Среди тысячи слов

– Парень из школы, – ответила я. – Я едва его знаю…

– Гэри Вэнс, мой коллега, говорит, что Айзек двенадцатиклассник, но намного старше остальных ребят. Его оставили на второй год, и ходили слухи о проблемах с законом…

– Он остался на второй год, потому что его мама умерла и он целый год не разговаривал, – рявкнула я. – Ты так говоришь, словно он идиот или дегенерат. А он таким не является.

Папа поджал губы, затем кивнул самому себе, словно только что подтвердил свои худшие подозрения. – Гэри говорит, что этот парень живет с отцом-алкоголиком в трейлере на свалке, и хуже того: его отец – один из наших владельцев франшизы. Гэри говорит, что его заправка – позор.

Рука мамы подлетела к губам.

– Боже, Уиллоу.

– Что? – я уставилась на довольное лицо отца. – Теперь всех так судишь? Ну, не разбогател он на грязных нефтяных деньгах, ну и?

– Грязных, – фыркнула мама.

– Кто теперь судит?

– Откладывая деловые моменты в сторону, нужно сказать, что у парня определенная репутация, – заметил отец, словно являлся официальным историком семьи Пирс. – Он какой-то актер. Играет в пьесах Общественного театра Хармони.

Отец точно так же мог сказать: «Он отбывает срок в тюрьме».

Мама развернулась ко мне.

– Ты поэтому хочешь играть в театре? Чтобы таскаться за этим мальчиком?

– Ты думаешь сразу же об этом? – воскликнула я. – Знаешь что? Айзек Пирс не преступник. Он сегодня защитил меня от тупого качка, и пусть даже, пусть даже… – теперь я кричала, заметив их многозначительные взгляды. – Я не из-за него иду на прослушивание. Боже, проявите хоть немного уважения, а? Вы хотели, чтобы я чем-то занималась, так вот, я чем-то и занялась.

– Следи за языком, – сказал папа суровым голосом. – И давай не забывать, что ты и дня в жизни не играла в театре. И внезапно хочешь оказаться на сцене перед всем городом?

– Айзек Пирс тоже пойдет на прослушивание? – спросила мама, проговорив его имя как неприличное слово.

– Да, – ответила я, пытаясь изо всех сил контролировать гнев. – Скорее всего, он получит главную роль, потому что он гениален. И, возвращаясь к теме, я, скорее всего, не получу роль. Потому что, цитирую, «я и дня в жизни не играла в театре». Так что просто забудьте о сказанном.

– Мы не хотим, чтобы ты общалась с такими мальчиками, – сказала мама, глухая ко всему, что бы я ни говорила. – Мы приехали сюда, чтобы ты могла начать все заново, но, конечно же, ты сразу же цепляешься к худшим элементам…

– О боже, – я закатила глаза. – Ты не слышишь, насколько смехотворно звучишь? Придурки бывают разных форм и размеров. В городе и сельской местности. Бедные и богатые, все равно.

«Особенно сыновья генеральных директоров».

– Я ни к кому не цепляюсь. Я пытаюсь…

«Найти себя в темноте».

Папа и мама обменялись взглядами, и она молча молила его поставить точку после всего этого. Папа сложил салфетку на столе своим фирменным жестом, словно говоря: «Я только что принял решение».

– Я не стану запрещать тебе проходить прослушивание, если ты этого хочешь. Но что бы ни случилось, – сказал он, – в театре или школе, твои отношения с этим Пирсом должны оставаться строго профессиональными. Он по закону взрослый. Тебе семнадцать лет. Ты знаешь, что это значит?

– Это ничего не значит, – слышу я свой ответ. – Боже, вы сплетники похуже детишек в школе.

Внутри я поежилась, представив, что произойдет, когда информатор папы расскажет ему об отстранении Айзека от занятий за то, что ударил Теда Бауэрса. Родители не были примерами морали для меня. Это одна из вещей, о которой я перестала беспокоиться после того, как «X» закончил со мной. Но он мог все усложнить, если благодаря какому-то чуду я получу роль в «Гамлете».

Мой тон стал более безразличным.

– Не важно, – сказала я. – Я прохожу прослушивание, потому что хочу попробовать что-то новое. Это никак не связано ни с каким парнем.

– Понадеемся, – заметила мама. – Не то чтобы в этом городе было изобилие хороших семей.

– Ради бога, Реджина, – сказал папа. – Ты из окна выглядывала? Ты живешь на улице, полной таких же больших и красивых домов, как и наш.

– Есть нью-йоркские благополучные семьи, а есть сельские благополучные семьи, – ответила мама, поднося бокал вина к губам. – Есть разница, и ты знаешь об этом.

– Так у тебя предубеждения против всего штата Индиана, – заметила я. – А у папы против бедного парня, живущего в трейлере. Поздравляю, вы оба одинаково поверхностные. – Я встала, забирая тарелку. – И я потеряла аппетит.

Я никогда не говорила с родителями вот так. Никогда. Но я проигнорировала аханье мамы из-за моей грубости и крик отца, приказывающего мне сесть обратно. Я утопала на кухню и кинула посуду в раковину.

Потом мне стало плохо.

Я вздохнула. Если бы все было по-другому, я была бы такой же высокомерной и полной предубеждений к Индиане, как мама. Несомненно. Я манхэттенская девушка, родившаяся и выросшая там. Старая я смотрела бы сверху вниз на учеников Джорджа Мэйсона и составила бы свое мнение о каждом из них, еще даже не ступив на порог школы.

«X» изменил все. Нельзя смотреть сверху вниз на кого-то, когда твою самооценку втоптали в грязь, разбили на кусочки, а потом еще и помочились.

Мне нравился Хармони. Мне нравились Энджи и ее друзья. Мне нравился Айзек за то, что заступился за меня сегодня в школе, и за то, что показал мне новые возможности благодаря его игре в «Эдипе». После долгих месяцев замороженной апатии казалось, что положительные эмоции к чему-то или кому-то подобны хранению чего-то хрупкого. Мне нужно было защищать его, прежде чем оно выскользнет из рук и тоже разобьется.

Я прошла обратно в столовую.

– Простите, что так с вами говорила. Клянусь, я прохожу прослушивание не из-за какого-то парня, а потому, что хочу этого. Можно мне теперь пойти наверх делать домашку?

Родители уставились на меня.

– Домашку? – спросила мама – Впервые мы услышали, как ты говоришь слово…

– Да, – сказал папа, обрывая ее. – Но еще одна такая сцена, и не будет никакой пьесы. Ясно?

– Ясно.

И мне и правда было ясно. Папа не имел никакой власти на работе под руководством Росса Уилкинсона, но в нашем доме он был боссом, правящим железной рукой, что раньше меня не беспокоило, потому что я всегда слушалась. Маленькая папина дочка.

Ксавьер вычеркнул и это.

Я поспешила наверх. За закрытой дверью я вытащила фотокопию монолога «Растеряши» из рюкзака. Я снова и снова прочитывала слова, теряясь в мире Роуз. Позволив ее словам стать моими.

Это было легко.

«Они что-то вкололи мне, чтобы я перестала кричать…»

Роуз кричала так, как я кричала внутри себя. Не переставая, весь день, каждый день, крики вырывались откуда-то из глубины. Крики, подобные рвоте. Кричала, пока этот звук не ломал мне кости. Собиралась с храбростью, чтобы взглянуть в зеркало и увидеть, что все еще цела. Я читала книги о людях, сходящих с ума. Как я все еще умудрялась идти вперед, переставляя ноги?

«Ты все еще горишь», – прошептала бабушка.