Эта жестокая грация

Тысячи этих… существ… надвигаются. Идут за ней. За Саверио.

В то время как ей приходилось иметь дело с летящими в нее кинжалами и руками, мечтающими сжаться вокруг ее шеи.

«Напуганные люди жаждут определенности».

Она и сама боялась, но куда хуже было то, что, помимо страха, горя и гнева, Алесса ощущала облегчение. Долгие годы она цеплялась за веру родителей. Затем стала благословенной Финестрой, и обрести веру и нести ее поначалу казалось несказанно легко. Теперь же – когда выяснилось, что люди лишились чувства определенности, – оказалось, что она постоянно опиралась на уверенность окружающих, а своей у нее не имелось вовсе.

Если Айвини был прав, то она впустую потратила последние годы своей жизни. Этого она вынести не могла.

А если он ошибался, ее смерть обрекла бы всех на погибель. Так рисковать она не посмеет.

Папа всегда говорил ей не доверять страху, вот только, кроме него, у нее ничего не осталось.

Страх. Упрямство. И бурлящий внутри гнев, который она подавляла с того момента, как кинжал пустил ее кровь.

Алесса сглотнула слюну, и к глазам подступили слезы, но жжение в горле грозило распалить в груди огонь, который способен вспыхнуть, взять над ней контроль, уничтожить изнутри и превратить ее в горстку пепла.

И она даже не стала бы возражать.

Если она снова не справится, это и станет ответом, таким долгожданным знаком. Если ее руки снова принесут смерть, она пожертвует собой ради большего блага.

Но сначала предпримет свою последнюю попытку.

Вернувшись в свои покои, Алесса встала перед зеркалом на дрожащих ногах. Темные круги под глазами сочетались с синяками на шее, но во взгляде тлела решимость.

Она одевалась в четыре раза медленнее, чем обычно. Неторопливо натянула свободное платье и аккуратно повязала шаль, чтобы скрыть следы покушения. Если кто-то, посмотрев на нее, странно отреагирует, Алессе хотелось бы знать, что это не из-за нанесенных травм, а от удивления, что она выжила.

На своей кухне выбрала два самых острых маленьких ножа и аккуратно спрятала их в высоких сапожках.

Спустилась на первый этаж, где мимо нее промаршировал полк. В ботинках. Так много ботинок. В точности как те, что носил он.

Алесса оцепенела, и мышцы сжались от ужаса. Она не видела лица нападавшего. Он мог находиться среди них, безнаказанно передвигаться по Цитадели.

Один из солдат бросил на нее короткий взгляд и нахмурился. Алесса не могла сказать с уверенностью, выражала женщина жалость или отвращение, но этого оказалось достаточно, чтобы вывести ее из оцепенения.

Прежде чем открыть дверь, Алесса еще раз прокрутила в голове свой план. Если Томо и Рената при встрече удивятся или разочаруются, она все поймет.

Она вошла в залу и подождала, пока за ней не захлопнется дверь.

Рената быстро махнула рукой, зевнув в свой эспрессо.

– Доброе утро, Финестра. – Томо отодвинулся на стуле и поклонился. – Ты сегодня рано.

– Нельзя терять время. – Из-за нарочитой отстранености голос Алессы приобрел холодность, ввиду чего прозвучал непривычно спокойно.

Никто не заметил. Рената, само собой, принялась осушать содержимое чашки, а Томо вернулся к чтению газеты.

Алесса противилась желанию выдохнуть. Довериться. Она не забыла. Пусть они не заказали убийство прошлой ночью, но вполне могли заказать следующей. Крепость всегда представлялась ей клеткой, но отныне казалась еще и ловушкой, которая вот-вот захлопнется. Довериться хоть кому-нибудь в Цитадели стало бы величайшей глупостью.

Ей нужен был тот, кто приглядел бы за ней. Кто защищает слабых и не ведется на теории Айвини. И отчаянно нуждается в том, что может предложить только она. Кто не отступит – и не сдвинется с места – ни перед кем, особенно перед солдатами Цитадели.

Фитиль надежды разгорелся достаточно ярко.

Алесса собиралась отправиться в «Дно бочки».

Девять

Chi ha pi? bisogno, e pi? s’arrenda.

Кто больше нуждается, тот меньше возмущается.

По всей видимости, название «Дно бочки» было выбрано не случайно.

Эта часть Саверио – войдя в славное заведение, Алесса благоразумно зажала нос – являлась питательной средой для самых сомнительных личностей. Их часто нарекали «мясом». Пушечным мясом для скарабео. И если бы ей удалось проигнорировать зловонные ароматы страха и пота, а эта задачка казалась невыполнимой, убогая таверна не обзавелась даже музыкантом, путь и не попадающим в ноты. Вместо этого толпа окружала клетку, достаточно просторную, чтобы вместить дюжину мужчин.

Но в ней находился всего один.

Посетители прижимались лицами к прутьям, насмехаясь над одиночкой, но он этого будто не замечал. С бронзовой кожей, босоногий и раздетый по пояс, он стоял к ней спиной и лениво цеплялся за клетку. Темные волосы, намокнув от пота, скрутились в небольшие кудряшки на затылке, а его мышцы покрывали полосы крови.

Бои насмерть были противозаконны, однако в доках люди частенько развлекались, делая ставки на бойцов. Как сказывал Адрик, если к концу боя оба участника дышали, значит, убийства не произошло. А вот если один из них умирал от тяжких травм после стычки… что ж, ему просто не свезло.

Публика ревела; Алесса сгорбилась и плотнее укуталась в плащ, используя его в качестве щита от разгулявшейся толпы. Ее никто не узнавал, а потому не ведал, что стоит бояться ее прикосновений. Это приводило в восторг и наряду с этим ужасало.

Она слишком увлеклась изучением присутствующих и заметила крепкого седовласого мужчину только тогда, когда тот пихнул ее, проталкиваясь сквозь толпу зрителей. Он двигался уверенно, таща за собой здоровенного детину. Они оба не сводили глаз с клетки.

Мужчина за прутьями повернул шею, явив свой профиль, и с губ Алессы сорвалось слово, которое Финестре не подобает даже знать. Она нашла того, кого искала, но, судя по кровожадному реву публики, его сейчас изобьют до полусмерти.

Неяркое освещение делало черты его лица более резкими. Заостренные скулы, мужественная линия подбородка, а губы более смелый человек описал бы как пухлые. И он не походил на того, кто способен дуться и выпячивать их. Или принимать комплименты. Создавалось впечатление, будто он не заинтересован в происходящем, хотя глаза его блестели. Мужчина постарше зашел в клетку, ворча и огрызаясь, в то время как его соперник лишь вздернул бровь, словно слегка удивившись.

А вот она, наоборот, не могла дышать.

Рельефные мышцы под бронзовой кожей бойца были усладой для глаз, но руки его противника, усеянные следами от порезов и ожогов, по ширине не уступали стволам деревьев, а своим кулаком он без особых усилий размозжил бы череп Алессы. Впрочем, не конкретно ее, а вообще любой.

Человек с настолько гладкой и чистой кожей, который еще и двигался изящно, ни за что не выстоит против крупного, покрытого боевыми шрамами зверюги.

Вскоре начался бой.

Ведущий устроил настоящее представление, приказав здоровяку отступить, и повернулся к публике.

– У нас есть доброволец! Станет ли четвертый поединок Волка последним, или ему удастся одолеть Медведя? Кто уйдет на своих двоих, а кого придется выносить?

Присутствующие подались вперед, люди размахивали в воздухе деньгами, желая сделать ставки на бойцов. Никто не сумел бы выбраться из такого столпотворения, да Алесса и не пыталась. Ей не хотелось наблюдать за тем, как прекрасного мужчину превратят в груду окровавленных костей, но она не могла отвести взгляд.

Услышав звонок, оповещающий о начале боя, Алесса вздрогнула. Приподнявшись на цыпочки, старалась рассмотреть хоть что-нибудь из-за плеч, мешающих обзору.

Здоровяк бросился вперед, отступил, снова сделал выпад, как будто дразнил молодого человека. Волка, как его здесь называли. Ему подходило это прозвище. Сосредоточенный, но неподвижный, он напоминал таинственных существ, что таились в лесах, находившихся в дальней части острова. Он усмехнулся, обнажив заостренные клыки. Волк, загнанный медведем в угол, отказывался выказывать признаки слабости перед более сильным, смертоносным соперником.

Медведь опустил голову, приготовившись нападать.