Из песка и пепла

Анджело расстегнул ремешки и тихонько застонал, словно освободиться от протеза было облегчением. Ева беззастенчиво уставилась на обнажившуюся ногу, которая заканчивалась сразу под коленом. При этом ее рот округлялся все больше, пока не превратился в безмолвную букву О.

Лицо Анджело приобрело смущенное и даже слегка пристыженное выражение, будто он сделал что-то плохое. Ева немедленно сжала его руку.

– Тебе от нее больно?

Кожа, которой был отделан верх протеза, казалась мягкой, и Анджело носил толстый носок, чтобы защитить колено от веса и давления стержней. Но все равно это было не то же самое, что надевать ботинок, и неровно вылепленная культя выглядела натертой и покрасневшей.

– Немного неудобно. Зато я могу ходить сам. До этого я долго пользовался костылями. Стержни раздвигаются, видишь? Они будут расти вместе со мной – по крайней мере еще несколько лет. И когда у меня устает колено, я всегда могу снова взяться за костыли.

– Как ты потерял ногу?

– У меня ее и не было.

– Ты родился без нее?

– Доктор сказал, что, когда я был у мамы в животе, пуповина обвила одну ногу и пережала. Поэтому к ней не поступала кровь, она развилась неправильно и часть ее отмерла. Когда я родился, эту мертвую часть удалили. – Анджело равнодушно пожал плечами. – Мама говорила, никакой трагедии в этом нет – если не делать из этого трагедию.

– Но часть твоей ноги все же выросла правильно. – Ева не сводила глаз с мышц обнаженного бедра.

Анджело тотчас залился краской и начал пристегивать протез обратно, торопясь снова раскатать штанину. От его смущения Ева смутилась тоже. Ей просто хотелось, чтобы Анджело знал: лично она не видит в его ноге ничего ужасного.

– Я упражняюсь каждый день. Прыгаю, наклоняюсь, приседаю. Врачи говорят, чем сильнее я буду, тем больше смогу сделать. А я очень сильный, – добавил Анджело застенчиво, мельком взглянув на Еву, прежде чем опустить глаза. Она улыбнулась и кивнула, явно впечатленная.

Неожиданно Ева вскочила с места и умчалась в свою комнату. Анджело посмотрел ей вслед, гадая, увидит ли ее сегодня еще раз, но она вернулась прежде, чем он успел застегнуть последний ремешок. В руках у нее была черная книжечка. Вместе с ней Ева плюхнулась на кровать совсем близко к Анджело, он дернулся, чтобы освободить ей место, и чуть не свалился на пол. Ева задумалась, ощущает ли он дрожь рядом с ней. Она рядом с ним иногда ощущала, хотя это чувство было по-своему приятным.

Анджело поднял на нее глаза, и Ева узнала этот взгляд. Так временами смотрел на нее отец, когда не понимал, зачем она что-то сделала.

– Ты же хотел увидеть мою книжку? – спросила Ева.

– Я хотел, чтобы ты мне ее показала, – возразил Анджело.

– Ладно. В общем, это моя книга признаний. – Ева открыла мягкую кожаную обложку и перелистнула несколько страниц, не давая Анджело вглядеться чересчур пристально.

– У тебя очень красивый почерк, но я плохо читаю по-итальянски. Говорю хорошо, а читаю только по-английски.

Ева кивнула, обрадованная, что он не сможет так уж легко проникнуть в ее слова и мысли.

– Я думал, это твой дневник. – В голосе Анджело сквозило разочарование. – И кому ты признаешься?

– Ну конечно, это дневник! Просто я в нем признаюсь в разных вещах. Очень личных. – И Ева пошевелила бровями, намекая, что он сейчас услышит строго конфиденциальную информацию. На самом деле обычно она просто описывала события дня, но так звучало солиднее.

– Прочитай мне что-нибудь, – потребовал Анджело.

– А я думала, ты робкого десятка, – прямо сказала Ева. – Но нет, тот еще командир. Я рада.

Анджело постучал по странице, напоминая Еве про их договоренность.

– Ладно. Я прочитаю признание, которое написала про тебя, когда ты только приехал.

– Про меня?

– Ага. Думаю, тебе понравится.

Я так рада, что Анджело приехал. Устала все время быть среди взрослых. Папа говорит, что я умнее и взрослее сверстников, потому что выросла в окружении старых людей. Думаю, это хорошо. Но со старыми иногда скучно. А я хочу играть в прятки и догонялки. Хочу, чтобы было с кем секретничать. Съезжать по перилам, прыгать на кровати, вылезать в окно спальни и сидеть на крыше вместе с другом. И не с таким, который только у меня в голове.

Анджело одиннадцать, он всего на два года старше меня, но я такого же роста, вообще он довольно мелкий. Бабуля говорит, это нормально. Девочки растут быстрее, а он потом догонит. Но он очень симпатичный, и у него очень красивые глаза. Лаже слишком красивые для мальчика.

Хотя это не его вина, конечно. Еще у него волосы вьются как у девчонки. Надеюсь, он будет коротко их стричь и никогда не наденет платье. А то он станет красивее меня, а это мне вряд ли понравится.

Анджело метнул в Еву сердитый взгляд, и она захихикала над его недовольством.

– Да-да, ты очень симпатичный, – поддразнила она его. – Хотя нос великоват.

– Можешь не волноваться, что я стану красивее тебя, – пробурчал он. – Потому что ты самая красивая девочка, которую я встречал.

Стоило Анджело осознать, что он сказал, как все его лицо снова запунцовело.

– Это признание мне не очень понравилось, – добавил он быстро. – Прочитай какое-нибудь другое.

Так Ева и поступила. Она читала ему одно признание за другим, и он слушал ее внимательно, как священник.

1938

17 ноября 1938 года

Признание: иногда я боюсь засыпать.

Прошлой ночью мне опять приснился старый сон. Сон, который я вижу с девяти лет и по-прежнему не понимаю, хотя он, кажется, понимает меня. Я оказываюсь в темноте, но откуда-то знаю, что не одна. Вокруг ничего не видно – только отблеск луны в маленьком окошке вверху стены и какие-то перекладины; со всех сторон выступающие из мрака. Я напугана.

Я знаю, что должна добраться до окна. Неожиданно мои поднятые руки натыкаются на выступ стены, а носки туфель проскальзывают между перекладинами. Я начинаю карабкаться, используя их вместо ступеней.

– Если прыгнешь, нас накажут!

Чьи-то пальцы хватаются за мою одежду, но я отчаянно отбиваюсь, стряхивая их.

– Нас убьют! – причитает какая-то женщина за спиной.

– Подумай об остальных!

– Если прыгнешь, разобьешься, – шипит кто-то еще.

Вокруг нарастает согласный ропот. Но я не слушаю.

Я просовываю голову в окно и пью воздух, словно родниковую воду. Словно саму жизнь. Целый водопад холодной надежды. Я открываю рот и делаю жадные вдохи; и, хотя они не могут унять бушующий в горле пожар, у меня все же прибавляется сил.

Я проталкиваю в окно плечи, цепляясь за все и ничего, извиваюсь, пытаясь освободиться, – и вдруг повисаю головой вниз над неугомонным говорливым миром, сквозь шум которого все равно могу расслышать грохот собственного сердца.

Затем я падаю.