Сочинения

– Ах, какая вы, право! – воскликнула Симонна. – Совсем не его, а того худощавого, у которого ваша кошка нюхает панталоны.

Симонна увела Ла-Фалуаза в прихожую, тогда как прочие кавалеры продолжали терпеливо ждать своей очереди, задыхаясь и изнемогая, а ряженые пили на ступеньках лестницы, угощая друг друга тумаками и разражаясь хриплым хохотом пьяниц.

Тем временем, на верху, на сцене, Борднав бесился на машинистов за то, что они никак не могли окончить перемену декорации.

– Налегай, налегай! – кричал механик.

Наконец, заднюю кулису подняли. Сцена очистилась. Миньон, подкарауливавший Фошри, воспользовался случаем, чтобы снова задать ему трепку в присутствии машинистов. Он вдруг схватил его в охапку и с криком:

– Берегитесь! это бревно чуть не убило вас! – понес его на руках через сцену и немилосердно встряхнул его прежде, чем поставил его на пол. Задетый за живое громким хохотом машинистов, Фошри весь побледнел, губы его задрожали, и он чуть было не вышел из себя. Но тотчас же на губах его появилась всегдашняя принужденная улыбка, а Миньон, с добродушным видом, принялся колотить его по плечу, приговаривая:

– Ведь мне очень дорого ваше здоровье, вот что! Хорош бы я был, если б с вами случилось какое-нибудь несчастие!

Вдруг повсюду разнеслось: «Принц, принц!» Все глаза устремились на маленькую входную дверь. Но сперва появилась одна круглая спина Борднава с его бычачьей шеей. Он весь перегибался и вздувался от почтительных поклонов. За ним показался и сам принц – видный, красивый мужчина с белокурой бородой и прекрасным цветом лица солидного бонвивана. Сильные мускулы его обозначались под сюртуком безукоризненного покроя. За ним шли граф Мюффа и маркиз Шаур. Этот утолок театра был темен, и маленькая группа тонула в огромных колеблющихся тенях. Обращаясь к принцу, Борднав придавал своему голосу оттенок фальшивого умиления, повторяя, как хозяин зверинца:

– Если вашему высочеству угодно будет последовать за мной…. Не угодно ли будет вашему высочеству пройти здесь… Не соизволит ли ваше высочество остеречься…

Но принц вовсе не торопился. Напротив; заинтересовавшись закулисной обстановкой, он, видимо, медлил, наблюдая работу машинистов. Только что спустили газовую люстру, укрепленную на железных кольцах, и широкая полоса яркого света упала на сцену. Мюффа, никогда не бывший за кулисами, был особенно поражен; он чувствовал себя не в своей тарелке, испытывая какое-то неопределенное отвращение, смешанное со страхом; он поднял глаза к потолку и увидел новые люстры с низко опущенным пламенем в газовых рожках, представлявших собою маленькие голубоватые созвездия, окруженные целым хаосом крючьев, веревок все возможной толщины, летучих мостов, задних кулис, висящих на воздухе, подобно гигантским простыням, повешенным для просушки.

– Спускай! – вдруг крикнул механик.

Сам принц должен был предупредить Мюффа. Спускали кулису. Стали ставить декорацию третьего акта – грот горы Этны. Одни из рабочих ставили вертикальные мачты, другие, приставив жерди одним концом к стенам сцены, другой привязывали крепкими веревками к мачтам. Чтобы произвести огонь в кузнице Вулкана, ламповщик поставил в глубине ее, на стойках, газовую горелку с красными стеклами на рожках. Все представлялось невыразимой суматохой и толкотней, между тем как, на самом деле, каждое малейшее движение было рассчитано. Среди всей этой сутолоки суфлер, разминая ноги, прохаживался по сцене маленькими шажками.

– Ваше высочество осчастливили меня не по заслугам… – повторял Борднав, не переставая кланяться. – Театр не велик, мы делаем что можем… Теперь, если вашему высочеству угодно будет последовать за мной…

Граф Мюффа уже направлялся к выходу. Ему было неловко на довольно крутой покатости пола, и самый этот пол, способный, как он был убежден, ежеминутно привалиться у него под ногами, причинял ему немало беспокойства, сквозь открытые трапы виден был горевший внизу газ: это был целый подземный мир с зияющими пропастями, голосами людей, гулом погреба. Две фигурантки, уже костюмированные для третьего акта, живо о чем-то разговаривали перед дырочкой в занавеси. Одна из них, перегнувшись всем телом, раздвигала пальцами отверстие, чтобы лучше видеть, и искала кого-то в публике.

– Вот он, вот он! – вдруг воскликнула она. – О, горлан!

Скандализированный Борднав с трудом удержался, чтоб не толкнуть ее коленном. Но принц улыбнулся видимо довольный, добродушно всматриваясь в фигурантку, которой дела не было до его высочества. Она предерзко расхохоталась. Наконец, Борднаву удалось-таки уговорить принца следовать за ним. Он сам шел впереди с напускной торжественностью опереточного герольда. Граф Мюффа, сильно вспотевший, снял шляпу. Особенно неприятно, на него действовал удушливый, тяжелый, перегретый воздух, пропитанный резким запахом, – тем запахом кулис, в котором смешивается вонь газа, декораций и грязного белья фигуранток. В коридоре атмосфера была еще удушливее: запах умываний, мыл, уксусов и лаванды, распространявшийся из уборных, был так силен, что заглушал по временам самую вонь. Пройдя Фойе, где Фонтан сцепился с m-me Брон за то, что она принесла всего четыре бутылки шампанского вместо шести, граф поднял голову и взглянул вверх по лестнице, пораженный потоком света и запахом. Там, на верху, сверкали огни, раздавался плеск воды, слышались смех, оклики, беспрерывно хлопали двери, обдавая присутствующих запахом женщины, мускуса, волос. Он не остановился, ускоряя шаг, чувствуя во всем теле дрожь от этого ныряния в неведомом ему мире.

– Каково? Ведь интересная штука этот театр, – сказал маркиз Шуар, поводя носом, без малейшего стеснения, как у себя дома.

Но Борднав довел их, наконец, до уборной Нана, находившейся в глубине коридора, за лестницей. Он спокойно нажал ручку двери и, отойдя в сторону, произнес:

– Не угодно ли вашему высочеству войти…

В уборной раздался женский крик. Нана, обнаженная до пояса, поспешила и спрятаться за занавеску, между тем как ее горничная, вытиравшая ее после умывания, так й осталась с полотенцем в руках.

– Не глупо ли так врываться! – кричала Нана из своего убежища. – Не входите; вы сами видите, что нельзя входить.

Борднав, казалось, был очень недоволен ее бегством.

– Оставайтесь, моя милая, это ничего, – сказал он, – это его высочество. Полно, не ребячьтесь.

Но так как она все еще отказывалась выйти, не успев еще оправиться от своего испуга, хотя уже начала смеяться, то Борднав отечески-сварливым тоном прибавил:

– Поймите же, наконец, что эти господа знают, как устроена женщина. Не бойтесь, они вас не съедят.

– Это еще вопрос, – тонко заметил принц.

Все принялись хохотать, не в меру, чтобы польстить принцу.

– Это прелестно, совершенно по-парижски, – заметил Борднав.

Нана не отвечала: больше, но занавеска шевелилась. Очевидно, она решалась. Мюффа, с лихорадочным румянцем на щеках, принялся рассматривать уборную. Это была квадратная комнатка, очень низенькая, вся обитая светло-коричневой материей с золотыми полосками. Занавеска из такой же материи, скользившая по медной проволоке, отделяла в комнате маленький кабинетик. Два больших окна открывались на театральный двор. Прямо против них, на расстоянии двух или трех метров, стояла облупленная каменная стена, на которой окна обрисовывались двумя желтыми пятнами. Большое трюмо виднелось против туалетного столика из белого мрамора, на котором в беспорядке наставлены были флаконы, баночки и ящички с духами, притираниями и пудрами. Подойдя к трюмо, граф увидел, что он красен как рак, а на лбу у него выступили капли пота. Он опустил глаза и, повернувшись к туалетному столику, погрузился в созерцание таза с мыльной водой, множества разбросанных по столу мелких вещиц из слоновой кости, мокрых губок. Он испытывал то же ощущение головокружения, как и при первом своем посещении Нана, на бульваре Гаусиана. Ноги его тонули в мягких коврах, разостланных по полу; газовые рожки, горевшие над туалетом и над трюмо, жгли ему виски. Он задыхался в этом запахе женщины, снова охватившем его, только в десять раз сильнее, в этой низенькой, горячей комнатке.

Была минута, когда у него подкосились ноги, и он опустился на кончик мягкого дивана, стоявшего между двух окон. Но он тотчас же встал, снова подошел к туалету и устремил глаза в пространство, вспоминая о том, как, однажды, у него в спальне завял букет тубероз и он от этого чуть не умер; туберозы, разлагаясь, пахнут человеком.

– Ну, что ты там завозилась, скорей! – сказал Борднав, забывшись до того, что стал говорить Нана «ты». При этом он просунул голову за занавеску, как друг, которому все можно видеть.

Впрочем, принц благосклонно слушал маркиза Шуара, взявшего с туалета заячью лапку и объяснявшего, как намазывают ею жирные белила. В углу сидела Сатэн, со своим личиком невинной девы, и рассматривала мужчин, между тем как горничная, m-me Тиби, приготовляла тюнику Венеры. Лицо m-me Тиби было сухо, как пергамент; черты неподвижны, как у старых дев, которых никто не видал молодыми. Она высохла в жгучей атмосфере уборных, среди знаменитейших бюстов и ног Парижа. Она всегда одевалась в свое черное полинялое платье, а на плоской груди, как раз над самым сердцем, у нее поднимался целый лес булавок.

– Извините, пожалуйста, господа, – сказала Нана, раздвигая занавеску. – Вы меня застали врасплох…

Все глаза устремились в ее сторону. Она не оделась вовсе – она только застегнула узенький коленкоровый корсет, приподнимавший, но не скрывавший ее груди. Сзади, из панталон, высовывался кончик ее рубашки. С голыми руками, голыми плечами, поднятой вверх грудью, сверкая молодостью и очаровательной красотой пухленькой блондинки, она продолжала держаться одной рукой за занавеску, как бы для того, чтобы иметь возможность задернуть ее при малейшем переполохе.

– Извините, вы меня застали врасплох! Я бы никогда не решилась… – бормотала Нана, принимая смущенный вид, краснея и улыбаясь.

– Полноте, не все ли равно! Лишь бы вы нравились! – воскликнул Борднав.

Она продолжала еще несколько минут играть роль смущенной невинности, делая разные ужимки и повторяя:

– Ваше высочество, делаете мне слишком много чести… Я прошу вас извинить меня, что застали меня в таком виде…

– Скорее же я в этом виноват, – заметил принц, – но я не мог воздержаться от желания вас поздравить…

При этих словах принца она спокойно направилась к туалету, пройдя в одних панталонах мимо своих гостей, которые дали ей дорогу. Как бы случайно узнав графа Мюффа, она протянула ему руку. Затем она его пожурила за то, что он не явился к ней на ужин.

Его высочество изволил подшутить над Мюффа по этому поводу, а тот стоял в замешательстве; его охватила дрожь, когда Нана своей маленькой, свежей ручкой дотронулась до его горячей руки.

Граф плотно пообедал у принца, любившего хорошо поесть и попить. Оба были немного навеселе. Но они держали себя хорошо. Мюффа, желая скрыть свое замешательство, заметил что-то насчет жары.

– Боже мой! как жарко здесь, – заметил он. – Как вы можете выносить подобную температуру? – обратился он к Нана.

Разговор завязался, как вдруг у двери послышались шумные голоса. Борднав взглянул в слуховое окно, закрытое железной решеткой, как в монастыре. Шумели Фонтан, Боск и де-Прюльер, с бутылками шампанского и со стаканами в руках. Нана взглянула на принца. Но тот никого не желал стеснять. Фонтан, не спрашивая позволения, вошел, продолжая бормотать:

– Я не скряга какой-нибудь, я плачу за все.

Вдруг он заметил принца, присутствия которого он и не подозревал. Он быстро остановился и, приняв торжественный вид, проговорил:

– Король Дагобер просит ваше высочество выпить вместе с ним.

Принц улыбнулся, и все нашли выходку Фонтана очень милой. Однако комната была слишком мала для такой большей публики. Пришлось тесниться. Сатэн и m-me Тиби стояли, прижавшись к занавеси, мужчины жались к полураздетой Нана. Фонтан, Прюльер, Боск были еще в костюмах 2-го акта. Прюльер размахивал своей шляпой, украшенной громадным пером; Боск в пурпуровой мантии и позолоченной картонной короне старался бодро держаться на своих пьяных ногах и раскланивался принцу с видом монарха, приветствующего сына своего могущественного соседа. Стаканы были наполнены, гости чокнулись.

– Пью за здоровье вашего высочества! – сказал Боск с королевской важностью.

– За здоровье армии! – прибавил Прюльер.