приход видимо и будил старых опытных профессионалов учебного процесса.

Они уж прекрасно знали, что вставать на голодный желудок очень некомфортно. А мое появление включало рефлекс обильного слюноотделения, открытый ещё великим Павловым.

Ильич, мирно посапывавший, до этого, на железной кровати с панцирной сеткой, начинал, шепча проклятия и ругательства, недовольно ворочаться.

После третьего громкого призыва, он садился, вставлял свои тонкие бледные ноги в тапочки и долго-долго высматривал в них какую-то очень важную точку. Сквозь тёмные-претемные солнечные очки, нацепленные ещё с вечера и защищавшие от назойливого дневного света, эту важную точку разглядеть было нелегко.

По умолчанию, все понимали, что с голодающей Россией в лице кряжистого Архипыча, несмотря на его интеллигентные очки в строгой роговой оправе, лучше не связываться. Приходилось вставать.

Ильич, действительно, чем-то отдалённо напоминал Великого Вождя. В длинных смешных семейных трусах и отчаянно шаркавших тапках, он, наконец, вставал и, печально охая, тащил свои кривоватые нижние конечности на кухню, ставил большой зелёный чайник и слезно просил меня, – в последний раз, не себя ради, а токмо для гуманности для, – сбегать за Докторской и куском" Орловского» хлеба.

Наши гастрономическое предпочтения совпадали, а мой скромный аспирантский бюджет вполне выдерживал, и двести дополнительных грамм колбасы за сорок четыре копейки, и половинку буханки ароматного, ноздреватого Орловского – за девять.

Взамен, Архипыч с Ильичом щедро делились картошкой, большой мешок которой они исправно тырили во время ежемесячной ночной подработки на одной из бесчисленных овощных баз.

Магазин с общагой находились в угловом доме на перекрестке улиц 8 Марта и Пневой. Надо было, не одеваясь, выскочить через арку на улицу 8 Марта и добежать до угла нашего старого сероватого здания. Купив на десерт, вдобавок, и стеклянную бутылку Можайского молока, и грамм двести мармеладных долек, я быстро устремлялся в обратный путь.

При этом, надо было постараться и с великим трудом придержать гигантскую магазинную дверь, пришпиленную мощной пружиной. Было очень нелегко избежать ее от оглушительного хлопанья. Затем, перепрыгивая по две ступеньки, я пулей взлетал на последний этаж.