Сочинения

Он вдруг вспылил безо всякой видимой причины.

– Ах! замолчи, пожалуйста… Все лошади имеют шансы на успех. Курс на нее повысился, потому, что нашлись охотники держать пари. Кто? Разве я знаю?.. Я лучше уеду, если ты будешь мне надоедать пустыми вопросами.

Такой тон был совершенно необычным для Нана, она была удивлена и оскорблена. Он в смущении замолчал; когда она его просила быть поучтивее, он извинился. С некоторого времени с ним случались такие вспышки. Весь великосветский Париж знал, что он в этот день ставит последнюю ставку. Если его лошади не выиграют, он проиграет громадные суммы, что будет для него разорением; весь блеск, который он старался поддерживать, несмотря на долги и беспорядочную жизнь, рассеется, как дым. Все знали, что Нана была та людоедка, которая погубила окончательно этого человека, поглотив остатки его громадного состояния с ненасытной жадностью существа, которое портит и разрушает все, до чего только дотронется. Ему приписывали самые безумные выходки; рассказывали про одну из ее поездок в Баден, где она его так обчистила, что ему нечем было заплатить в гостинице; там она, будто бы, во время кутежа бросила в огонь бриллиантовое ожерелье, чтоб видеть, как оно сгорит. Мало-помалу она окончательно завладела этим потомком древнего и знатного рода. Она им ворочала, точно пешкой. Для нее он теперь рисковал последним; увлеченный своею глупостью и развратом, он лишился даже прирожденного ему скептицизма. За неделю до этого она взяла с него обещание, что он подарит ей замок в Нормандии; он готовился сдержать свое слово. Но в эту минуту она его раздражала; он готов был ее побить, такою она ему казалась глупою.

Сторож, молча, впустил их в ограду, где взвешивают лошадей. Нана, гордая тем, что ей удалось попасть, куда других не пускали, шла медленно, окидывая взглядом дам, сидевших в ложах. Многочисленные ряды зрителей представляли смесь самых разнообразных и ярких цветов; стулья были расставлены в беспорядке, знакомые встречались и разговаривали как в публичном саду; дети бегали, резвились; немного далее возвышались ложи с толпою зрителей, тут тень навесов несколько смягчала яркие цвета женских платков. Нана узнавала некоторых из дам. Она пристально посмотрела на графиню Сабину и на ее дочь Эстель. Проходя мимо императорской ложи, она улыбнулась, при виде неподвижного и чинного Мюффа, все еще стоявшего позади кресла императрицы.

– Ах! какой у него глупый вид, – заметила она громко, обращаясь к Вандевру.

Ей хотелось все осмотреть. Ее занимал этот парк с широкими аллеями луга в группы деревьев. Продавец мороженого устроил свой буфет у самого входа. В беседке, походившей снаружи на гриб, какие-то люди спорили и громко кричали; это был «ring». Рядом стояла жандармская лошадь. Немного далее, конюх водил под уздцы Валерия II в полной упряжи. По аллеям расхаживали множество мужчин с оранжевыми бантами в петлице. Нана очень занимал вид этой подвижной и пестрой толпы, сновавшей взад и вперед По лестницам и галереям. Впрочем, не стоило хлопотать из-за того, чтобы попасть в ограду.

Дагенэ и Фошри, проходя мимо, поклонились ей. Она им сделала знак: они подошли. Разговаривая с ними, она заметила:

– Смотрите! Вон маркиз Шуар! Как он постарел. Истаскался, старикашка! Он все такой же бешеный!

Тут Дагенэ рассказал про последний подвиг старика, о котором никто еще не знал. В этом рассказе упоминалось о 30,000 франков, о дочери Гага, Амелии, и проч.

– Хорош, нечего сказать! – заметила Нана, видимо смущенная. – Приятно иметь такую дочь!.. Ах, кстати, не Амелия ли там, на лугу, сидит в экипаже с другой дамой? Я узнала ее. Старик, вероятно, ее вывозит.

Вандевр не слушал; ему хотелось поскорей избавиться от Нана. Но, когда Фошри заметил, что она еще не видела букмекеров, Нана потребовала, чтобы граф ей их показал; зрелище было любопытное, и Нана осталась довольной.

Среди луга, окруженного молодыми каштанами, возвышалась ротонда; букмекеры расположились под тенью деревьев, ожидая лиц, державших пари. Чтоб лучше следить за толпой, они взобрались на деревянные скамейки и записывали имена тех, кто держал пари, с такой быстротой, что вызывали общее удивление. Тут шла страшная суматоха, раздавались возгласы, выкрикивали цифры. По временам, являлись вестовщики, сообщавшие громким криком о том, что лошади тронулись или прибыли на место; эти известия подымали целую бурю возгласов, криков в толпе игроков…

– Как они смешны! – заметила Нана. – Какие у них странные лица! Вот этого великана, например, я бы не желала встретить ночью.

Вандевр указал ей на одного из букмекеров, который в два года выиграл три миллиона. Высокий, стройный, белокурый, он внушал почтение всем окружающим; к нему обращались с улыбкой; веред ним останавливались, чтоб разглядеть его; он раздавал крупным игрокам золото сотнями.

Нана и Вандевр вышли из ротонды; последний кивнул, мимоходом, одному из букмекеров, который прежде служил у него кучером. То был человек громадного роста, широкоплечий и краснощекий. Он тоже пытал свое счастье на бегах, с помощью капитала темного происхождения. Вандевр старался выдвинуть его; продолжая обращаться с ним, как с бывшим слугою, он доверял ему, однако, свои тайны. Несмотря на такое покровительство, этот человек проигрывал громадный суммы; он в этот день тоже ставил последнюю ставку; глаза у него были налиты кровью; казалось, что его хватит удар.

– Ну, что, Марешаль? – спросил вполголоса Вандевр. – Сколько вы роздали?

– 5,000 золотых, г. граф, – ответил тот тоже вполголоса. – Хорошо, не правда ли? Скажу вам по секрету, что я понизил курс, я довел его до трех.

Вандевр сделал недовольный вид.

– Нет, нет, не хорошо. Оставьте его на двух… Больше я вам ничего не скажу, Марешаль.

– Какое вам до этого дело, граф? – возразил последний, со смиреной улыбкой, как человек, от которого зависит решение вопроса. – Надо же было чем-либо привлечь публику, чтобы роз- дать ваши 2,000 золотых.

Вандевр заставил его замолчать. Когда он удалился, Марешаль сделал движение, чтобы остановить его, сожалея, что не расспросил его насчет молодой лошади, но Вандевр успел уже удалиться. Нана, удивленная таинственным разговором, не спрашивала объяснений; она задумалась, посматривая, изредка, удивленно на графа. Он казался возбужденным и, встретив Лабордэта, передал ему Нана.

– Вы ее проводите, – сказал он. – У меня есть дело. До скорого свидания.

Лабордэт ввел ее в залу, довольно низкую, с узким потолком, заставленную весами, с конторкой, окруженной дубовой перегородкой со стеклами. Эта комната напоминала приемную на железнодорожных станциях. Нана и на этот раз разочаровалась. Она представляла себе громадную залу, с монументальными весами для взвешивания лошадей. А тут взвешивали только жокеев! Не стоило так много говорить об этом. Какой-то жокей, с идиотским лицом, стоял на весах, ожидая, пока толстяк в серой куртке проверит его вес; между тем, конюх держал у дверей, под уздцы, Валерия II, которого толпа оглядывала с любопытством.

Гипподроы скоро должны, были закрыть. Лабордэт поспешил уйти, уводя с собою Нана. Вдруг, он указал ей на человека, который разговаривал с Вандевром.

– Это Прайс, – сказал он.

– А, это тот, который поедет на мне!

Она нашла, что он очень не красив. Все жокеи походят на идиотов, – вероятно, подумала Нана, потому, что им не дают роста. Прайс – человек лет сорока, имел вид ребенка со старческим морщинистым лицом, сухим и желтым. Он был так худ и костляв, что платье на нем висело, как на вешалке.

– Нет, – заметила Нана, – такой человек не может принести счастья.

Толпа еще не покидала луга; трава, истоптанная я мокрая, казалась совсем черной. Перед таблицами с расписанием теснились любопытные, приветствуя громкими криками номера лошадей, готовых к делу. Поднялся шум из-за одной лошади, которую хозяин потребовал назад. Нана, под руку с Лабордэтом, быстро прошла дальше. Продолжали звонить, чтобы приготовить место для бега.

– Ах, дети мои, – сказала Нана, вернувшись в свой экипаж, – их зала для взвешивания – сущая дрянь.

Все приветствовали ее появление громкими рукоплесканиями. «Браво, Нана!.. Она вернулась!»… Как они глупы; неужели они подумали, что она совсем ушла. Она вернулась вовремя. Сейчас начнется. Про шампанское забыли на минуту.

Нана удивилась, увидев в своем экипаже Гага, которая держала на руках Бижу и Луизэ; она пришла сюда как будто ради ребенка, в сущности же, чтоб быть поближе к Ла-Фалуазу. Она уверяла, что обожает детей.

– Кстати, где Лили? – спросила Нана. – Не она ли это в экипаже, вместе со стариком?.. О ней мне кое-что говорили…

Гага приняла плаксивый вид.

– Дорогая моя, я совсем больна, – сказала она печально. – Вчера я весь день проплакала в постели, и думаю, что и сегодня не встану. Ведь, тебе мои убеждения известны. Я об этом и не думала. Я воспитал ее в хорошем пансионе, чтоб она могла составить себе партию. Мои строгие советы, мои постоянные заботы… Что же делать, дорогая моя, она сама этого хотела. Какие сцены, сколько слез мне это стоило; дело дошло даже до того, что я ее ударила. А она все стоит на своем; говорит: скучаю, хочу сама испытать… И прибавила: «не тебе, конечно, читать мне наставления!» Я ей закричала: «Несчастная, ты меня бесчестишь! уходи!» Вот чем все это кончилось… Теперь все мои надежды рушились; а я мечтала о блестящей будущности!

В эту минуту громкий спор заставил их обернуться. Жорж защищал Вандевра против обвинений, которые взводили на него в публике; достаточно того, что граф приятель Нана.

– Кто говорит, что он бросает свою лошадь? – кричал молодой человек. – Вчера он поставил на Люзиньяна тысячу золотых!

– Да, это было при мне. Он ни одного золотого не поставил за молодую лошадь. Если Нана имеет шансы на успех, он тут не причем. Смешно доводить подозрение до того… Какая ему выгода?

Лабордэт слушал спокойно. Пожимая плечами, он сказал:

– Оставьте, пусть говорят… Граф поставил еще 800 золотых на Люзиньяна. Если он поставил сотню на Нана, то что же из этого? Хозяин всегда должен делать вид, что верит успеху своих лошадей.

– Э, бросьте! Нам какое дело, воскликнул Ла-Фалуаз, махая руками. Выиграет только спирит!.. Франция пропала! Да здравствует Англия!

Толпа заволновалась еще сильнее, когда новый удар колокола возвестил о начале бега. Нана, чтоб лучше видеть, стала на скамейку в своем экипаже. Она могла окинуть взглядом весь горизонт. Перед ней расстилалось поле, назначенное для бегов, окруженное деревянной изгородью, вдоль которой были расставлены полицейские. Вдали помятая трава превращалась в зеленый луг. Все остальное пространство было покрыто шумной толпой, которая теснилась вокруг экипажей и лошадей. По другую сторону возвышались ложи с массою зрителей; отдельные фигуры исчезли, среди общей пестроты; одни только верхние ряды выделялись темными очертаниями на горизонте. Еще дальше Нана могла различить мельницы, луга, усеянные деревьями, длинные аллеи, вдоль которых стояли ряды экипажей; а там еще далее, по направлению к Булонскому лесу синела роща Медон, к которой веля красивые аллеи из платанов.

Толпа все увеличивалась, напоминая собою муравейник. На громадном пространстве, по направлению к Парижу, расположились группы любопытных в надежде воспользоваться даровым зрелищем.

Всеобщее веселье охватило вдруг зрителей. Солнце, скрывавшееся на время, внезапно показалось. Все оживились; зонтики блестели, как золотые щиты, под лучами солнца. Все приветствовали появление солнца громкими аплодисментами.

В эту минуту какой-то чиновник показался среди ипподрома. С другой стороны появился человек с красным знаменем в руке.

Это «стартер», барон Мориак, – ответил Лабордэт на вопрос Нана.

В толпе, окружавшей экипаж молодой женщины, раздавались возгласы, шутки, и велись оживленные споры. Филипп, Жорж, Борднав и Ла-Фалуаз не умолкали ни на минуту.

– Не толкайтесь!.. Дайте посмотреть!.. Ах! вот судья входит в палатку… Вы говорите, что это Сувиньи? Надо хорошее зрение, чтоб видеть на таком расстоянии. Молчите! Флаг поднят! Смотрите, вот они! Козинус выступает первым.

Желто-красный флаг взвился на длинном шесте. Лошади, одна за другой, показались с жокеями в седлах; их вели под уздцы конюхи. За Козинусом выступали Азар и Бум. Затем гул одобрения приветствовал Спирита, высокого коня, темная масть которого, представлявшая сочетание желтого с черным, отличалась британскою строгостью. Не менее благоприятное впечатление произвел при своем появлении Валерий II, – маленький, чрезвычайно живой, в светло-зеленом чепраке, усыпанном розами. Оба коня Вандевра заставляли себя ждать. Наконец, они вышли вслед за Франжипаном. Люзиньян – темно гнедой жеребец, безукоризненный во всех отношениях, был тотчас забыт: так велико было удивление, вызванное появлением Нана. Ее еще никогда не видели такою. Под яркими лучами солнца, кобылка походила на рыжую девушку; она вся блестела, как только что отчеканенный червонец. Широкая грудь, тонкая шея и головка поражали своей красотою.

– Ах, чертовка! Да, ведь, у нее мои волосы, – в восторге вскричала Нана. – Право, я горжусь своей теткой.