Уходящие из города

– Кис-кис-кис-кис! – шептала мама. – Кисонька, ты где?

Пару раз на ее зов выглянули из подвала несколько бродячих котов, но, не увидев у мамы в руках еды, оскорбленно спрятались обратно.

Андрей шел-шел, а потом взял и задрал голову, а там…

– Следы! – вдруг звонко вскрикнула мама. – Следы! Вот ты где!

Ее руки раздвигали голые ветки куста, среди которых можно было разглядеть два круглых желтых глаза и серое пятнышко.

– Иди сюда, иди! – говорила мама, но кот шипел и забирался еще глубже в куст. – Ай, чуть глаз не выколола. Очки! Упали! Где?

Тонкие черные ветви только казались слабой преградой, они кололи и царапали маму и Андрея, который пытался ей помочь.

Папа и Нелли Артамоновна подоспели вовремя. Они принялись подбираться к коту с другой стороны куста. В конце концов мама, как самая настойчивая, схватила беглеца за холку, за то самое серое пятнышко, и выдернула из веток. Кот попытался извернуться и вырвался бы, если бы его тут же не перехватил папа – и не голыми руками, а курткой, которую он накинул на кота, как мешок.

Снежок бился в папиной куртке с отчаянием плененного дикого зверя, мама смеялась, поправляя растрепанные ветками волосы (очки она уже нашла, они повисли на ветке, зацепившись дужкой), а Нелли Артамоновна повторяла:

– Спасибо! Ах, негодник, оцарапал вас!

Они зашли в дом и отправились к соседке – праздновать счастливое возвращение сокровища. Нелли Артамоновна долго извинялась, что к чаю ничего нет, только черный хлеб: у нее хватает только на хлеб для себя, а для Снежка она берет куриные лапы и головы. Андрей с родителями пили слабый старушечий чай из белоснежных аккуратных чашечек, а миленький пушистик Снежок с ужасающим хрустом разгрыз куриную голову, издавая утробное рычание. (Если вы не знаете, кого в этом мире бояться, бойтесь котов!)

Когда они вернулись домой, мама сказала:

– Какая нищета, хуже, чем у нас, давай ей чем-нибудь поможем!

Папа поцеловал ее в макушку, как делал всегда, просто потому что мама была ниже его ростом.

В ту ночь во сне Андрей увидел то, что потом ему очень часто снилось, но никогда больше не встречалось в реальности: огромную бело-голубую летающую тарелку, повисшую в черном небе над их двором.

Пока они с родителями искали кота, инопланетяне искали их.

Быть может, у них было какое-то важное послание для всего мира, но получить его Андрей не смог: отвлекся на Снежка в кусте. Слишком по-детски, слишком по-человечески…

Собрано

Кубик Рубика не игрушка, а наказание.

У Влада он был в детстве. Уже тогда Влад понимал: это подарок «на отвали», чтоб он чем-то занимался и не мешал взрослым разговаривать. Славка умел собирать кубик – он делал это легко, быстро, но всегда одинаково. Проще говоря, знал способ. А Влад никак не мог его запомнить, а никто не объяснял, наоборот, Славка собирал кубик нарочно как можно быстрее, чтоб Влад не успел сообразить, что за чем.

– Если я объясню, какой толк будет в том, что ты повторишь за мной? Свои мозги развивать надо!

Вообще, из слов окружающих выходило, что Владу надо развивать все:

– Тебе надо развивать аккуратность. И координацию, – говорили, когда Влад проливал воду, наливая из кувшина в стакан.

– Тебе надо развивать внимательность, – когда уходил из дома без ключа.

– …и чувство вкуса, – когда он искренне не понимал, почему нельзя пойти на улицу в пижаме с Микки-Маусом.

Влада поглощала черная тоска при мысли, что в нем столько всего надо развивать, а от тоски хотелось хоть чем-то себя занять – сгодился и кубик Рубика. Ну и во взрослые разговоры не лез, пока вертел.

От других детей (в частности, от Полины, своей подруги со времен детского сада) Влад слышал, что они учили стихи (и не только) и рассказывали их, стоя на табуретке. Это было так странно, что он даже не смог понять, как к этому относиться. Его мама едва ли стала бы слушать стихи – и уж тем более едва ли стала бы слушать Влада. Мама даже Славку не особенно слушала, хотя тот много читал и, если говорил, то что-нибудь умное, например про причину вымирания динозавров. Мама все время была занята: Владов отец сгинул и мама тащила семью одна, торгуя шмотками на вещевом рынке.

Кубик Рубика Владу нравился и в то же время бесил. Когда он впервые собрал одну грань, он ужасно гордился собой. Но на этом его успех закончился: Влад решился просто оборвать с граней кубика липкие квадратики и переклеить их так, как будто он его собрал. Результат надругательства выглядел ужасно, и вдобавок все пальцы стали липкими от противного белого клея.

– Мне казалось, что уж эту игрушку нельзя испортить, – сказал Славка. – Но ты справился, поздравляю!

У Влада не хватило смелости попросить у мамы новый кубик Рубика – не имея представления о цене вещей, Влад боялся, что кубик стоит целое состояние, и мама, как обычно в такой ситуации, скажет:

– Ты думаешь, я деньги печатаю?

Поэтому Влад научился представлять, как крутит кубик, собирал его в своей голове, сбивался, снова представлял и даже, ему казалось, придумывал схему сборки, но когда пытался еще раз мысленно повторить все повороты – понимал, что ошибся. В какой-то момент он стал таким молчаливым, что это встревожило маму – она стала его тормошить:

– О чем ты там думаешь? Ты хоть не с задержкой в развитии? И так проблемный! Сидит, сопит и ушами дергает – вот горюшко!

Влад только вздыхал, вращая мысленный кубик.

Через несколько лет у них со Славкой появился тетрис. Разумеется, первые пару недель Славка играл сам, не выпуская игрушку из рук, но потом ему надоело – и наконец-то возможность поиграть появилась у Влада. Но вытеснить кубик Рубика из его сознания тетрису было не дано: всякий раз, когда Влад думал о чем-то слишком сложном, в мыслях у него сам собой начинал вертеться кубик Рубика.

Потом, став взрослым и вообразив себя философом, Влад пришел к мысли, что все в мире имеет какой-то свой цвет и все события, происходящие с людьми, могут быть приравнены к сборке кубика Рубика. Может быть, вы сейчас здесь – потому что кто-то пытается собрать красную грань; и вы пока временно переброшены на другую сторону. Но в идеале однажды вы должны встать в окружении других красных квадратиков. Просто крайне сложно сделать так, чтоб совпали все грани и никто не оказался зажатым в угол на поверхности чужого цвета. Может, бог собирает мир именно так – как Влад когда-то пытался мысленно сложить кубик Рубика. Хотя, скорее всего, бог больше похож на Славку, который делает это легко и быстро, но считает, что мы должны развить свой интеллект и собрать все сами, а у нас почему-то не получается.

Забери М

Мать сказала:

– Не скучай! Я приду и заберу тебя вечером! Пока-пока! – В голосе у нее было радостное нетерпение и желание поскорее уйти от запаха творожной запеканки и переваренных макарон. И пахло от нее духами, остро-розово пахло красотой и свободой.

Олеська молчала. Воспитательница сладко прощебетала:

– Смотри в окно, сейчас ты увидишь маму!

Олеся увидела, как мать идет к калитке, на ней был темно-синий плащ, какой-то слишком большой и громоздкий, черные волосы трепал ветер – пока-пока. Мать удалялась, но запах духов все еще витал здесь, мать все еще была здесь, невидимая, и Олеся не отходила от окна, как приклеенная, а когда ее попытались отвести к другим детям, стала кричать и вырываться, проявляя неожиданную для такого маленького существа силу.

Дети завтракали. Запахи еды понемногу вытеснили аромат духов – но не для Олеси. Она чувствовала его дольше всех, впервые столкнувшись с магией памяти, создающей то, чего нет, и убеждающей нас в его неоспоримой реальности. Духи были лучшей стороной матери, духи не бросили ее, остались рядом.

– Олесенька, пойдем на улицу, поиграем… там, может, твоя мама подойдет, – сказала наконец воспитательница.

Уловка сработала: Олеся отошла от окна. Ее взяли за руку и повели во двор. Девочка понемногу размерзлась – поиграла со всеми, поела, легла спать на тихом часу.

Мать забрала ее самой последней – потом такое случалось часто, и вечернюю маму Олеся вообще не особенно любила, уже тогда начав улавливать в ней, помимо запаха духов, другой запах.

– Привет, Олесенок! Что вы сегодня делали?

– Рисовали солнышко…

– Какая красота!

Тогда же вместе с запахом духов Олеся научилась улавливать фальшь: от природы критичная, она даже в пять лет понимала, что никакая это – ее рисунок – не красота, что получилось у нее криво и косо, у других детей – лучше.